Тот взял бумажку, развернул ее, прочел внимательно и передал Машуриной. Та сперва встала со стула, потом тоже прочла и возвратила бумажку
Нежданову, хотя Паклинпротягивал за нею руку.
Нежданов пожал плечом и передалтаинственноеписьмоПаклину. Паклинвсвою очередь пробежал глазами бумажку и, многозначительно сжав
губы, торжественно и тихо положил ее на стол. Тогда Остродумов взял ее, зажег большую спичку, распространившуюсильный запах серы, и сперва
высоко поднял бумажкунад головою, как бы показывая ее всем присутствовавшим,сжег ее дотла на спичке, не щадя своих пальцев, и бросил пепел в
печку. Никто не произнес слова, никто даже не пошевелился в течение этой операции. Глаза у всех были опущены. Остродумов имел
вид сосредоточенныйи дельный, лицо Нежданова казалось злым, в Паклинепроявилось напряжение; Машурина — священнодействовала.
Так прошло минуты две... Потом всем стало немного неловко. Паклин первый почувствовал необходимость нарушитьбезмолвие.
—Так что же? — начал он. — Принимается моя жертва на алтарь отечества или нет?Позволяется мне поднести если не все пятьдесят, то хоть
двадцать пять или тридцать рублей на общее дело?
Нежданов вдруг вспыхнул весь. Казалось, в нем накипеладосада... Торжественное сжиганиеписьмаеене уменьшило — она ждала только
предлога, чтобы вырватьсянаружу.
—Я уже сказал тебе, что это не нужно, не нужно... не нужно! Я этого не допущу и не приму. Я достану деньги,я сейчас же их достану. Я
не нуждаюсь ни в чьей помощи !
— Ну, брат, — промолвил Паклин, — я вижу: ты хоть и революционер, а не демократ!
—Скажи прямо, что я аристократ!
—Да ты и точно аристократ... до некоторой степени.
Нежданов принужденно засмеялся.
— То есть ты хочешь намекнуть на то, что я незаконныйсын. Напрасно трудишься, любезный... Я и без тебя этого не забываю.
Паклин всплеснул руками.
— Алеша, помилуй, что с тобою! Как можно так пониматьмои слова! Я не узнаю тебя сегодня. — Нежданов сделал нетерпеливое движение головой
и плечами. — Арест Басанова тебя расстроил, но ведь он сам так неосторожно вел себя...
— Он не скрывал своихубеждений, — сумрачно вмешаласьМашурина, — не нам его осуждать!
— Да; только ему следовало бы тоже подумать о других,которых он теперь скомпрометировать может.
—Почему вы так о нем полагаете?..— загудел в свою очередь Остродумов. — Басанов человек с характером твердым;он никого не выдаст. А
что до осторожности... знаете что? Не всякому дано быть осторожным, господин Паклин!
Паклин обиделся и хотел было возразить, но Неждановостановил его.
— Басанов человек с характером твердым;он никого не выдаст. А
что до осторожности... знаете что? Не всякому дано быть осторожным, господин Паклин!
Паклин обиделся и хотел было возразить, но Неждановостановил его.
—Господа! — воскликнулон, — сделайтеодолжение, бросимте на время политику!
Наступило молчание.
— ЯсегоднявстретилСкоропихина, — заговорил наконецПаклин, — нашего всероссийского критика, и эстетика,и энтузиаста. Что за
несносное создание! Вечно закипаети шипит, ни дать ни взять бутылка дрянных кислыхщей... Половой набегузаткнулее пальцем
вместо пробки, в горлышке застрял пухлый изюм — она все брызжети свистит, а как вылетит из нее вся пена — на дне остаетсявсегонесколько
капельпресквернойжидкости, которая не только не утоляет ничьей жажды, но причиняетодну лишь резь... Превредный длямолодых
людей индивидуй!
Сравнение, употребленноеПаклиным, хотяверноеи меткое, не вызвало улыбки ни на чьем лице. Один Остродумовзаметил, что омолодых
людях, которые способны интересоваться эстетикой, жалеть нечего, даже если Скоропихини собьет их с толку.
—Но помилуйте, постойте, — воскликнул с жаром Паклин, — онтем болеегорячился, чемменеевстречал себе сочувствия, — тутвопрос,
положим, неполитический, но все—таки важный. Послушать Скоропихина, всякое старое художественное произведение уж по тому самому не годится
никуда, что оно старо... Да в таком случае художество,искусство вообще — не что иное, как мода, и говоритьсерьезноонемнестоит! Если
внемнетничего незыблемого, вечного — так черт с ним! В науке, в математике,например: несчитаете жевыЭйлера, Лапласа, Гауссаза
отживших пошляков?Вы готовы признать их авторитет, а Рафаэль или Моцарт — дураки? И ваша гордостьвозмущается против их авторитета?
Законы искусстватруднееуловить, чемзаконынауки... согласен; но они существуют — и кто их не видит, тот слепец; добровольныйили
недобровольный — все равно!
Паклин умолк... и никто ничего не промолвил, точно все в рот воды набрали — точно всем было немножко совестноза него. Один Остродумов
проворчал:
— И все-таки я тех молодых людей, которых сбивает Скоропихин, нисколько не жалею.
„А ну вас с богом! — подумал Паклин. — Уйду!“
Он пришел было к Нежданову с тем, чтобы сообщить ему свои соображения насчет доставки „Полярной звезды“ из-за границы („Колокол“ уже не
существовал), но разговорпринял такой оборот, что лучше было и не подниматьэтоговопроса.