Исчезнувшая - Сьюзан Хаббард 18 стр.


Тем временем профессор Хоган своим пронзительным, но неуверенным голосом рассказывала о третьих партиях.

- Даже при том, что мы можем утверждать, что двухпартийная система в лучшем случае пребывает в замешательстве, в худшем - коррумпирована, большинство заинтересованных кругов понимает, что работа внутри двух партий является единственным путем к власти? - Она всегда повышала тон к концу фразы, отчего они все звучали вопросительно.

Уолкер зевнул. Зубы у него были мелкие и ровные, как жемчуг. Бернадетта заметила, что я таращусь на его рот, и принялась гадать, как далеко зашли наши с ним отношения. Когда я посмотрела на нее, она отвернулась.

- В американской политике третьи партии порой играли корректирующую роль? Они поднимали вопросы, которых традиционные партии избегали, потому что данные вопросы не могли производить общественный капитал?

Мы с Уолкером переглянулись. По спине у меня прошла медленная дрожь.

- Ариэлла? Пожалуйста, дай нам определение общественного капитала? - Ее большие темные глаза смотрели загнанно, как у оленя.

Профессор Хоган меня не любила. Даже если бы я не могла слышать ее мысли, чувства ее читались в тоне и мимике. Дело было не в том, что я делала или говорила, - враждебность ее была вызвана тем, что я бросила ходить на лекции по физике к профессору Эвансу. У них с Эвансом был роман, и в постели они развлекались обсуждением своенравных студентов. Да, я подслушивала ее мысли.

- Ариэлла?

- "Общественный капитал" - это термин для отношений, которые способствуют сотрудничеству между двумя или более индивидами.

- Э-э… да? И ты можешь привести нам пример?

Я пыталась придумать пример, когда Уолкер сказал:

- Видите ли, "общественный капитал" - это просто слова. Жаргон.

Профессор Хоган обратила свои оленьи глаза к нему.

- Это язык, используемый учеными-обществоведами для описания поведенческих норм?

- Но это жаргон. Если речь идет об отношениях, основанных на заслуженном доверии, почему не сказать "доверие"? Если имеются в виду общие интересы или взаимные услуги, почему так и не сказать? По-моему, словосочетание "общественный капитал" заставляет самые простые вещи казаться сложными.

Практически все студенты в аудитории были согласны с Уолкером. Бернадетта смотрела на него как на героя. Я тоже так думала - не потому, что он спас меня и отвлек внимание преподавателя. Ему хватило смелости высказать то, что я думала, но не смела выразить. Я не возражала против отвлеченных терминов на занятиях по философии - там они уместны, - но использованные для описания американской политики, они выглядели напыщенными выражениями, призванными выдать желаемое за действительное: что американская политика руководствуется научными принципами. Как ни мало я читала о политике, ясно было, что к науке она не имеет ни малейшего отношения.

Время семинара истекло до того, как спор успел зайти дальше. Но последнее слово осталось за профессором Хоган.

- В следующем месяце мы отправимся на предвыборные мероприятия третьих партий в Саванну? - сказала она. - Тогда вы и увидите общественный и политический капитал в действии?

Однажды на выходных, когда весенние каникулы уже кончились, Уолкер вытащил меня на обещанный пикник.

Поверх неофициальной униформы Хиллхауса - джинсов и футболки - я накинула лавандово-розовый кашемировый кардиган. Его мне подарила Дашай во время нашего скоротечного новогоднего праздника. Я никогда раньше не носила розового, и кофта поначалу стесняла меня, но ее цвет заглушал естественный оттенок моей кожи, придавая ей кажущийся румянец. Вампиры никогда не краснеют.

Мы отправились в прилегавшие к кампусу фруктовые сады. Уолтер тащил большую холщовую хозяйственную сумку. Персиковые деревья стояли в цвету. Ветерок подхватывал их легкие розовые лепестки и доносил их тонкий, сладкий аромат, отчего воздух пах экзотично, словно благовония.

Глядя, как Уолкер расправляет на земле одеяло, я подумала о Мисти, взявшей одеяло на свое последнее свидание с Джессом, и почувствовала, как руки покрылись мурашками.

- Что с тобой? - Он упал на одеяло, перекатился на спину и приподнялся на локтях - все это одним движением.

Я потерла лоб, стараясь прогнать воспоминание, позволить себе жить настоящим, наслаждаться сиянием весны в цветущих кронах, нежно-бирюзовым небом, благоуханным воздухом.

- Какой красивый день, - сказала я.

- Это ты - красивая. - С северокаролинским акцентом комплимент прозвучал естественно, а не фальшиво, каким он кажется на письме. Слова при произнесении обретают новые смыслы. - Когда я был маленький, то мечтал встретить кого-нибудь, похожего на тебя.

Я уселась по-турецки на одеяло.

- В смысле, похожего на меня?

Он подвинулся ко мне и лег на спину.

- Кого-то таинственного, и красивого, и умного. Я рос с нормальными девчонками. Некоторые были очень хорошенькие. А некоторые еще и умные. Но я продолжал мечтать о ком-то особенном, загадочном. - Последнее слово он произнес медленно, словно ему нравилось, как оно звучит.

- Ты, наверное, сто раз влюблялся. - Я услышала собственный голос, и впервые он напомнил мне протяжный саваннский мамин выговор. И тут я поняла, что кокетничаю.

- Пару раз.

Его серебристо-голубые глаза были цвета топаза. У нас дома в энциклопедии были цветные вклейки с фотографиями драгоценных камней, и я часами рассматривала их, завороженная богатством оттенков. Интересно, делал ли кто-нибудь когда-нибудь подборку фотографий человеческих глаз? По-моему, их оттенки еще разнообразнее, чем у драгоценных камней.

- Ну, на самом деле пять. Шесть, если считать свидание вслепую. В тот раз я был влюблен целых два часа. - Внезапно он протянул руку и коснулся висевшего у меня на шее амулета. - Что это?

- Египетская кошка. - Я рассказала ему, что кошачьи амулеты связаны с египетской богиней Бастет, которая превращалась в кошку со всевидящими глазами, чтобы охранять своего отца от врагов. - Амулеты призваны защищать путешественников.

Он опустил подвеску на место.

- Загадочно, - повторил он. Затем сел, сунул руку в холщовую торбу и извлек бутылку розового вина и два бокала.

Мы потягивали вино, легкое и цветочное, как воздух вокруг нас. Мы ели клубнику и томатные сэндвичи, завернутые в вощеную бумагу. На десерт у нас были меренги - застывшие облака, которые таяли и испарялись во рту. Уолкер продумывал меню с таким же тщанием, как и свои фокусы.

Когда мы поели, я улеглась на одеяло рядом с ним. Некоторое время мы оба смотрели в небо.

- Ты когда-нибудь задумывалась, почему оно синее? - спросил Уолкер.

Я знала, почему небо кажется голубым: цветовой эффект дает рассеяние Рэйли. Молекулы воздуха рассеивают синие волны видимого света сильнее, чем более длинные, типа красных. Но сказать так значило бы разрушить настроение.

- Потому же, почему и Голубые горы выглядят голубыми, - сказал Уолкер. - Это называется рассеянием Рэйли.

- Я знаю про рассеивание света, - сказала я. - Я думала, ты придумаешь что-то более поэтичное.

- Что может быть поэтичнее рассеяния Рэйли? Не будь его, мы бы смотрели на черный космос.

Я подумала о моем телескопе - я оставила его в Сассе, - и тут мое сознание перескочило в вечер, когда исчезла Мисти, к моменту, когда я отключилась.

- Что такое? - Уолкер склонился надо мной с исполненным заботы лицом. У него была светящаяся кожа, на солнце обретавшая песочный оттенок. У меня никогда не будет такой кожи, подумалось мне. - Ты думаешь о той твоей подружке?

Я кивнула. Потом сообразила, что он имел в виду Осень, а не Мисти.

- Тяжко тебе пришлось. - Он коснулся рукой моих волос, убрал прядку. Кожу на голове защипало. В следующий миг мы уже целовались.

Вордсворт определял поэзию как "спонтанный выплеск мощных чувств из эмоций, припомненных в безмятежности". Мне поэтом не бывать. Я не могу вспоминать эмоции в безмятежности, потому что в тот момент, когда я о них думаю, переживания воскресают, до последней капли такие же сильные и ошеломляющие, как в тот день в персиковом саду.

Мы целовались, пока у нас губы не заболели, а потом еще и еще. Губы у меня распухли, кровь бурлила, я слышала, как стучит мое собственное сердце, громко и часто, о грудь Уолкера. Глаза я закрыла, но когда мы оторвались друг от друга, чтобы перевести дух, я их открыла. Первое, что я увидела, была шея Уолкера, бледная, изогнутая надо мной, потому что он запрокинул голову. Я бы солгала, если бы не признала, что испытала внезапное сильное желание вонзить зубы ему в кожу.

Я поспешно зажала рот ладонью.

Он снова наклонился вперед, тяжело дыша.

- Ари, Ари, никто на этом свете не умеет целоваться, как ты.

Я ничего не сказала. Я сумела себя напугать. На следующее утро он подсунул мне под дверь письмо. В нем он написал стихотворение о поцелуях. Заканчивал тем, что будет любить меня всегда. Я чувствовала восторг, страх и благодарность за то, что в письме отсутствовало слово "вечность".

В воскресенье - длинный коричневый день, делающий вид, что субботы никогда не было, - я позвонила из своей комнаты по мобильнику Дашай. Я не осмеливалась звонить в коттедж, а ну как наши телефоны прослушиваются? Как и было условлено, мы ни словом не обмолвились о папе, на случай если кто-то подслушивает.

- Как дела? - спросила я.

- Примерно так же. - Голос ее звучал так холодно и отстраненно, словно не принадлежал ей. - А ты как?

Я до сих пор не отошла от пикника, от поцелуев, от позыва укусить.

- Я совершенно замечательно, мэм, - ответила я.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ВОСХОДИТ ПОЛНАЯ ЛУНА

ГЛАВА 14

Я хотела поговорить с Дашай о гормонах. Я хотела поговорить с доктором Чжоу о Ревитэ.

Но по телефону нельзя было говорить свободно, а улизнуть не получалось. В Интернете я нашла несколько статей о Ревитэ. Клинические испытания явно закончились, и лекарство теперь было доступно по всему Вамполью.

В статье одной из фармацевтических компаний была помещена фотография бегущей по лугу женщины с вынесенной в заглавие строчкой из битловской песни "вернись туда, откуда ты родом" . И хотя часть меня хотела вернуться - снова стать Ари, девочкой на домашнем обучении, думавшей только об учебе и о том, как порадовать папу, - большая часть стремилась вперед. Но к чему?

Кто-то написал: "Ревитэ спасло мой брак". Автор поста рассказывала, что была вампирована "против моей воли, насильно загнана в зависимость от человеческой крови и тошнотворных заменителей, лишена возможности вести нормальную жизнь, отмечать праздники, регулярно питаться, иметь безопасные отношения с моим смертным мужем".

Если бы я могла, я бы покраснела.

"Эти бездушные ночи, когда лежишь без сна, алкая крови, а он храпит рядом, - говорилось дальше. - Я подумывала о самоубийстве".

Вампиры совершают самоубийства? До сих пор это не приходило мне в голову.

"А потом я открыла для себя Ревитэ. - Здесь тон анонимной писательницы менялся. - Теперь я могу готовить, и ходить по магазинам, и заниматься любовью как настоящая женщина! И в обозримом будущем могу стать матерью".

Все это звучало слащаво, ужасно фальшиво. Тогда почему я продолжала читать?

Профессор Хоган завидовала мне. И Бернадетта тоже, равно как и еще четыре-пять студенток, чьи мысли я слышала. Они видели, что Уолкер влюблен в меня, и от этого по контрасту чувствовали себя нелюбимыми и злились.

Уолкер был не из тех, кто скрывает свои чувства. Однажды он вошел в аудиторию, жонглируя бумажными розами, которые потом сложил на подлокотник моего кресла. В другой раз пел дурацкую песенку собственного сочинения, где рифмовал "Ари" с "кампари", "в ударе" и "феррари". Бернадетта и профессор Хоган посмеялись над песенкой, после чего их зависть только возросла.

Я пыталась понять их чувства, но тщетно. На том этапе жизни я испытывала зависть очень редко и только к абстрактным вещам: например, я завидовала нормальной семейной жизни других девочек. Но чувства, испытываемые Бернадеттой и профессором Хоган, были глубже и выражались во враждебности по отношению ко мне.

Когда профессор Хоган писала красной ручкой в моем сочинении "Неверно!" рядом с утверждением, в истинности которого я не сомневалась, я старалась не принимать это близко к сердцу. В конце концов, она состояла в связи с женатым мужчиной, который никогда не посмел бы публично признать свои чувства к ней, как это делал Уолкер. У нее были причины завидовать.

Но когда Бернадетта начала распускать обо мне сплетни, это оказалось больно. Хотя она и съехала из комнаты, какая-то часть меня продолжала считать ее подругой. (Теперь мне стыдно вспоминать, какой наивной я была. Есть ли что-нибудь более эфемерное, чем дружба между девочками-подростками?)

Про Бернадетту мне рассказал Уолкер. Однажды после обеда мы сидели под деревом. Я читала наш учебник по политологии, а Уолкер положил голову мне на колени и играл моими волосами. Он сдвинул их все вперед, чтобы они закрыли ему лицо, как занавеской, и потом принялся разделять их на пряди и выглядывать сквозь щелки на меня.

- А правда, что ты в старших классах спала с кем ни попадя? - вдруг спросил он.

- Что? - Я со стуком захлопнула книгу.

- Мне Бернадетта сказала.

Мне виден был только один глаз, странно и жестко блестящий.

- Во-первых, я не ходила в старшие классы - я вообще в школе не училась. - Возмущения в голосе было меньше, чем в душе. - Во-вторых, я девственница. - Ну вот - я произнесла вслух то, о чем и не думала, что посмею когда-либо кому-либо сказать.

- Правда? - Он протянул руку сквозь волосы и погладил меня по щеке.

- Щекотно. - Я смахнула его ладонь. - Зачем она это говорит?

- Ревнует, полагаю, - вздохнул Уолкер. - Понимаешь, на первом курсе мы с ней несколько раз гуляли. Я не придавал этому особого значения, но, возможно, она до сих пор питает ко мне какие-то чувства.

- Может, и питает. - Почему я не просекла этого раньше? И что он имел в виду под "гуляли"? - Что еще она говорила?

- Что я, мол, должен быть осторожен рядом с тобой. Что имели место всякие нехорошие события. Ну, ты понимаешь.

- Мои друзья склонны пропадать или умирать. - То же самое сказала Джейси.

- Забудь о ней. Она просто ревнует. Ари, ты меня любишь?

Разговор слишком смущал меня. Я не знала ответа.

- У нас в семье, - медленно проговорила я, - когда я росла, никто не использовал слова "любовь". Я никогда его не говорила, никому.

Уолкер поднял мои волосы и сел, дав им рассыпаться по моим плечам и по спине.

- Я хочу быть первым, кому ты его скажешь, - произнес он почти шепотом.

Он поцеловал меня, и я почувствовала еще большее смущение.

За неделю до полевого выезда профессор Хоган завалила нас кучей обязательной к прочтению литературы. Мы изучали историю партий в американской политике: например, как республиканская партия возникла в оппозиции рабству и сделалась партией первой величины.

- Сегодня, когда некто решает голосовать за третью партию, это означает неприятие основных партий? - говорила профессор Хоган. Волосы у нее секлись, кожа покрылась прыщами, словно дополнительный стресс полевого выезда высасывал из нее последние соки. - За третьи партии голосуют только в экстремальных обстоятельствах, когда позиции основных партий кажутся избирателям настолько чуждыми, что они готовы отдать свои голоса любой другой партии, даже если точно знают, что она не выиграет?

Уолкер складывал из листка бумаги цветок оригами. Он не соглашался с ее словами. Он думал, что люди, которые дали себе труд проголосовать, верили, что их партия может победить.

- Наши избирательные законы не поддерживают рост третьих партий?

Уолкер щелчком отправил бумажный цветок на подлокотник моего кресла.

- И каким образом они это делают, Ариэлла?

Она почти всегда вызывала меня, поэтому я внимательно слушала, даже когда она бывала особенно скучна.

- Они затрудняют получение финансирования третьими партиями, - сказала я самым нейтральным тоном. - А во многих штатах кандидатам от третьих партий гораздо сложнее баллотироваться, так как от них требуется представить большее число подписей под их петициями.

Она неохотно кивнула. Бернадетта метнула на меня обиженный взгляд.

У меня не было возможности сказать ей что-либо по поводу вранья, которое она нагородила Уолкеру. Но я скажу многое, когда выпадет подходящий момент. Пока же я просто смотрела на нее, пока она не отвернулась.

Профессор Хоган напомнила нам, что в Саванне мы должны будем вести себя как можно лучше.

- Пожалуйста, оденьтесь как-нибудь попрофессиональнее? - сказала она.

В тот год несколько третьих партий впервые решили созвать региональный предвыборный съезд, дабы обсудить стратегии подрыва основных партий. Нашей группе Советом третьих партий были выданы особые пропуска для присутствия на некоторых заседаниях. Однако всем полагалось ходить на разные. В конце занятия Хоган раздала нам бланки назначений.

- У меня партия зеленых. - Уолкер надеялся, что ему выпадет именно она, и я за него порадовалась. Потом взглянула на собственный листок.

- Что у тебя, Уолкер? - тронула его за плечо Бернадетта.

- Я зеленый.

- А я социал-демократ, - разочарованно протянула она.

Он уже отвернулся ко мне.

- А ты кто?

- Партия Справедливой доли, - прочла я. - Наверное, из новых.

- Может, нам удастся поменяться с кем-нибудь, чтоб оказаться вместе, - предположил Уолкер.

Разумеется, профессор Хоган его услышала.

- Никаких подмен? - рявкнула она.

Выходя из аудитории, Уолкер сказал, понизив голос:

- Представляешь, каково иметь с ней роман? Никогда же не знаешь, спрашивает она или просто так говорит.

Философская и лингвистическая подоплека получалась интересная.

- Кто-нибудь должен написать исследование о голосе профессора Хоган, - сказала я.

Он ухмыльнулся.

- А заголовок? Может, "Звуки безумия"?

- Как насчет "Злоупотребления акустической неоднозначностью"?

- Или "Все предположительно"?

Мы еще поупражнялись в остроумии, но часть меня думала: а что, если ее постоянные вопросительные интонации умышленны? Как призвать человека к ответственности за сказанное, если все, что он говорит, звучит вопросительно?

Нас догнала Бернадетта.

- Уолкер! - окликнула она.

Он обернулся. Увидев, кто его позвал, он обнял меня за плечи.

- Чего тебе надо, Берни? Хочешь еще пополивать грязью мою девушку?

Обе фразы были сформулированы вопросительно, и я это оценила. В такие моменты я думала, что, может, и вправду могла бы влюбиться в Уолкера Пирсона.

Кто-то писал, что все лучшее в этой жизни происходит за секунду до нашего появления.

На самом деле это я написала, у себя в дневнике. Но фраза звучала неоригинально. Наверняка ее кто-то придумал до меня.

Назад Дальше