Он равнодушно поглядел
на портфель Рэдрика на стуле рядом, потер пальцем серебрянуюпластинкус
выгравированными на ней славянскими буквами. - Все правильно: деньги нужны
человеку для того, чтобы никогда о нихнедумать...Кириллподарил?-
Спросил он, кивая на портфель.
- В наследство достался, - сказал Рэдрик. - Что это тебяв"Боржче"
не видно последнее время?
- Положим, это тебя не видно, - возразилНунан.-Я-тотампочти
каждый день обедаю, здесь в "Метрополе" закаждуюкотлетутакдерут...
Слушай, - сказал он вдруг. - А как у тебя сейчас с деньгами?
- Занять хочешь? - спросил Рэдрик.
- Нет, наоборот.
- Одолжить, значит...
- Есть работа, - сказал Нунан.
- О господи! - сказал Рэдрик. - И ты туда же!
- А кто еще? - сейчас же спросил Нунан.
- Да много вас таких... работодателей.
Нунан, словно бы только сейчас поняв его, рассмеялся.
- Да нет, это не по твоей основной специальности.
- А по чьей?
Нунан снова посмотрел на часы.
- Вот что, - сказал он поднимаясь. -Приходисегодняв"Боржч"к
обеду, часам к двум. Поговорим.
- К двум я могу не успеть, - сказал Рэдрик.
- Тогда вечером, часам к шести. Идет?
- Посмотрим, - сказал Рэдрик и тоже взглянул на часы. Былобезпяти
девять.
Нунан сделал ручкой и покатился к своему "пежо". Рэдрик проводилего
глазами, подозвал официантку, спросил пачку "Лайки страйк", расплатился и,
взявши портфель, неторопливо пошел через улицу к отелю. Солнце уже изрядно
припекало, улица быстронаполняласьвлажнойдухотой,иРэдрикощутил
жжение под веками. Он сильно зажмурился, жалея,чтонехватиловремени
поспать хотя бы часок перед важным делом. И тут на него накатило.
Такого с ним еще никогда не было вне Зоны,даивЗонеслучалось
всего раза два или три. Он вдругсловнопопалвдругоймир.Миллионы
запаховразомобрушилисьнанего:резких,сладких,металлических,
ласковых, опасных, тревожных, огромных, как дома, крошечных, какпылинки,
грубых, как булыжник, тонких исложных,какчасовыемеханизмы.Воздух
сделался твердым,внемобъявилисьграни,поверхности,углы,словно
пространствозаполнилосьогромнымишершавымишарами,скользкими
пирамидами, гигантскими колючими кристаллами, и через все этоприходилось
протискиваться,каквоснечерезтемнуюлавкустарьевщика,забитую
старинной уродливой мебелью... Это длилось какой-то миг. Он открылглаза,
и все пропало. Это был не другой мир, это прежний знакомый мирповернулся
кнемудругой,неизвестнойстороной,сторонаэтаоткрыласьемуна
мгновение и снова закрылась наглухо, прежде чем он успел разобраться.
..
Над ухом рванулраздраженныйсигнал,Рэдрикускорилшаги,потом
побежал и остановился только у стены "Метрополя". Сердцестучалобешено,
онпоставилпортфельнаасфальт,торопливоразорвалпачкусигарет,
закурил. Он глубоко затягивался, отдыхая,какпоследраки,идежурный
полисмен остановился рядом и спросил его озабоченно:
- Вам помочь, мистер?
- Н-нет, - выдавил из себя Рэдрик и прокашлялся. - Душно...
- Может быть, проводить вас?
Рэдрик наклонился и поднял портфель.
- Все, - сказал он. - Все в порядке, приятель. Спасибо.
Он быстро зашагал кподъезду,поднялсяпоступенькамивошелв
вестибюль. Здесь было прохладно, сумрачно, гулко. Надо было бы посидетьв
одном из этих громадных кожаных кресел, отойти, отдышаться, ноонужеи
без того опаздывал. Он позволил себе только докуритьдоконцасигарету,
разглядывая из-под полуопущенных век людей, которые толкались в вестибюле.
Костлявый был уже тут как тут, с раздраженным видом копался вжурналаху
газетной стойки. Рэдрик бросил окурок в урну и вошел в кабину лифта.
Он не успел закрыть дверь, и вместе с ним втиснулись какой-то плотный
толстяк с астматическим дыханием, крепко надушеннаядамочкапримрачном
мальчике, жующем шоколад, и обширная старуха с плохо выбритым подбородком.
Рэдрика затиснули в угол. Он закрыл глаза, чтобыневидетьмальчика,у
которого по подбородку текли шоколадныеслюни,ноличикобылосвежее,
чистое, без единого волоска, и не видеть его мамашу, скудный бюсткоторой
украшало ожерелье из крупных "черных брызг", оправленных в серебро,ине
видеть выкаченных склеротических белков толстяка иустрашающихбородавок
на вздутом рылестарухи.Толстякпопыталсязакурить,ностарухаего
осадила и продолжала осаживать до пятого этажа, где она выкатилась, акак
только она выкатилась, толстяк все-такизакурилстакимвидом,словно
отстоял свои гражданские свободы, и тут же принялся кашлять изадыхаться,
сипяихрипя,по-верблюжьивытягиваягубыитолкаяРэдрикавбок
мучительно оттопыренным локтем...
На восьмом этаже Рэдрик вышелидвинулсяпомягкомуковрувдоль
коридора, озаренного уютнымсветомскрытыхламп.Здесьпахлодорогим
табаком, парижскими духами,сверкающейнатуральнойкожейтугонабитых
бумажников, дорогимидамочкамипопятьсотмонетзаночь,массивными
золотыми портсигарами - всей этой дешевкой, всейэтойгнуснойплесенью,
которая наросла на Зоне, пила от Зоны, жрала, хапала, жирела от Зоны, и на
все ей было наплевать, и в особенности ей было наплевать на то, чтобудет
после, когда она нажрется, нахапает всласть,ивсе,чтобыловЗоне,
окажется снаружи и осядет в мире. Рэдрик без стукатолкнулдверьномера
восемьсот семьдесят четыре.
Хрипатый, сидя на столе у окна, колдовал над сигарой.