В любом случае, пока наш автобус петлял по улочкам и площадям Саванны, я пребывала в приподнятом настроении. Я исследовала эти улочки самостоятельно прошлой весной, и теперь они были мне знакомы. Вот Колониальное кладбище, а напротив него - кирпичный дом, где моя мама некогда снимала квартиру; по ее словам, в доме водились привидения. Вот "Дом маршала", первая в моей жизни гостиница. Впереди лежала река, а где-то поблизости находилось кафе, где мои родители встретились впервые уже взрослыми. Мне хотелось пройти по всем этим местам пешком, воскресить старые воспоминания и обрести новые.
Уолкер сжал мою руку. У него были собственные планы на наше время в Саванне. Я старалась не слушать его мысли, но не очень напрягалась.
Наверное, нехорошо слушать мысли того, кто тебя любит. Любовь делает сознание мягким и сентиментальным, еще больше подверженным отступлениям и логическим провалам, чем обычно. Разумеется, мыслительный процесс среднестатистического смертного изначально крайне беспорядочен, он постоянно перебивает самого себя наблюдениями и выражениями физических потребностей и желаний. Вампиры, напротив, склонны мыслить спокойнее, более линейно (хотя моя мама является примечательным исключением).
Уолкер думал о себе, как и большинство смертных, большую часть времени. Он слегка не выспался, был очень голоден и последовательно влюблен. Он испытывал желание поглотить меня (его выражение) и одновременно поклоняться мне. Я слушала достаточно долго, чтобы выяснить, что он планирует для нас романтический вечер в Саванне. Затем мне стало неловко подслушивать. Мама назвала бы это вмешательством, но как мне было устоять?
Я устояла. Я не хотела, чтобы любовь оказалась просто мешаниной чувств.
Я стала смотреть в окно автобуса. Мы проезжали по грубо мощенным улицам, спускавшимся к набережной, где я впервые сделалась невидимой. Папа подарил мне одежду и обувь из метаматериалов, искривляющих световые лучи, и я научилась процессу поглощения тепла из электронов собственного тела и отклонению света. Процесс был физически утомителен, но опыт полностью оправдал затраты энергии - быть невидимой оказалось увлекательнее всего на свете. Движешься по заполненным людьми улицам, словно летишь, невесомая и свободная, - что может быть лучше?
И да, я взяла с собой свой особый брючный костюм, белье и туфли в эту поездку. В конце концов, из всех моих нарядов этот выглядел наиболее "профессионально".
Отель, где проводилась конференция, смотрел на мутно-бурую реку. Мы сбились в кучку в холле под высоким сводчатым потолком из стекла и стали. Профессор Хоган пересчитала нас и объявила, кто с кем делит номер. Мне достался четыреста восьмой, вместе с Бернадеттой и девочкой по имени Ронда.
Бернадетта тут же подошла к Хоган и шепотом что-то ей сказала.
- Никаких замен? - ответила Хоган.
Мы набились в лифт, и Уолкер с Ричардом и еще четырьмя ребятами вышли на третьем этаже. Уходя, Уолкер послал мне воздушный поцелуй.
Бернадетта вздохнула - вздох разочарования и ярости, но не печали. Мысли ее разбегались, но я отметила громадную ревность и страх в основе ее чувств по отношению ко мне. Гибель Осени стала первой встречей Бернадетты со смертью, и она еще не справилась с этим. Максимум, что у нее получалось, - это винить меня.
В номере Ронда болтала не переставая, пока я распаковывала вещи, а Бернадетта валялась на кровати.
- Можешь занять диван, - сказала она мне.
- Давайте бросим монетку. - Я выудила из рюкзака три десятицентовые монетки.
Мы кинули, и нам с Рондой выпал орел, а Бернадетте решка. Я почти пожалела, что она проиграла, потому что это дало ей еще одну причину дуться на меня.
С программной речью на съезде выступил Нейл Камерон, тридцатилетний сенатор от штата Джорджия, бросивший демократов, чтобы вступить в партию Справедливой доли. Он проигнорировал возвышение для докладчиков и, подойдя к краю сцены, обратился к нам. Мы с Уолкером сидели в третьем ряду. С момента его появления мы не могли оторвать от него глаз.
Был ли Нейл Камерон хорош собой? Все женщины в зале ответили бы утвердительно, хотя он не был красив в общепринятом смысле. Нос ему, судя по виду, не раз ломали, и росту в нем было от силы пять футов три дюйма. Но темно-голубые глаза смотрели тепло. В книгах мне попадалось выражение "танцующие глаза", но до того вечера я их не встречала. Его взгляд переходил от лица к лицу по всей аудитории, задерживаясь ровно настолько, чтобы создать впечатление, будто он очарован каждым из присутствующих. Волосы у него были густые и темные, руки крупные и сильные на вид. Когда он говорил, руки его исполняли собственный танец.
- Через два дня, когда вы покинете Саванну, с лица земли исчезнут более пятидесяти видов живых существ, - начал он. - Вдумайтесь: пятьдесят видов больше никто никогда не увидит. Основные причины? Разрушение естественной среды обитания, эксплуатация и разработка земельных угодий - все это действия, предпринимаемые человеком.
Он умолк и положил руки на бедра.
- Мы говорим: пора им остановиться.
У него был чудесный голос, сильный и глубокий, мелодичный, как у моего отца, но с твердыми гранями.
Вот он подался вперед, и руки его снова начали двигаться, а взгляд сканировал аудиторию.
- К тому времени, когда вы покинете Саванну, в атмосферу планеты будет выброшено более пятидесяти восьми миллионов тонн двуокиси углерода. Каждый год человечество производит и выбрасывает в атмосферу тридцать миллиардов тонн углекислого газа - за счет электростанций, автомобилей, самолетов и зданий.
Он снова упер руки в бедра.
- Мы говорим: пора им остановиться.
Камерон расхаживал взад-вперед по сцене, фонтанируя данными о глобальном потеплении и разрушении коралловых рифов, о сведении лесов и снижении уровня опыления, разбивая статистику все той же фразой. И на третьем повторении аудитория уже скандировала вместе с ним: "Мы говорим, пора им остановиться!"
Я слыхала слово "харизма", знала, что оно происходит от греческого слова, означающего "дар". Но это слово и близко не описывало очарование и электрический заряд, исходившие от Нейла Камерона. Он двигался по сцене, а мне на ум пришла строчка из "Ричарда Кори", стихотворения Эдвина Арлингтона Робинсона: "Он шел, и все вокруг него светилось". В этом человеке была магнетическая искра, которую я не могла объяснить, да в тот момент и не пыталась.
Закончив расхаживать, Камерон вскинул обе руки ладонями вверх.
- Но кто мы? И кто они? Я говорю, Америка разделена на две группы: инсайдеров и аутсайдеров. И я, друзья мои, так же как и каждый из вас, снаружи. Мы фундаментально отличаемся от тех, кто внутри. Нас заботят иные вещи, мы живем по-другому. Они всемерно защищены. Мы нет. Они выстроили систему законов и обычаев, чтобы защитить себя. Мы живем в более ненадежном месте. Они и их система убивают землю. Мы здесь, чтобы спасти ее. Мы здесь сегодня, - он раскинул руки, - чтобы предпринять первые шаги для защиты нашего дома.
Толпа буквально взревела. Звук наэлектризовал, поднял нас из кресел и заставил хлопать, свистеть и размахивать руками. Бернадетта в конце ряда что-то кричала, а профессор Хоган перед нами издала странный высокий звук, вроде одобрительного уханья. Дама в красном платье рядом с ней бросила на нее насмешливый взгляд, но хлопать не перестала.
Камерон молча стоял в центре сцены в луче прожектора и смотрел на нас, словно упиваясь нашим одобрением. Интересно, я одна заметила, что он не отбрасывает тени?
Когда шум улегся, Камерон сказал "спасибо", чем вызвал новую волну аплодисментов. Уолкер взглянул на меня и помотал головой.
- Bay, - выдохнул он.
По рядам пошли добровольцы, раздавая листы бумаги и конверты для пожертвований. Бланки представляли собой нечто вроде текста присяги: утверждение, что мы будем поддерживать кандидатов третьих партий, и обещание не голосовать за демократов или республиканцев. Как и все присутствовавшие, я подписала свой бланк и передала его обратно. Позже, гораздо позже, я стану гадать, как Камерон убедил нас всех подписаться. Он же на самом деле не сказал ничего нового. Но в тот вечер, воодушевленные скорее личностью говорившего, нежели его словами, люди не колебались.
Камерон ушел первым, и толпа потянулась за ним в приемную, устроенную в прилегающей к залу комнате. Люди образовали извилистую очередь, дожидаясь возможности поговорить с ним. Мы с Уолкером тоже ждали.
И тут я увидела Мисти.
За столом неподалеку от нас сгрудились добровольцы, чтобы собрать и рассортировать подписанные бланки. Одна из них, девушка с темными волосами, показалась мне странно знакомой. Волосы и даже лицо были чужие, но манера стоять, перенеся вес на одну ногу и слегка согнув другую в колене, и наклон головы принадлежали ей. "Мисти", - подумала я. Да, нос остался прежним. Но глаза были карие, и в них читалась незнакомая апатия.
Я передвинулась, чтобы лучше видеть. Ее руки перебирали бумаги. Татуировка на правом запястье отсутствовала, но, подобравшись поближе, я разглядела тонкий розовый контур в форме розы. Это была она. Должно быть, она свела татуировку.
- Мисти? - окликнула я.
Она подняла на меня глаза без проблеска узнавания в них.
- Меня зовут Полина.
- Как дела? - спросила я, чувствуя себя полной дурой.
- Хорошо, а у вас? - Южный акцент куда-то делся - модуляции и тон стали бесцветными, - но тембр и интонации не изменились. Они принадлежали Мисти.
"Что с тобой случилось?" - гадала я, уверенная, что сама она мне ни за что не скажет. Я не могла даже прочесть ее мысли - я слышала только негромкое жужжание, словно от мухи в большой пустой комнате.
Когда Нейл Камерон взял меня за руку, чтобы пожать ее, мне захотелось, чтоб он ее не отпускал. Прикосновение его было прохладным и гладким, он слегка сжал мою ладонь. За спиной у меня кашлянул Уолкер.
- Ариэлла, - произнес Камерон, глядя на мой бейджик. - Красивое имя. Оно означает "Лев Господень". Откуда вы, Ариэлла?
- Из Флориды. - Мне и в голову не пришло сказать "Саратога-Спрингс". Повезло еще, что я слово "Флорида" вспомнила.
Глаза его вспыхнули.
- О, и я из Флориды. Я родился в Долтоне. Знаете, где это?
Я кивнула. Я хотела спросить у него, как давно он стал вампиром.
Тут он посмотрел мне в глаза, словно услышал мою мысль. Я осознала, что он все еще держит меня за руку.
Уолкер снова кашлянул, и Камерон отпустил мою ладонь.
- До скорой встречи, - сказал он. Его глаза задержались на мне, не желая покидать мое лицо. Да, я знаю, это звучит как в любовном романе, но именно так оно ощущалось.
Я отошла, потрясенная. За спиной я слышала, как представился Уолкер, голос его звучал нервно. И краешком глаза я увидела, как Мисти и еще одна девушка идут к двери. Я подумала, что они могут направляться в туалет, куда я и сама была не прочь наведаться, и пошла за ними. Нет, это не совсем честно. Я пошла за ними. Понятия не имею почему.
Парочка пересекла вестибюль и вышла в раздвижные стеклянные двери. Обе воткнули в уши мини-наушники и включили МР3-плееры. Я проследила их запах (Мисти пользовалась духами или лосьоном с ароматом яблока, тогда как другая девушка пахла корицей) через парковку и дальше по боковой дорожке вдоль реки. Даже не увидь я контура татуировки, я знала, что иду за Мисти. Ни у кого больше не было такой походки.
Мы миновали рестораны, бары и сувенирные лавки. Затем они повернули налево и начали подниматься по крутой мощеной улочке. Я бывала здесь раньше - это было то место, где я впервые сделалась невидимой. Я не видела причин не сделать этого снова.
Восторг от невидимости пришел мгновенно в тот миг, когда меня перестало быть видно. Я чувствовала себя всемогущей! Никто теперь не мог наблюдать за мной и судить меня. Никто не мог заставить меня почувствовать себя аутсайдером, потому что меня вообще не было.
Мисти с подружкой прошли по Аберкорн-стрит, пересекли площади Рейнольдса и Оглторпа, затем повернули направо. Я порхнула следом, счастливая, как стрекоза, которая вот-вот настигнет жертву.
Через несколько кварталов они достигли кованой чугунной ограды, окружающей четырехэтажный кирпичный дом. Они свернули в ворота и направились к парадной двери. Я затаилась в моховой тени виргинского дуба, наблюдая.
Дверь была выкрашена черным, в тон забору и ставням, по бокам от нее мерцали огоньки в черных фонарях. Кирпичные стены покрывал плющ. Восемнадцать окон выходили на улицу, все плотно занавешенные, ни в одном ни проблеска света.
Кто-то невидимый мне открыл дверь. Они зашли внутрь. Я выждала несколько минут, на случай если они вернутся. Затем, разочарованная, снова сделалась видимой и направилась к гостинице.
Когда я вернулась, прием еще продолжался. Люди собирались вокруг столов, держа в руках тарелки с закусками и чаши с пуншем. У некоторых в руках я заметила стаканы с красной жидкостью и почувствовала жажду. Толпа была смешанная - старые и молодые, мужчины и женщины. Некоторые были одеты дорого, другие были в джинсах. Женщина в красном платье выделялась своей утонченностью. У нее были темные волнистые волосы, и она была красива, но на лице застыло привычно-насмешливое выражение. Я видела, как она пересекла зал и вклинилась в беседу Нейла Камерона с пожилой женщиной. Когда лицо ее утрачивало презрительное выражение, она становилась совершенно очаровательна.
Отчасти мне хотелось быть такой, как она, - восхитительной без усилий, светской, элегантной. Девочка в розовой кофте мечтала стать женщиной в красном платье.
Уолкера не было видно.
Я направилась в бар, где предъявила свое фальшивое удостоверение личности и заказала бокал "пикардо".
- Два, пожалуйста, - произнес голос у меня за спиной.
Мне не нужно было оборачиваться. Даже если бы я не узнала его голос, удовольствие, которое я почувствовала, сказало мне, что он принадлежит Нейлу Камерону.
ГЛАВА 15
В номер я добралась часам к двум ночи, но Бернадетта с Рондой еще не спали, а сидели на ковре и болтали. За спиной у них мигал телевизор, весь свет в комнате был включен. Он были пьяны.
Они мутно улыбнулись мне, Бернадетта - впервые за несколько месяцев.
- Пунш пробовала, Ари? - спросила она. - Он о-бал-ден-ный.
- О-буль-ден-ный. - Ронда вытянула руки над головой и помахала пальцами.
- О-бал-денный.
Обе захихикали.
Кто-то замолотил в дверь. Я взглянула на них, но они не шелохнулись. Я подошла к двери и посмотрела в глазок. Там стоял Уолкер, голубые глаза казались еще ярче на фоне бежевых стен и ковра. Но это был не мой Уолкер. Вид у него был слегка безумный - веки набрякли, глаза почти закрыты, нижняя челюсть отвисла.
Я не хотела впускать его, но дверь открыла.
- Ари, - сказал он, - эй, Ари. Какого черта? - Он произнес это совершенно беззлобно, растягивая слова.
Он тоже был пьян.
- Я искал тебя. - Теперь он едва не плакал. - Все искал и искал, а потом увидел, как ты разговариваешь с тем парнем, Камероном. - Он глубоко вздохнул. - Не пойми меня неправильно, я понимаю, почему ты разговариваешь с таким парнем. Но я, я… - Он потерял нить рассуждений.
- Ты пунш пил?
Он криво улыбнулся мне.
Интересно, что они в этот пунш подмешали?
- Уолкер, возвращайся в свой номер. - Я говорила четко и медленно. - Мы можем поговорить утром, когда ты поспишь.
Он постоял еще минуту, переминаясь с ноги на ногу. "Мой стройный бойфренд". Даже пьяный он был очарователен.
- Я отведу тебя. - Я вернулась в номер за ключом и сказала остальным, куда я иду, хотя и непонятно зачем. Они снова смеялись, уже громче, запрокинув головы.
Пока я вела Уолкера на третий этаж, он сказал:
- Ох.
Когда мы дошли до его двери, он сказал:
- Ох. Ты такая хорошая.
Его повело вперед, и он бы упал, не подхвати я его за плечи и не прислони к стенке. Я постучала в дверь. Открыл Ричард. Хотя бы он был трезвый.
- Еще один пьяный? Круто. Теперь у нас их двое.
Он втащил Уолкера в комнату. Я пожелала ему спокойной ночи и направилась обратно к лифту. Но вместо того, чтобы поехать наверх, я поехала вниз.
Комната, где проходил прием, была теперь пуста. Чего я ожидала? Я прошла в угол, где простояла рядом с Нейлом Камероном больше двух часов, ведя вежливую беседу с ним и его сторонниками, наслаждаясь каждой секундой его присутствия. Я не особенно помню, о чем мы говорили (помню, я сказала, что мне нравится его костюм, а он сказал, что тот сделан из бамбукового волокна; он спросил меня, чем занимаются во Флориде мои родители, а что я ответила, не помню), но я живо помню ощущение, которое испытывала каждый раз, когда его взгляд пробегал по моему лицу.
Может, так и ощущается любовь? Мне очень хотелось позвонить маме или Дашай и спросить у них. Но мае была недосягаема, а будить Дашай было уже слишком поздно.
Я медленно направилась обратно к лифту и поднялась в четыреста восьмой номер.
Когда я на следующее утро скользнула на свое место на конференции Справедливой доли, Ричард явно был удивлен моим появлением.
- Я полагал, что ты заспишь это дело, как и все остальные.
Я только что покинула Бернадетту с Рондой, сладко спящих в номере.
- Что произошло вчера вечером?
- Сначала был пунш на приеме, - сказал он. - Не спрашивай меня, что в нем было. Я не пью. Потом все собрались в одном из студенческих номеров и, полагаю, еще выпили, и кто знает, чем еще занимались. Я не пошел.
- И я тоже.
Я оглядела зал, но Камерона не было. Не было и женщины в красном платье. Я снова надела свой брючный костюм, но в это утро потратила время, чтобы накрасить ресницы и нанести солнцезащитный крем с оттенком загара. Ричард бы в жизни не признался, но думал, что я красивая.
Ведущая семинара в то утро дала краткий обзор истории партии Справедливой доли, которая появилась два года назад, после провала попыток ужесточить законы о защите окружающей среды в нескольких штатах. Ричард слушал скептически. "Эти законы провалились по уважительным причинам", - думал он. Подключиться к его сознанию было все равно что войти в стерильно чистый, ярко освещенный ресторан. Там ничего не возбуждало аппетита.
Главным приоритетом Справедливой доли являлось, по словам ведущей, обеспечение большей заметности партии на уровне страны.
- К моменту начала предварительных президентских выборов в следующем году мы должны быть на слуху, - говорила она. - К счастью, у нас есть кандидат, который обеспечит это.
- Кто этот кандидат? - шепотом спросила я Ричарда.
- Вероятно, тот парень, которого мы слышали вчера вечером, - ответил он, машинально набрасывая американский флаг на полях блокнота. - Камерон. С тем же успехом он мог бы назваться социалистом. Говорил он именно так.