Вербинского будто прорвало. Я
слушал, открыв рот. Он вспоминал многое, очень многое. Например, рассказывал удивительный случай из полярной практики одного советского
летчика. Это было еще во времена СССР. Пилот стоял возле машины, на ледяном аэродроме. И вдруг почувствовал: кто-то толкнул его в спину.
Оглянулся, думал – кто-то из своих. А там – белый медведь!!! Огромный!!!
Летчик потом не мог объяснить, как это у него получилось, но он мгновенно оказался на крыле самолета! Запрыгнул! Вверх, с места! А высота
была – чуть более двух метров. Специально измерили. И он ухитрился сделать это – с места, без разбега, почти без толчка.
Вербинский ходил взад-вперед, взволнованно размахивая руками. То и дело тыкал себя пальцем в переносицу – у него смешная привычка так
поправлять очки… Пытался убедить меня: человек способен на многое, даже на _невозможное_. Еще вспоминал Великую Отечественную войну,
особенно первые дни. Брестскую крепость. Люди, выжившие после внезапных и мощных ударов немцев, сражались много дней. Даже тогда, когда не
осталось запасов провизии и воды. Влагу добывали как могли – например, лизали холодные стены казематов…
И потом, в истории Второй мировой немало случаев, когда люди пили грязную воду из болот, рек, даже из луж. Страну и армию не захватили
эпидемии холеры, брюшного тифа или дизентерии. Солдаты – словно заговоренные – выносили такое, что нормальному человеку в обычных условиях
не под силу.
«Что это значит?» – спросил меня Вербинский. Будто я знал ответ. Он ответил сам: это значит, что в определенные моменты, например минуты
смертельной опасности, активируются скрытые резервы человеческого организма. Условно говоря, включается другой, «боевой» режим.
«Как форсаж у самолета?» – попробовал уточнить я. Вербинский поморщился, ему такая аналогия не понравилась. Он сказал в ответ, что
двигатель самолета не способен долго работать в форсированном режиме, узлы и агрегаты изнашиваются гораздо быстрее нормы. И тут же добавил:
наша (то есть его) задача в том, чтоб перевести организм в другой режим работы, но это не должно быть форсажем. Это должно стать обычным,
нормальным состоянием, при котором «узлы» и «агрегаты» изнашиваются с обычной скоростью.
Тут я впервые понял, чего хочет добиться главный врач секретной лаборатории. Меня прошиб холодный пот – я точно понял: ликвидируют!
Получится у него или нет – убьют. Либо в момент экспериментов, если не сумеют добиться нужного результата. Либо потом, когда окажусь
лишним…
А он, будто не видя ничего вокруг себя, говорил и говорил. Вспоминал эпидемии в Африке. Рассказывал про лихорадку Марбург и лихорадку
Эбола. Бормотал про то, что в районах эпидемий у семи процентов населения обнаружены антитела к вирусу, это позволяло организмам
счастливчиков справляться со смертельно опасной болезнью. Без вмешательства врачей!
Признаться, я об этом слышал впервые. Помню, по телевизору – на разных каналах – неоднократно передавали про лихорадку Эбола. Я считал, что
в опасных районах умирают все… Оказывается, часть коренного населения просто не реагировала на присутствие вируса в окружающей среде.
Избранные?! Кем? Почему? Спросить об этом подробнее не успел.
– Цыгане считают себя уникальным народом, – бормотал Вербинский, перескакивая мыслями с темы на тему. – Древний народ, пришедший из Индии.
Женщины, которые умеют читать судьбу по линиям на ладони… Женщины, которые могут сглазить человека.
Женщины, которые умеют читать судьбу по линиям на ладони… Женщины, которые могут сглазить человека. Сглазить, если не понравился, был груб,
неприветлив… Но если б только этим заканчивалась их уникальность!
И вновь Вербинский нервно заметался по лаборатории, засунув руки в карманы белого халата. Я словно перестал для него существовать. Он
говорил не со мной. И не с собой! Я точно знаю: он обращался к кому-то другому. Тому, кто над нами. И, честное слово, как вспомню – вновь
мороз по коже.
А врач нервно, горько смеялся. Уже потом, позднее, восстанавливая в памяти обрывочные реплики, сумел понять, с чем он обращался
_к_тому,_кто_над_нами_. Вербинский говорил про кровь цыган. Мол, представители этого народа утверждают: у них всех уникальная – нулевая –
группа крови. Благодаря этому у целого народа невероятно высокая устойчивость к болезням. У них развиты те чувства, которые мы называем
интуицией, способностями к ясновидению. Даже к магии.
Но Вербинский утверждал, что проверил тестами кровь ромалов. И не нашел никакой нулевой группы…
И тут я зачем-то встрял в его монолог. Брякнул: большинство людей уверены, что существуют четыре группы крови. Но это ведь неправильно,
потому что есть еще положительный и отрицательный резус-фактор. В результате возможных комбинаций больше, чем четыре. Их даже не восемь…
Тут я запнулся, но видя интерес Вербинского, решил поумствовать и предположил, что все дело в некачественных приборах, в нашем избыточном
материализме. Мол, кровь нулевой группы – не обязательно другой группы. Просто мы не фиксируем те параметры, которыми кровь цыган
отличается от крови обычных людей. А надо ввести поправку на нематериальное. Ведь, например, ясновидение тоже невозможно объяснить с
помощью законов физики, химии или математики.
Вербинский даже вскрикнул. Честное слово, в этот миг я окончательно понял: он – одержимый! Врач, больной идеей. Он вцепился мне в плечо
так, что я чуть не заорал от боли.
– 3D-энергетический спектр! – прошептал он, впиваясь в меня таким взглядом, что у меня волосы встали дыбом. – Объемный резонансно-
энергетический спектр! Вот он, ключ!!!
Бросился к своей чудовищной установке, схватился за какие-то бумаги. Захохотал, как припадочный. Уронил очки. Кажется, оправа погнулась, но
Вербинский даже не обратил на это внимания: колотил ладонями по столу и орал что-то совершенно нечленораздельное.
Я стоял в стороне, с ужасом глядя на врача. Потом в лабораторию набились люди в белых халатах, они толпились вокруг Вербинского, что-то
горячо, возбужденно обсуждали. А меня – под конвоем – увели обратно в «загон». В этот раз дело ограничилось анализами крови и беседой «за
жизнь» с Олегом Борисовичем…
Теперь, записав все на бумагу, еще раз прогнав события и переварив их, я, мне кажется, окончательно разобрался, чем занимается наша
лаборатория. И мне становится страшно, очень страшно. Неужели _все_так?_ В придуманную схему отлично вписываются и повышенная секретность
лаборатории; и чудовищно дорогое медицинское оборудование, спрятанное под центральной полусферой; и даже карантинные бараки в боковых
куполах, про которые шепотом рассказал кто-то из товарищей по несчастью.
Теперь начинаю понимать, почему нас всех называют «подопытными кроликами», а эту половину лагеря – «загоном». Если Вербинский действительно
занимается разработкой чудо-препарата – панацеи от тысяч страшных болезней – ему нужны жертвы, для испытания модификаций вещества.