ОСТАТОК 795 ДОЛЛАРОВ 32 ЦЕНТА. ПОВТОРИТЬ ВОЗМОЖНЫЕ СТАТЬИ РАСХОДОВ?
– Нет, – сказал Марк, заморгав. Буквы снова расплылись.
ВЫ ОБЯЗАНЫ РАСПРЕДЕЛИТЬ ВЕСЬ НАЛОГ ДО ПОСЛЕДНЕГО ЦЕНТА.
…В те солнечные дни детства они проказили втроем. Счастливые дни закончились вместе с гибелью братьев. Да, скорбеть по павшим – святой долг, но был ли смысл в их гибели, был ли смысл?..
ПОВТОРИТЬ ВОЗМОЖНЫЕ СТАТЬИ РАСХОДОВ?
– Нет, – тихо ответил Марк.
ВВЕСТИ ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ СТАТЬЮ? – догадалась машина.
– Да, – сказал старик почти шепотом.
ЖДУ ВВОДА ДОПОЛНИТЕЛЬНОЙ СТАТЬИ.
– Мир, – сказал Марк, и слово зависло в тишине.
БУДЬТЕ ДОБРЫ, ТОЧНЕЕ.
– Я сказал МИР, черт побери! – выкрикнул Марк. – Мир – вечный и нерушимый!
Кот испугался и спрыгнул с колен хозяина. Марк резко встал, опрокидывая стул. Его глаза ничего не видели от слез. "Дурень, ну и дурень!" – тут же устыдился он своей горячности.
В тот же день, пятнадцатого апреля, больше двухсот миллионов налогоплательщиков высказали то же желание.
К рождеству оно осуществилось.
– Мне жратва нужна! Сейчас поесть и на дорогу.
Крестьянин снова нахмурился. Он злился. Еще бы не злиться! Какой-то мальчишка ему угрожает, карабином в грудь тычет. Еще покрикивает. Героя из себя строит. Добро бы действительно солдат был – не так уж обидно, стерпеть можно, а то сопляк какой-то!..
– Ты что, один или с дружками? – спросил крестьянин.
Мальчик покачал головой. Огляделся по сторонам.
– Один я. Меня в разведку послали. Вернулся. Наших всех перебили. А кто жив остался, видать, в горы подался.
– Всех поймали! – со злорадной усмешкой сказал старик. – Вон по той тропиночке спускались, подняв руки. Их лупили, подгоняли прикладами… даже раненых…
– Не может быть, чтобы всех… Кто-нибудь уцелел.
– И ты зря прячешься… Все одно – рано или поздно схватят.
Щелкнул затвор. Крестьянин прикусил язык. Он взглянул на мальчика затравленными глазами, налитыми кровью, как у быка.
– В Синею проберусь, к нашим, – упрямо проговорил мальчик, поджав губы. – Там еще крепко держатся.
– В Синею? – ехидно переспросил крестьянин. – А знаешь, как туда добираться? Все дороги охраняются.
– Ничего, без дорог, лесами, горами проберусь.
– Все одно сцапают, – тихо пробурчал старик и тут же, спохватившись, искоса взглянул на мальчика, потом добавил осторожно: – Сдавайся в плен… тебе же лучше будет.
Мальчик вскинул карабин.
Ну, вот! Слова им не скажи – сразу на рожон лезут. Бешеные какие-то! Такому ничего не стоит пальнуть. И дают же им оружие в руки!
– Пре-датель! – прошипел парнишка сквозь зубы. – Из-за вас проиграли!
– При чем тут мы? – пробормотал старик и торопливо добавил: – И вы не виноваты… На их стороне сила. У них всего вдоволь. А у нас что? Ни одного самолета, ни одного…
– Это не поражение, – упрямо повторил мальчик. – Умереть в бою, не сдавшись врагу… Наши в Синею будут держаться до конца!
– Тогда всех японцев перебьют.
– А что, по-твоему, лучше холуем быть, лишь бы в живых остаться? – Он говорил таким тоном, точно отчитывал первоклассника. – Даже ребята вроде меня сражаются в смертном бою. Эх, ты!.. А еще взрослый!..
– Старуха у меня парализованная да дочка на шее, – ворчливо ответил крестьянин, – а вы-то что жрать будете, если крестьяне работать перестанут?
Но, увидев, что мальчик снова приходит в ярость, старик повернулся и, сказав: "Пойдем!", зашагал прочь.
Одинокий дом в долине. Тощая, с торчащими ребрами корова щиплет траву, на морде у нее выражение полного безразличия и покорности. Поля вдоль ущелья давно убраны, всюду, как великаны, высятся скирды рисовой соломы.
– А их нет? – подозрительно спросил мальчик.
Старик покачал головой.
– Все до одного ушли… тут неподалеку… в соседней деревне, кажись, остался отряд…
Голос крестьянина заставил мальчика еще больше насторожиться. С этим старым пугалом надо держать ухо востро.
– Мать, это я! – крикнул крестьянин.
Вблизи дом казался большим. По двору бродили куры. Пахло перегноем и свежей соломой.
От одной мысли о яичнице рот переполнился слюной.
В доме кто-то заворочался. Старик вошел и с кем-то заговорил вполголоса. Парнишка разглядел уставившиеся на него выцветшие старческие глаза. Старик успокаивающе говорил: "Ничего, обойдется", а старуха требовала гнать оборвыша в шею.
Он сел, вытер пот. Еле сдерживался, чтобы не уснуть. Сон одолевал его.
– Сейчас приготовлю поесть, – сказал старик приветливым голосом. Он прошел в кухню, неслышно ступая по земляному полу. – Дочери дома нет, я дам тебе пока холодного рису.
– Ладно, все равно.
Урчало даже в горле. Шутка ли сказать: вторые сутки ничего в рот не брал. Так и спятить недолго.
– Замори покамест червячка, а к вечеру курочку зарежем. Переночуешь у нас, утречком уйдешь себе…
– Оставь! Ни к чему это, – сказал мальчик, недоверчиво вслушиваясь в елейный голос старика. – Съем рис и на дорогу возьму немного. Курицу резать жалко!
– Чего ее жалеть? Старенькая. А то еще им достанется.
– "Им" достанется не за так, а в обмен на что-нибудь.
Старик расхаживал по кухне и сладко ворковал:
– Ты наедайся, наедайся, а то до Синею не доберешься.
Рисовая каша, тушеные овощи, яйца, вяленая рыба.
Он знал, много есть опасно – расстроится желудок, так и умереть недолго, но остановиться не мог. Он отхлебнул зеленого чая, с трудом подавив в себе желание есть еще, набить желудок до отказа.