У меня есть знакомый, и хороший, кажется, человек, отец
семейства, уже немолодой; так тот несколько дней в унынии находился оттого, что в парижскомресторане спросил себеune portion de biftek
aux pommes de terre, а настоящий француз тут же крикнул: „Garcon!biftek pommes!“Сгорел мой приятель от стыда! И потом везде кричал: „Вiftek
pommes!“ — и других учил. Самыедажелореткиудивляютсяблагоговейному трепету,с которым нашимолодые степнякивходятвих позорную
гостиную... боже мой! думают они,ведь это где я? У самой Аnnah deslions!!
— Скажите, пожалуйста,— спросилЛитвинов,— чему вы приписываете несомненное влияние Губарева навсех егоокружающих?Недарованиям,
неспособностямжеего?
— Нет—с, нет—с; у него этого ничего не имеется...
— Так характеру, что ли?
—И этого нет—с, а у него много воли—с. Мы, славяне,вообще, как известно, этим добром не богаты и перед нимпасуем. Господин
Губаревзахотел бытьначальником, ивсеегоначальникомпризнали. Чтоприкажетеделать?!Правительство освободило нас от крепостной
зависимости,спасибо ему; но привычки рабства слишком глубоко в насвнедрились; не скоро мы от них отделаемся. Нам во всеми всюду
нужен барин; барином этим бывает большеючастьюживойсубъект, иногдакакое—нибудьтакназываемоенаправление над нами власть
возымеет... теперь,например, мы все к естественным наукам в кабалу записались...Почему, всилукакихрезоновмызаписываемсяв
кабалу, это дело темное; такая уж, видно, нашанатура . Но главное дело, чтоб был у нас барин. Ну, вот он иесть у нас; это, значит, наш,
а на все остальное мынаплевать ! Чисто холопы! И гордость холопская, ихолопскоеуничижение. Новый бариннародился — старогодолой !
То был Яков, а теперь Сидор; в ухо Якова, в ногиСидору! Вспомните, какие в этом роде происходили у наспроделки! Мы толкуем об
отрицании как оботличительномнашемсвойстве; ноиотрицаем—томы нетак, каксвободный человек, разящий шпагой, а как лакей,
лупящий кулаком, да еще, пожалуй, и лупит—то он погосподскомуприказу. Ну—с, а народ мы тоже мягкий; в руки насвзять не мудрено. Вот
таким—то образом и господинГубаревпопал в барья; долбил—долбил в одну точку ипродолбился . Видят люди: большого мнения о себе
человек,верит в себя, приказывает — главное, приказывает; сталобыть, он прав и слушаться его надо. Все наши расколы,наши
ОнуфриевщиныдаАкулиновщиныименнотакиосновались.
Кто палку взял, тот и капрал.
УПотугинапокраснелищекииглазапотускнели;но — странное дело! — речь его, горькая и даже злая, неотзывалась желчью, а
скорее печалью, и правдивою,искреннеюпечалью.
—ВыкаксГубаревымпознакомились? — спросилЛитвинов
— Я его давно знаю—с. И заметьте, какая у нас опятьстранность: иной, например, сочинитель, что ли, весь свойвек и стихами и прозой
бранил пьянство,откуп укорял...да вдруг сам взял да два винные завода купил и снял сотнюкабаков — и ничего! Другого бы с лица земли
стерли,а его даже не упрекают. Вот и господинГубарев: он иславянофил, и демократ, и социалист, и все что угодно, аименьем его
управлял и теперьещеуправляет брат,хозяинв старомвкусе, изтех, что дантистамивеличали.И та же госпожа Суханчикова, которая
заставляетгоспожуБичер—Стоу бить по щепам Тентелеева, передГубаревымчуть не ползает. А ведь только за ним и есть, что онумные
книжки читает да все в глубину устремляется.Какойу него дар слова, вы сегодня сами судить могли; и этоеще слава богу, что он мало
говорит, все только ежится.Потому что когда он в духе да нараспашку, так даже мне, терпеливомучеловеку, невмочьстановится.
Начнет подтруниватьда грязные анекдотцы рассказывать, да, да, наш великий господин Губарев рассказывает грязныеанекдоты и так мерзко смеется
при этом...
— Будто вы так терпеливы? — промолвил Литвинов.— Я, напротив, полагал... Но позвольте узнать, как ваше имя и отчество?
Потугин отхлебнул немного киршвассеру.
—Меня зовут Созонтом... Созонтом Иванычем. Дали мне это прекрасное имя в честь родственника, архимандрита,которому я только этим и
обязан. Я, если смею так выразиться, священнического поколения. А что вы насчет терпеньясомневаетесь,такэтонапрасно:ятерпелив. Я
двадцать два года под начальством родного дядюшки, действительного статского советника Иринарха Потугина, прослужил. Вы его не изволили знать?
—Нет.
— С чем вас поздравляю. Нет, я терпелив. Но „возвратимсяна первое“, как говорит почтенный мой собрат, сожженный протопоп Аввакум.
Удивляюсь я, милостивый государь, своим соотечественникам. Все унывают, все повесившинос ходят, и в то же время все исполнены надеждойи чуть
что, так на стену и лезут. Воть хоть бы славянофилы, к которым господин Губарев себяпричисляет: прекраснейшиелюди, а та же смесьотчаяния и
задора, тоже живут буквой „буки“. Все, мол, будет, будет. В наличностиничего нет, и Русь в целые десять веков ничего своего не выработала, ни
в управлении, ни в суде, ни в науке, ни в искусстве, ни даже в ремесле.