– Ладно.
– Мне был всего месяц, когда умер первый ребенок Жеру, примерно такого же возраста, как и я. Мать заменила мертвого младенца мной.
– Почему? Зачем?
– Ей нравилась эта семья, и она знала, что утрата первого ребенка сломит их. Я не была у нее первой… ведь из нас дети сыплются легко и быстро, как горошины из стручка.
– А твой отец – земной человек?
– Нет, мы можем рожать только от титанианцев. Нашим яйцеклеткам чем-то не нравятся ваши сперматозоиды, а может – наоборот. Как бы там ни было, мать решила, что мне будет полезно вырасти земной девочкой из хорошей семьи. И ей ничто не мешает за мной приглядывать. Вот, собственно, и все.
– Так значит, вы
[16]
Я не увижу, каков ты в действительности, до самой твоей смерти.
– Но это же чушь, какая-то нелепица.
– Да не совсем, – посерьезнела Деми. – Что такое настоящий ты, ты, которого я люблю? Твой гений по части структур? Твои блестящие способности журналиста – синэргика? Твой юмор? Твое обаяние? Твой изощренный, аналитический ум? Нет. Настоящий ты в том, какое ты находишь употребление всем этим великолепным качествам, что ты создаешь, что оставляешь после себя – а кто же может определить это с уверенностью, пока ты жив?
– Пожалуй верно, – неохотно согласился Уинтер.
– То же самое относится и к нам. Да, я способна изменяться, приспосабливаться к ситуации или человеку – но совсем не к любой ситуации и не клюбому человеку. Настоящая я – это то, что я делаю по собственной своей воле. А после смерти я приму ту форму, которую всегда предпочитало мое глубинное, внутреннее «я». Вот это и буду настоящая я.
– А не заносит ли тебя в мистику?
– Ни в коем случае. – Жестом школьной учительницы, привлекающей внимание класса к наглядному пособию, Деми постучала по кофейному столику. Столик у Роуга был редкостный – из поперечного среза тюльпанного дерева с Сатурна-шестого. – Посмотри на эти кольца. Каждое из них свидетельствует об изменении, об адаптации, согласен?
Уинтер послушно кивнул.
– Однако при всех этих изменениях тюльпанное дерево оставалось тюльпанным деревом?
– Да.
– Оно начиналось нежным, бессильным бутоном, из которого могло вырасти что угодно, но Космический Дух сказал: «Ты – тюльпанное дерево. Расти и меняйся, как тебе вздумается, но и в жизни, и в смерти ты останешься тюльпанным деревом».
То же самое и с нами: мы меняемся, мы адаптируемся – в пределах внутреннего своего естества.
Уинтер потряс головой, на его лице читалось удивление, смешанное с недоверием.
– Да, мы полиморфны, – продолжала девушка, – но мы живем, адаптируемся, боремся за существование, влюбляемся…
– И разыгрываете с нами такие вот веселенькие любовные игры, – прервал ее Уинтер.
– А что тут такого, – обожгла его взглядом Деми. – Разве любовь – не веселье? Да ты, Уинтер, часом не сдурел? Никак ты считаешь, что любовь должна быть мрачной, глухой, отчаянной, безнадежной, вроде как в старинных русских пьесах? Вот уж не подозревала в тебе такой инфантильности.
Несколько секунд Роуг ошарашенно молчал, а потом затрясся от смеха.
– Ну, Деми, черти бы тебя драли! Ведь ты снова изменилась, только каким местом сумела ты понять, что мне нужен строгий учитель?
– Не знаю, милый. – Теперь она тоже смеялась. – Возможно – левым глазом. Обычно я только смутно ощущаю, что именно сейчас нужно. В конце концов я только наполовину человек, а влюбилась и вообще впервые, так что нельзя с меня много спрашивать.
– Никогда, никогда не меняйся, – улыбнулся Роуг. – Только что это за хрень я несу?
– Ты хотел сказать, что я должна изменяться только для тебя. – Деми взяла его за руку. – Пошли, суперлюбовник.
На этот раз они вернулись из спальни вместе. На этот раз не он, а она уселась на диван, закинув ноги на столик. На этот раз Деми не стала связываться с импровизированным халатиком и походила в результате на школьницу-спортсменку. «Капитан женской сборной по хоккею с мячом», – подумал Уинтер. Он сидел по другую сторону столика в позе лотоса и любовался Деми, не скрывая своего восхищения.
– Иди сюда, милый. – Девушка похлопала по соседней подушке дивана.
– Пока не буду. Этот диван слишком много треплется.
–
– А цветы?
– На первый взгляд они должны бы боязливо хихикать, словно застенчивые девчонки… Ничего подобного! Они полны знойной зрелости, как рекламные ролики духов, именуемых c'est la Seductrice.
– Ты накоротке знаком со всей Вселенной, – рассмеялась Деми. – Вот это, наверное, меня и привлекло. – Она внимательно посмотрела ему в глаза.
– А говорит кто-нибудь из них: «Я тебя люблю»?
– Такое вне системы их понятий. Они – эгоманьяки, все до единого.
– А вот я говорю. Я люблю. Тебя.
– Я могу ответить даже большим. – Роуг смотрел на Деми так же внимательно, как и она на него. – Я тебе доверяю.
– А почему это больше?
– Потому, что теперь я могу облегчить свою душу. Мне хочется обдумать вместе с тобой одну вещь.
– Ты всегда что-то обдумываешь.
– Единственный мой порок. Слушай, я тут попал в историю… в нехорошую историю.
– Сегодня?
– На Венуччи.