Он исправил мир, целый мир.
Пастух, нашедший мальчишку в траве у вершины холма, что смотрит на Майтен и ворота Двух Волов, был стариком с артритическими коленями; пользы от него уже немного, и вскоре придется стать безработным — хозяин стада заметит, как тяжело он опирается на посох, как шатается. Осмотрев мальчика, он удивился, что тот еще жив. Пришлось думать, что же можно сделать для этого беспризорника.
Стоит ли трудиться? Он мог бы привести жену и телегу, вдвоем они подняли бы тельце и отвезли назад, в хижину у берега озера. Следили, выживет или нет, кормили бы, если он очнется.
Ну, много чего можно тут подумать. И все мысли неприятные, но кто вам сказал, что мир — приятное местечко? Найти ничью вещь — честное дело. Он уверен, есть какое-то правило, закон, вроде нахождения остатков кораблей на берегу. Что ты нашел, то твоё, его можно продать. Отлично, монета им пригодится.
Старик тоже решил, что день выдался хороший.
Он вспоминал детство — как бешено носился по улицам и аллеям, как залезал на крыши и проводил целые ночи, завороженно следя за печально знаменитой Дорогой Воров. Как влекла его романтика странствий в таинственном свете луны, над головами храпящих в комнатах олухов — а вполне возможно, и жертв.
Бешеная беготня — для ребенка одна дорога ничем не хуже другой, хотя самая лучшая — та, на каждом шагу подбрасывающая под ноги тайны и опасности. Даже потом, когда опасности стали вполне реальными, такая жизнь казалась Резаку полной перспектив, и сердце его билось, переполненное восторгом.
Но сейчас он понял: романтика — для дураков. Никто не оценит отданного сердца, никто не увидит, сколь драгоценным было его жертвоприношение. Нет, чужие руки просто схватили его сердце, скомкали, выжали досуха — и бросили. А может, сердце — игрушка? Та, что в руках, всегда менее интересна, чем еще не подаренная, тем более — подаренная кому-то другому. Или, что хуже всего, сердце — дар слишком дорогой, чтобы кто-то согласился принять его.
Причина отказа совершенно не важна — так говорил он себе. Боль и горе горчат и отравляют, и если ты испытал их слишком много, твоя душа начинает гнить. Он мог бы избрать другие тропы. Должен был. Может, надо пойти по дорожке Муриллио: новая любовь каждую ночь, обожание отчаявшихся женщин, элегантные прыжки с балконов, изысканные свидания под шепчущими листьями частного сада…
А как насчет Крюппа? Самый коварный наставник, к которому он мог бы пойти в ученики, чтобы освоить все вершины воровской науки, умение сбывать краденое, получать секретную информацию, доступную лишь тому, кто платит, и платит щедро. Жизнь веселого херувима… но разве в мире достаточно места для второго Крюппа?
Конечно, нет!
Итак, предпочтительнее всего нынешний путь, путь кинжалов, танец в тенях, похищение жизни за монету. У него не будет даже того оправдания, которым пользуется солдат — ну и что? Муриллио покачает головой, Крюпп закатит глаза, а Миза, наверное, скривит губы и снова схватит его за яйца, пока Ирильта будет взирать с материнским неодобрением. Что-то загорится в глазах Сальти, ужаленной горьким пониманием: она уже не годится для такого, как он, ей остались только мечты, ибо роль ассасина ставит его на высокую позицию, с которой не замечаешь низменных тварей вроде трактирной служанки. Даже если он попытается снова завязать дружбу, это станет казаться жалостью и снисхождением; она разрыдается при первом небрежном слове, нервом уклончивом взгляде.
Ох, почему так незаметно ускользает время грез о будущем, пока человек не осознает с потрясением, что уже лишен подобной привилегии, что она достается молодым, чьи лица он видит со всех сторон, парням, что смеются в кабаках и бешено носятся по улицам!
— А ты изменился, — сказала Муриллио с постели, на которой полулежал, опираясь на груду подушек.
Волосы его были нечесаными и грязными. — Не уверен, что к лучшему.
Резак поглядел на старого друга и не сразу ответил: — А что такое «к лучшему»?
— К лучшему? Не надо бы тебе задавать такой вопрос, и в особенности таким тоном. С тех пор, как я в прошлый раз видел тебя, Крокус, кто-то разбил тебе сердце. Надеюсь, не Чаллиса Д’Арле?
Улыбнувшись, Резак покачал головой: — Нет. Знаешь, я почти забыл ее имя. Лицо точно забыл… И мое имя теперь Резак.
— Как пожелаешь.
Вообще-то он ожидал расспросов, но Муриллио, вполне очевидно, был не в лучшей форме. Если он пытался таким ответом намекнуть на нежелание продолжать разговор, что ж… Резак не прочь проглотить наживку. «Тьма в моей душе… нет, не надо».
— Семиградье, так? Потребовалось время, чтобы вернуться домой.
— Долгое путешествие. Наш корабль шел северным маршрутом, вдоль цепи островов, два раза застревая в жалких портах по целому сезону. Вначале зимние шторма, как мы и предполагали, потом весна, опасная отколовшимися полями льда — этого мы не предполагали, да и никто не предполагал.
— Нужно было купить проезд на судне Морантов.
Резак отвел глаза. — У меня не было выбора — ни с кораблем, ни с компанией…
— А где твоя компания?
Резак пожал плечами: — Думаю, уже разбрелась.
— Мы встретимся с ними? — спросил Муриллио.
Он удивился тому, какое направление приняла беседа, и даже почему — то рассердился на очевидный интерес Муриллио к его спутникам. — Может быть, с некоторыми. Кто-то сошел на берег только чтобы двинуться дальше любым возможным способом. С ними мы не встретимся. Другие… поглядим.
— Ах, я просто любопытствовал.
— Насчет чего?
— Ну, какой группы спутников ты стесняешься сильнее.
— Никакой!
— Прости, я не хотел тебя обижать… Резак. Ты кажешься каким-то… беспокойным, словно хотел бы оказаться в другом месте.
«Все не так просто». — Здесь теперь все… по-другому. Я попросту был потрясен, найдя тебя почти мертвым.
— Думаю, сражение с Ралликом на равных тоже тебя потрясло.
Об этом Резаку не хотелось и думать. — А вот я не мог вообразить, что ты проиграешь дуэль, Муриллио.
— Плевое дело, когда ты пьян и без штанов.
— О.
— На самом деле не это самое важное в моей ситуации. Я был беззаботен. Почему я был беззаботен? Потому что становлюсь старым. Потому что двигаюсь медленнее, слабею. Погляди на меня, лежащего здесь. Я исцелен, но страдаю от боли, новой и старой, а в душе один пепел. Мне выпал второй шанс, и я решил им воспользоваться.
— То есть?
Муриллио метнул ему взгляд. Казалось, он вдруг переменил намерения и сказал совсем не то, что намеревался вначале: — Я ухожу в отставку. Да, скопил я немного, но ведь можно поумерить аппетиты, не так ли? В Дару открылась новая школа фехтования. Слышно, она процветает — длинный список желающих и все такое. Я мог бы помочь через пару деньков. Или через неделю.
— Больше никаких вдовушек. Никаких тайных встреч.
— Точно.
— Ты будешь хорошим учителем.
— Вряд ли, — ответил он с гримасой. — Но я и не мечтаю стать мастером. Это всего лишь работа. Постановка ног, позиции, равновесие, расчет времени — более серьезные вещи пусть учат у кого другого.
— Если ты придешь и скажешь так, — заметил Резак, — тебя никто не наймет.
— Я и очарование потерял?
Резак со вздохом встал. — Сомневаюсь.