ПРОЛОГ
Польша, 1632 год.
В этом сне она была совсем маленькой. Зима, снег. Стояла ясная погода, солнце ласкало румяные от мороза щеки, и по глаза укутанная в шаль девочка щурилась, улыбалась всему миру. Ей было десять лет в том далеком году.
– Моника! Стой там, жди меня!
Выйдя из костела, мать остановилась поболтать с кем то из знакомых. Кажется, это был воскресный день… Да, погожий воскресный день! Мимо шли люди, бедные и богатые, добрые и злые, но в тот день одинаково любезные. Все были опрятно одеты, все улыбались. Или маленькой Монике только так казалось? Даже во сне она удивилась: будто мир был совсем другим! Не было в том мире ни ненависти, ни крови, ни унижений.
– Здравствуй, красавица!
Моника обернулась и увидела высокую, статную пани. Пани, конечно, заслуживала внимания, но девочка во все глаза уставилась на шубу. Мех блестел на солнце, и его было много, очень много! Хвостики, спинки… Ей отчаянно захотелось погладить мех, уткнуться в него носом, потереться щекой!
– Шубка моя нравится? – пани присела и заглянула Монике в глаза. – Это русские соболя.
– Я знаю! – она и правда знала, только вчера услышала от дедушки Анджея. – Это из Московии, где наши солдаты! Они воюют и скоро у всех в Польше будут такие соболя!
– Время нынче смутное… – пани чуть помрачнела и без нужды поправила на Монике шаль. – Да что нам до Москвы? Тебя ведь зовут Моника Бенёвская, верно?
– Да! – девочка осмелела и тихонько погладила шубку. Даже сквозь варежки она почувствовала – или придумала это чувство? – нечто невообразимо приятное. – Мы шляхтичи, но бедные, и солдат нет, некому за соболями ехать… Вот вырастет Вацлав, мой братик, и привезет нам, и маме тоже!
– Конечно! Конечно, привезет… Только мне надо идти. Поэтому слушай внимательно! Вот тебе подарок.
При слове «подарок» Моника наконец отвлеклась от шубы и посмотрела в бледно голубые глаза пани. Так она и осталась в детской памяти: соболя и эти глаза, будто выцветшие, хотя пани вовсе не была старой.
– Это… Ну, допустим, это такая рыбка, – на узкой ладони женщины оказался маленький металлический предмет. – Видишь, к хвостику привязана веревочка? Это чтобы не потерялся. Его можно на шею повесить, и никто не заметит.
– Рыбка! Это мне? – Моника осторожно взяла диковину и та, будто чуть обожгла пальцы. Наверное, остыла на морозе. – Спасибо!
– Не потеряй! – голос пани зазвучал строже. – Она принесет тебе удачу. Но только это не совсем для тебя подарок, слышишь?
– А для кого?!
– Для того, кто еще не родился. Ты сохранишь дельфина… Ну, вот эту рыбку, и сделаешь так, чтобы он достался Маурицию Бенёвскому, который родится еще не скоро. Но другого Мауриция в семье не будет, поэтому главное: не забудь! А пока дельфин твой, никому его не показывай. Все поняла?
– Да! – Моника отправила рыбку поплавать себе в рукав. – Мауриций… А когда он родится у мамы?
– Не у мамы! И не скоро, успеешь наиграться. Просто не показывай его никому, и будет тебе счастье! – пани вздохнула и поднялась. – Встретиться бы мне с тобой попозже, да другого шанса уже не будет! Моника, я умоляю тебя, не забудь: дельфин должен достаться Маурицию Бенёвскому! Он родится… Ах, ты не запомнишь! Научилась уже писать?
– Да! Все буквы знаю и слов немножко! Правда, ошибаюсь иногда… – поправилась Моника, как честная девочка. – Хотите, я вам свое имя на снегу напишу?
– Нет. Я хочу, чтобы ты написала письмо тому Маурицию, который однажды родится в вашей семье! Напиши и спрячь куда нибудь, подрастешь – поймешь больше.
Напиши, что Московии ему бояться не следует, что только там, далеко на востоке, он найдет и верного друга, и путь к своей цели! А когда соберешься… Ну, когда станешь старенькая, вложи в конверт и фигурку.
– Старенькая?! – Моника расхохоталась. – Пани, это же будет еще совсем совсем потом!
– Да… – пани погладила девочку по голове и снова вздохнула. – Но ты напиши такое письмо, я тебя очень прошу. Это как в игре: главное, никому ничего не рассказывать.
– Что за игра?
– А вот вырастешь, и узнаешь! Повтори: письмо Маурицию, чтобы смело ехал в Московию, там друг и путь к цели! Иначе ничего не получится! И не забудь передать с письмом предмет!
– Не получится… Предмет…. Письмо… – послушно повторяла Моника, снова рассматривая шубу.
– Дочка! – девочка обернулась и увидела спешащую к ней мать. – С кем ты разговаривала?
– Вот с ней! – Моника повернулась назад, но пани уже не было. – Убежала куда то! У нее шуба, русские соболя! Когда у нас такие будут, мама?
– Когда подрастешь и жениха тебе, будем искать, вот как раз к тому времени уже будут! – мать обняла ее. – Что тебе говорила пани? О чем то спрашивала? Незнакомо мне ее лицо!
– Спросила, как зовут… Больше ни о чем! – хитро улыбаясь, девочка спрятала рыбку в варежку. Мама недавно сказала ей, что у Взрослых женщин могут быть свои секреты. Раз так, и у Моники тоже будет хоть один! – Ни о чем не говорили.
– Да как ее зовут то, знаешь? Эх, ты… Пойдем домой, морозно! – мать потащила ее за собой. – И больше не разговаривай с незнакомцами! Бывают такие, что… Вдруг она колдунья?
– Какая же она колдунья! У колдуньи нос большой и волосы седые, торчат! – Моника засмеялась: ну что за глупости? – А у пани шуба! Гладкая! И еще…
Игрушечная рыбка снова чуть обожгла руку холодом, будто попросила: молчи, не рассказывай обо мне!
– Что еще? – мать помахала рукой кому то из знакомых.
– Ничего. Больше – ничего!
– Точно? – мать, щурясь на солнце, заглянула Монике в лицо. – Что то у тебя с глазами… Ладно, дома посмотрим. Я замерзла. Побежали?
– Я быстрей, я быстрей!
И Моника помчалась по белому снегу вперед и вверх, к сияющему солнцу далекой Польши своего детства. Она наверняка добежала бы, но неловко повернулась во сне, и боль в обожженной спине заставила вскрикнуть.
Вест Индия, 1573 год.
– Пся кревь! – она встала на колени и заскрипела зубами, пережидая приступ.
Спустя минуту боль немного отпустила и Моник смогла припомнить сон, в котором ее называли «Моника». Сон вышел удивительно красочным, ярким. Лица незнакомки припомнить не удалось, но вот ее слова…
– Не помню такого! – проворчала Моник и поднялась на ноги, опять выругавшись: обувь она потеряла при бегстве из горящего города, и вот уже около десяти дней шла по тропическому лесу босиком. Ступни горели не хуже спины. – Да что же это такое?! Куда я иду, куда?
Проклятая девчонка Кристин выстрелила неудачно: пуля ударила в левое плечо и срикошетила от кости. Первое время Моник была уверена, что плечо раздроблено, но, к ее удивлению, это оказалось не так. Да и сама рана была явно неглубокой, хоть рассмотреть ее и не получалось, а попытки ощупать доводили до потери сознания. Во всяком случае, сильного кровотечения не было, а дня три спустя левая рука понемногу начала слушаться. Тем не менее, выстрел Кристин все же мог оказаться смертельным: от сильного удара и боли Моник потеряла сознание и упала в дверях подожженного пиратами дома. Она пришла в себя, когда два испанских солдата тащили ее из горящего жилища за ноги. Опоздай они еще хоть на минуту, она просто надышалась бы дымом до смерти.