Так что, когда в девять часов вечера (отец в это время обычно пек хлеб) дверь распахнулась и в лавку ворвался какой-то человек, Джанил, не долго думая, вытащил из-под прилавка видавший виды арбалет, прицелился туда, где, по его представлениям, должно было находиться сердце, и спустил курок.
Моркоу пару раз притопнул и огляделся.
— Здесь, — сказал он. — Я стоял ЗДЕСЬ.А принц был… вон там.
Ангва послушно последовала в указанную сторону. Несколько прохожих остановились, с любопытством глядя на Моркоу.
— Отлично… стоп… нет, еще чуть-чуть дальше… стоп… чуть левее… я хотел сказать, левее, если смотреть с моей стороны… чуть назад… а теперь вскинь руки…
Подойдя, он посмотрел туда же, куда смотрела она.
— В него стреляли откуда-то из Университета?
— А точнее, со здания библиотеки, — подтвердила Ангва. — Но вряд ли это был какой-нибудь волшебник. Волшебники стараются не прибегать к холодному оружию.
— Туда ничего не стоит проникнуть постороннему, даже при запертых воротах, — сказал Моркоу. — Давай-ка попробуем неофициальные методы расследования.
— Давай. Моркоу!..
— Что?
— Эти накладные усы… они тебе не идут. Да и нос выглядит слишком уж красным.
— По-моему, как раз это помогает мне сливаться с толпой.
— Напротив. Я уж не говорю о твоем головном уборе. Я бы на твоем месте от него отказалась. Нет, как головной убор этот котелок очень даже ничего, — поспешно добавила она. — Просто… он не в твоем стиле. Не идет тебе.
— Так ведь в том-то и фокус! — воскликнул Моркоу. — Если бы он был в моемстиле, люди сразу бы догадались, что это я!
— Я к тому, что в этом котелке ты выглядишь полным простофилей.
— А в жизни я выгляжу простофилей?
— Нет, вовсе нет…
— Ага! — Моркоу порылся в кармане огромного коричневого тулупа. — Вот, руководство по маскировке! Купил в шутовской лавке, что на Федрской улице. Кстати, забавно: я там встретил Шнобби, он тоже что-то покупал. Я спросил его, он-то что тут делает, а он ответил, они, мол, идут на крайние меры. Что, по-твоему, он имел в виду?
— Понятия не имею.
— Чего в той лавке только нет, просто диву даешься. Накладные волосы, фальшивые носы, поддельные бороды, даже искусственные… — Осекшись, он начал краснеть. — Даже искусственные… одним словом, груди. Женские. Но разрази меня гром, если я понимаю, для чего женщина будет маскировать собственную грудь.
Он, наверное, и в самом деле ничего не понимает, подумала Ангва. Взяв у Моркоу маленькую книжицу, она быстро пролистала ее. И вздохнула.
— Моркоу, все эти маски для картошки.
— Как это?
— Дети иногда делают из картофелин человечков. Видишь, здесь везде изображены картофелины.
— Я думал, это только для примера.
— Моркоу, а книжка называется «Привет, господин Картошка».
Даже пушистые, в пол-лица усы не смогли скрыть обиду и растерянность Моркоу.
— Ерунда какая-то… — пробормотал он. — Зачем картошке маскировка?..
Вскоре они очутились в переулке в двух шагах от Незримого Университета. Неофициальное название переулка — Ученый Тупик — фигурировало в разговорной речи уже столько веков, что теперь переулок так и назывался, о чем сообщала табличка, повешенная в одном конце. Мимо шмыгнула парочка студентов-волшебников.
Неофициальный вход в Университет всегда был известен только местным учащимся. О чем большинство студентов забывали, так это о том, что члены преподавательского состава тоже когда-то были студентами и тоже любят вечерние, совершаемые после официального закрытия ворот прогулки. Темными вечерами эта забывчивость частенько становилась причиной неловких ситуаций, разрешение которых требовало изрядного дипломатического искусства.
Моркоу и Ангва терпеливо выждали, пока через стену перелезут еще несколько студентов, вслед за которыми в переулок спрыгнул декан.
— Добрый вечер, сэр, — вежливо поприветствовал Моркоу.
— Привет, господин Картошка, — отозвался декан и растворился в ночи.
— Ну что, убедился?
— Но он ведь не назвал меня «Моркоу», — возразил Моркоу. — Так что В Принципеправ я.
Приземлившись на академический газон, они зашагали в сторону библиотеки.
— Закрыто, — сказала Ангва.
— Не забывай, внутри наш человек. — С этими словами Моркоу постучал в дверь.
Дверь слегка приоткрылась.
— У-ук?
Моркоу приподнял свой жуткий котелок.
— Добрый вечер, сэр, не позволишь ли войти? Стража, по неотложному делу.
— У-ук, и-ик у-ук!
— Э-э…
— Что он сказал? — Ангва дернула его за рукав.
— Ну, если тебе настолько необходимо знать… — смутился Моркоу. — «Кого я вижу, господин Картошка собственной персоной».
Повернувшись к Ангве, библиотекарь наморщил нос. Запах вервольфа ему не понравился. Тем не менее он жестом пригласил их войти и оставил ждать, а сам, постукивая костяшками рук, направился к столу, где принялся рыться в многочисленных ящиках. Наконец он извлек бляху с надписью «Городская Стража, Констебль По Особым Поручениям», которую и повесил на шнурке на… в общем, в районе вероятного расположения шеи, после чего вытянулся по стойке «смирно» — настолько, насколько таковой стойки вообще возможно было добиться от орангутана. Центральная область организма человекообразного в целом понимает, чего от нее хотят, но периферические части отстают.
— У-ук у-ук!
— Э-э…
— Это он сказал: «Чем могу быть полезным, капитан Накладные Усы?» — полюбопытствовала Ангва.
— Нам нужно осмотреть пятый этаж: оттуда открывается вид на площадь, — несколько холодно промолвил Моркоу, обращаясь к орангутану.
— Ук у-ук у-ук.
— Он говорит, что там старые кладовые.
— А последнее «у-ук»? — спросила Ангва.
— «Господин Ужасный Котелок», — перевел Моркоу.
— Но он не сообразил, кто ты на самом деле, а это ведь главное? — усмехнулась Ангва.
Пятый этаж представлял: собой коридор с дверями, открывающимися в лишенные воздуха комнаты. Там царил печальный запах старых, никому не нужных книг. Обвязанными веревками кипами были забиты даже не полки, а неструганые стеллажи. Многие книги имели потрепанный вид, у некоторых недоставало обложек. Однако, судя по уцелевшим частям, это были старые учебники, не способные вызвать любовь даже самого страстного библиофила.
Моркоу снял со стеллажа потрепанный экземпляр «Оккультизма для начинающих» Воддли. Несколько страниц выпали. Ангва подняла один листок.
— «Глава пятнадцатая. Начала Некромантии», — прочла она вслух. — «Урок первый. Как правильно пользоваться лопатой»…
Отложив страницу, она принюхалась. Запах библиотекаря заполонял носовую полость, словно слон — спичечный коробок, и все же…
— Мы здесь не первые, — уверенно произнесла она. — За последние пару дней здесь побывал кто-то еще. Ты не мог бы оставить нас одних, сэр? Когда дело касается до запахов, твое присутствие… может быть несколько навязчивым.
— У-ук?
Библиотекарь кивнул Моркоу, пожал плечами в сторону Ангвы и заковылял прочь.
— Не шевелись, — велела Ангва. — Стой где стоишь. Не возмущай воздух…
Очень осторожно она двинулась вперед.
Основываясь на данных, поставляемых слухом, она заключила, что библиотекарь в коридоре — именно оттуда доносился скрип половиц. Но ее нос упорно возражал, твердя, что орангутан все еще здесь. Правда, слегка смазанный, словно полустертый, и все же…
— Я должна изменить облик, — пришла к заключению Ангва. — Никак не могу восстановить истинную картину. И это очень странно…
Моркоу послушно закрыл глаза. Ангва запрещала ему смотреть, когда она пребывала, так сказать, на полпути между человеческим существом и волком — из-за малопривлекательности промежуточных стадий. Дома, в Убервальде, местные жители то и дело меняют облик, для них это как для обычного человека переодеть рубашку. Но даже там правила приличия диктуют, что перекидываться следует, предварительно спрятавшись за каким-нибудь кустиком.
Когда Моркоу снова открыл глаза, Ангва уже кралась вперед, все ее существо сфокусировалось в носу.
Обонятельная форма библиотекаря то и дело менялась: там, где орангутан двигался, возникало размытое сиреневое пятно, а где стоял — плотная, почти осязаемая фигура. Руки, лицо, губы… пройдет несколько часов — и фигура расплывется во все расширяющееся облако, но пока она еще ясно видит этот обонятельный портрет…
Воздушные потоки здесь, наверное, самые слабые, едва уловимые… В мертвом воздухе не жужжат даже мухи, способные — вызвать движение воздуха.
Она осторожно приблизилась к окну. То, что она сейчас видела зрением, представало в виде наброска углем, и этот набросок был полотном, основой, на которой расцветали роскошные краски запахов.