По прошествии бесконечно долгого, как показалось Виллу, времени его бесцеремонно, словно какой‑нибудь тюк уронили на землю. Он тут же сорвал с головы ненавистный мешок и обнаружил себя на влажном, сплошь усыпанном камнями дне заброшенного щебеночного карьера, находившегося к югу от деревни. Склоны карьера заросли плющом и диким виноградом. Где‑то неподалеку пели птицы. Поднявшись с земли, он с ненавистью отшвырнул мешок и взглянул на своих похитителей.
Их было двенадцать, все в зеленом.
Вилл их, конечно же, знал, как знал он и всех жителей деревни. Более того, все они в то или иное время были его друзьями. Если бы не служба дракону, он бы тоже, без всяких сомнений, был бы одним из них. Но сейчас он не испытывал к этим ребятам ничего, кроме презрения, потому что прекрасно знал, как поступит с ними дракон, осмелься они причинить хоть какой‑либо вред его главному и единственному помощнику. Одного за другим он будет принимать их в свое тело, лишая их разума и покрывая их тела мучительными язвами. Первому из них он заранее опишет во всех кошмарных подробностях все этапы предстоящей ему смерти, а затем на глазах одиннадцати остальных исполнит свое обещание. Смерть за смертью, а те, кто еще жив, будут смотреть и дрожать от ужаса, предвкушая свою собственную участь. А последним будет их вожак, Без‑имени. Вилл понимал ход мыслей дракона.
– Отпустите меня, – высокомерно сказал он. – Так будет лучше для вашего дела.
Двое зеленорубашечников схватили его за локти и поставили перед Без‑имени. Тот, кто был в прошлом Паком Ягодником, стоял, опираясь на ясеневый костыль. Его лицо исказилось от ненависти, глаза лихорадочно блестели.
– Очень, конечно, любезно, что ты так беспокоишься о нашем деле. Только ты же не совсем понимаешь, в чем оно, это дело, состоит, согласен? А состоит наше дело вот в чем. – Без‑имени полоснул Вилла чем‑то твердым и острым, сверху вниз по лбу и левой щеке. – Ландрисос, – крикнул он, – я велю тебе: умри!
Зеленорубашечники отпустили локти Вилла. Он чуть пошатнулся и отступил на шаг. По его лицу стекало что‑то теплое. Он потрогал свою щеку и взглянул на палец. Кровь. Без‑имени смотрел и словно чего‑то ждал. Его пальцы сжимали чертов ножик – плоский, в форме наконечника стрелы камень, какие во множестве вымывает из земли едва ли не каждый дождь. Вилл толком и не знал, рукотворные это предметы, оставшиеся от какой‑нибудь древней цивилизации, или так, случайный каприз природы. Не знал он прежде и того, что, если оцарапать кого‑нибудь одним из этих камешков, обратиться к нему по тайному имени с приказом умереть, этот кто‑нибудь умрет. Но в воздухе появился резкий запах озона, непременно сопровождающий любую смертоносную магию. Мелкие волоски, росшие на затылке, зашевелились, а в носу невыносимо защекотало, все это было точным подтверждением, что секунду назад едва не случилось непоправимое.
После недолгого недоумения Без‑имени буквально взорвался.
– Ты и не был мне другом, никогда не был! – крикнул он, яростно швырнув чертов ножик на землю. – В ту ночь, когда мы обменялись своими тайными именами и смешали нашу кровь, ты и тогда, с самого начала врал! Ты все, все врал! Какой ты был тогда, такой и сейчас!
В общем‑то, все так и было. Вилл помнил тот день, когда они с Паком доплыли на своих челноках аж до дальнего острова, наловили там рыбы, которую поджарили потом на углях, и поймали большую черепаху, из которой в ее же собственном панцире сварили прекрасный суп. И вот тогда‑то Паку вдруг захотелось обменяться с ним тайными именами и поклясться в вечной дружбе, а Вилл и сам давно уже хотел иметь настоящего друга, но заранее знал, что Пак ни за что не поверит, что нет у него тайного имени, нет, и все тут, а потому взял да выдумал для себя вот это самое имя, Ландрисос. Он предусмотрительно позволил другу открыть свое тайное имя первым, а потому, произнося позднее свое «имя», вовремя задрожал как припадочный и вовремя закатил глаза.
Но при каждом воспоминании об этом вынужденном спектакле его охватывал мучительный стыд.
Даже вот и сейчас.
Стоя на своей единственной ноге, Без‑имени подбросил костыль, перехватил его за нижний конец, а затем широко размахнулся и ударил Вилла тяжелой рукоятью по лицу.
Вилл упал.
И тут же остальные зеленорубашечники принялись избивать его руками и ногами.
На какую‑то секунду Виллу пришла в голову странная мысль, что, если бы в свое время и он стал одним из них, сейчас их была бы ровно чертова дюжина, чертова дюжина и общее темное дело. Тринадцать, как колдунов или ведьм, собравшихся на малый шабаш. Вот шабаш тут и есть, а он – случайный прохожий, которого приносят в жертву дьяволу, приносят посредством пинков и ударов. А потом не осталось ничего, кроме боли и ярости, вскипевшей в нем настолько бурно, что она хоть и не могла приглушить боль, но зато полностью подавила страх, который он должен был бы чувствовать, понимая, что непременно умрет. Он ощущал только боль и изумление – огромное, словно мир, изумление, что такая серьезная, непостижимая вещь, как смерть, может случиться с
Так как дракон не доверял целительницам и не хотел пропускать внутрь себя никого из них, Вилловы травмы лечила «промокашка». Вилл лежал, а девушка стояла рядом на коленях и впитывала из его тела все страдания и повреждения, принимая их на себя. Немного набравшись сил, он сумел наконец осознать, что девушка совсем еще молодая – даже младше его самого. Безмерно смутившись, он попытался оттолкнуть ее прочь, но дракон не позволил. И только когда из него истекли последние капли боли, девочка встала.
От вида того, с каким трудом и мучениями ковыляет она к выходному люку, даже, пожалуй, и василиску стало бы стыдно и тошно.
– Скажи мне, кто это сделал, – прошептал, когда она ушла, дракон, – и мы отомстим.
– Нет.
Длительное шипение, словно где‑то в глубине драконьего горла приоткрылся, сбрасывая пар, какой‑то клапан.
– Я бы тебе не советовал так со мною дурачиться.
– Это моя проблема, а совсем не твоя, – сказал Вилл и отвернулся к стенке.
– Зато ты сам – моя проблема.
В пилотской кабине постоянно звучало еле слышное ворчание и бурчание какой‑то механики, сходившее почти на нет, когда перестаешь его замечать. Частично это было за счет вентиляционной системы, никогда не дававшей воздуху стать окончательно затхлым, хотя в нем порою и ощущался некий неприятный пресноватый привкус. Все прочие звуки производились рефлекторно – отражение процессов, поддерживающих драконью жизнь.