Подлетел к тому козлу, схватил за грудки и затряс так, что голова его часто‑часто забилась о соседский почтовый ящик. Очки его быстро поползли по в миг вспотевшей переносице и шмякнулись о кафельный пол; одно очко разлетелось вдребезги, а второе покрылось паутиной трещин. Он закатил глаза и мелкой дробью заколотился о железный ящик, все больше затылком и левым ухом, которое по окончании экзекуции изрядно распухло и покраснело. Я еще малость потряс его, а потом отпустил. Хотел вырвать у него газету, но он вдруг с силой вцепился в нее и заорал:
– Не отдам! Слышите, не отдам!
Я опешил. Челюсть моя отвисла, зенки, похоже, вылупились. Я ожидал всего, что угодно, но только не такого. Нет, это уже не наглость и даже не сверхнаглость, это скорее приступ паранойи или рецидив белой горячки. Я в таких вещах кое‑что секу.
Гнев как‑то сам собой улетучился. Меня словно пыльным мешком по башке шарахнули, и теперь я удивленно таращился на этого тщедушного очкарика.
– Как это не отдашь? – задал я вполне законный вопрос. – Тебе что, козел очкастый, зубы надоело носить? Гони газету, говорю!
– Не‑е‑е‑ет! – завопил он, близоруко щурясь и прижимая мою газету к своей птичьей груди дистрофика.
Я почесал в затылке. Он играл явно против правил: вместо того, чтобы бросить газету и дать деру или, по крайней мере, попытаться как‑нибудь замять инцидент мирным путем, этот шизик готов был, кажется, костьми лечь ради моей собственности. Хотел было я ему врезать промеж его бесстыжих глаз, да посовестился: слишком различны были наши весовые категории. А по‑хорошему, по‑доброму газету он возвращать явно не собирался – так что же, скажите на милость, мне было делать? Как восстановить попранную, так сказать, справедливость? Ну и попал же я в переплет!
– Послушай, придурок, у тебя что, с крышей не в порядке? Газета же моя, – попытался урезонить его я. – Отдай по‑хорошему, не доводи до греха.
– Пять тысяч, – проблеял шизик, – пять тысяч за газету.
– Чего? – не понял я.
– Плачу наличными, – слегка осмелел он. – Вот, возьмите, – и он вынул из кармана пухлую пачку банкнот. Отсчитав пять штук, протянул их мне.
Я слегка прибалдел. Пять штук за какую‑то вшивую газетенку! Это где же такое видано? Нет, этот козел явно спятил.
– Ну возьмите, прошу вас, – умоляющим тоном произнес он, тыча банкноты мне под нос.
В конце концов, подумал я, почему бы и нет? Сделка мне явно пришлась по душе, но сдаваться сразу я не собирался: очень уж хотелось слегка помурыжить этого шизанутого типа.
– Спрячь деньги, болван, – грозно надвинулся на него я. – Откупиться от меня хочешь? Не на того напал, ворюга. Вертай газету, пока я ментов не позвал!
– Завтра, завтра верну, – зачастил он, от страха начиная икать. – Нет, что я говорю – завтра! Сегодня вечером, клянусь мамой. А пять тысяч возьмите, будьте так добры. Ну зачем вам газета, а? Вы же все равно ее читать не будете, ведь не будете, да?
– А вот это уже не твое собачье дело, – с достоинством произнес я, теряя терпение, – хочу – читаю, хочу – нет. Моя газета, мне и решать, что с нею делать.
Он сник, сумасшедший огонек в его зенках притух. Похоже, я отнимал у него последнюю надежду в его никчемной, бесцельно прожитой жизни.
– На, возьмите, – голосом умирающего произнес он и протянул мне газету. – Очень жаль, что все так получилось.
Я выхватил у него газету и взглянул на первую страницу. Все верно, газета моя. Он хотел было проскользнуть мимо меня к выходу, но я ухватил его свободной рукой за ворот и снова придвинул к стене.
– А теперь отвечай: на хрена тебе моя газета? – грозно потребовал я.
Все верно, газета моя. Он хотел было проскользнуть мимо меня к выходу, но я ухватил его свободной рукой за ворот и снова придвинул к стене.
– А теперь отвечай: на хрена тебе моя газета? – грозно потребовал я.
От отчаянно замотал головой.
– Нет‑нет, этого я вам сказать не могу. Делайте со мной что хотите.
Я понял, что слова из него, действительно, не вытянешь. Впрочем, какая мне разница? Лишь бы бабки платил.
– Хрен с тобой, гони пять штук, – сдался я.
Физиономия его враз посветлела.
– Так вы согласны, да? Я так и знал, что вы не откажетесь! Пять тысяч вполне приличная сумма.
Он снова стал совать мне деньги в руку, а я, решив больше не испытывать судьбу, принял их, хотя и с видом оскорбленного достоинства. Потом отдал ему газету, которую он снова бережно прижал к груди.
– А теперь пошел вон, – процедил я сквозь зубы, – и чтоб духу твоего здесь не было.
Но он, странное дело, убираться не спешил.
– Пять тысяч за каждый следующий номер, – вдруг выпалил он.
– А? – Я не сразу понял, что за ахинею он там несет.
– За каждый свежий номер я плачу пять тысяч рублей, – членораздельно, окончательно осмелев, сказал он. – Ну как, по рукам?
У меня аж голова закружилась от такого бредового предложения. Я сразу начал подсчитывать, во что мне это выльется. Пять штук в день, это выходит сто пятьдесят в месяц. За вычетом выходных, когда газета не выходит, получается где‑то около сотни. За год набегает миллион двести, а за десять лет – двенадцать миллионов! Уф, аж жарко стало. Да за такие бабки можно новенький «жигуль» приобрести! Впрочем, что это я, какие десять лет? Подписка была оформлена только на три месяца, ну на год, ежели пожелаю продлить, а там – прощай халявные денежки. Но и в течение года иметь приработок по сто штук в месяц к моим основным тремстам пятидесяти – это тоже неплохо. А главное – Светка об этих левых бабках ничего знать не будет, а это уж совсем другой расклад.
Словом, я клюнул, проглотил приманку всю целиком, вместе с крючком.
– По рукам, – сказал я. – Только чтоб без туфты.
– Да как же можно! – обрадовался шизик. – Я человек честный, дуру гнать не собираюсь.
– Я это уже заметил.
Он сконфузился: намек попал в цель. Впрочем, я не собирался читать ему мораль. Плевать я на него хотел с высокой колокольни. Лишь бы бабки регулярно выкладывал, а там хоть трава не расти.
Мы условились, что каждое утро он будет вынимать из моего ящика новенький номер «МК» (ради такого случая я презентовал ему запасной ключ от почтового ящика), а вечером того же дня класть его обратно вместе с мздой за услуги в размере пять тысяч рэ.
Инцидент был исчерпан к обоюдному нашему удовольствию.
Глава восьмая
Увидев его со спины, я сразу вспомнил, кто это такой. Он жил в нашем же доме, в третьем подъезде, и я не раз встречал его в нашем лесу за весьма неблаговидным занятием: он собирал пустые бутылки. Уж не знаю, где он там работал и какие бабки зарабатывал, но судя по его внешнему виду, миллионами он явно не ворочал. Да и бутылочный бизнес наводил на некоторые, весьма недвусмысленные, соображения – жил он бедно, едва сводя концы с концами. Вечно обшарпанный, в залатанных штанах и грязной рубашке, в драной кроличьей шапке и протертом на плечах пальтишке, он скорее походил на спившегося бомжа, нежели на честного трудягу. Поговаривали, что он просиживает штаны в каком‑то НИИ или КБ, и, думается мне, это похоже на правду. Ну на кой ляд, скажите, нужны нынче все эти НИИ? Пользы от них как от козла молока.
И потому никак не вязалась с его гнусным обликом та пачка банкнот, которую он вынул из кармана.