Паклинужевзялсязашапку, как вдруг, без
всякого предварительного шума и стука, в переднейраздался удивительно приятный, мужественный и сочныйбаритон, от самогозвукакоторого
веяло чем—то необыкновенноблагородным,благовоспитаннымидаже благоуханным.
—Господин Нежданов дома?
Все переглянулись в изумлении.
— Дома господин Нежданов? — повторил баритон.
— Дома, — отвечал наконец Нежданов.
Дверь отворилась скромно и плавно, и, медленно снимая вылощенную шляпу с благообразной, коротко остриженной головы, в комнату вошел
мужчина лет под сорок, высокого росту, стройный и величавый. Одетый в прекраснейшее драповое пальто с превосходнейшим бобровым воротником,хотя
апрель месяц уже близился к концу, он поразилвсех — Нежданова, Паклина, дажеМашурину... дажеОстродумова! — изящнойсамоуверенностью
осанки иласковым спокойствием привета. Всеневольно поднялисьпри его появлении.
III
ИзящныймужчинаподошелкНеждановуи, благосклонноосклабясь, проговорил:
— Я уже имел удовольствие встретиться и даже беседоватьс вами, господин Нежданов, третьего дня, если изволите припомнить, — в театре.
(Посетитель остановился, как бы выжидая; Нежданов слегка кивнул головою и покраснел.) Да!.. а сегодня я явился к вам вследствие
объявления, помещенного вами в газетах... Я бы желал переговоритьсвами, еслитольконестеснюгоспод присутствующих(посетитель
поклонилсяМашуринойиповел рукой, облеченной в сероватую шведскую перчатку, в направленииПаклина и Остродумова) и не помешаюим...
— Нет... отчего же... — отвечал не без некоторого трудаНежданов. Эти господа позволят... Не угодно ли вам присесть?
Посетительприятноперегнулстани, любезно взявшись за спинку стула, приблизил его к себе, но не сел, — так каквсевкомнате
стояли, — атолькоповелкругом своими светлыми, хотя и полузакрытыми глазами.
— Прощайте, АлексейДмитрич,— проговорилавдруг Машурина, — я зайду после.
— И я, — прибавил Остродумов. — Я тоже... после.Минуя посетителяи как бывпикуему, Машурина взяла руку Нежданова, сильно
тряхнула ее и пошла вон, никомунепоклонившись. Остродумов отправилсявслед за нею, без нужды стуча сапогами и даже фыркнув раза два: „Вот,
мол, тебе, бобровый воротник!“ Посетитель проводилих обоих учтивым, слегка любопытным взором. Он устремил его потом на Паклина, как бы ожидая,
что и тот последует примеру двух удалившихся людей; но Паклин, на лице которого с самого появления незнакомца засветиласьособенная сдержанная
улыбка, отошел в сторону и приютился в уголку.
Он устремил его потом на Паклина, как бы ожидая,
что и тот последует примеру двух удалившихся людей; но Паклин, на лице которого с самого появления незнакомца засветиласьособенная сдержанная
улыбка, отошел в сторону и приютился в уголку. Тогда посетитель опустился на стул. Нежданов сел тоже.
— Моя фамилия — Сипягин, может быть, слыхали, — с горделивой скромностью начал посетитель.
Но прежде следует рассказать, каким образом Неждановвстретился с ним в театре.
По случаю приезда Садовского из Москвы давали пьесу Островского„Не в свои сани не садись“. Роль Русакова была, как известно, одной из
любимых ролей знаменитого актера. Перед обедом Нежданов зашел в кассу, где застал довольно много народу. Он собирался взять билет в партер;но
в ту минуту как он подходил к отверстию кассы, стоявшийзанимофицерзакричалкассиру, протягивая черезголовуНеждановатрирублевых
ассигнации: „Им (то есть Нежданову), вероятно, придется получать сдачу, а мне не надо; так вы дайте мне, пожалуйста, поскорей билет в первом
ряду... мне к спеху!“ — „Извините, господинофицер, — промолвилрезкимголосомНежданов, — я сам желаю взять билет в первом ряду“, — и тут
же бросил в окошко три рубля — весь свой наличный капитал. Кассирвыдал ему билет — ивечером Нежданов очутилсяв аристократическом отделении
Александринского театра.
Он был плохо одет, — без перчаток, в нечищеных сапогах,чувствовал себя смущенным и досадовал на, себя за самоеэто чувство. Возле него,
с правой стороны, — сидел усеянный звездами генерал; с левой — тот самый изящный мужчина, тайный советник Сипягин, появление которого два дня
спустя так взволновало Машурину и Остродумова.ГенерализредкавзглядывалнаНежданова, какна нечто неприличное, неожиданное и даже
оскорбительное; Сипягин, напротив, бросал на него хотя косвенные, но не враждебные взоры. Все лица, окружавшие Нежданова, казались,во-первых,
более особами, нежели лицами; во-вторыхони все очень хорошо знали друг друга и менялиськороткими разговорами, словами или даже простыми
восклицаниямии приветами — иные опять-таки через головуНежданова; а он сидел неподвижно и неловко в своемшироком,покойномкресле,
точнопариякакой. Горько, истыдно, и скверно было у него на душе; малонаслаждался онкомедией Островского и игрою Садовского.И
вдруг — о, чудо! — во время одного антракта сосед его с левойстороны— незвездоносныйгенерал, адругой, безвсякогознака отличия
на груди, — заговорил с ним учтиво имягко,с какой-то заискивавшей снисходительностью. Онзаговорило пьесе Островского, желая узнать
от Неждановакакот„одногоиз представителеймолодогопоколения“,какое было его мнение о ней? Изумленный, чуть неиспуганный,
Нежданов отвечал сперва отрывисто иодносложно.