Тяжело было Павлу Петровичу даже тогда, когда княгиня Р. его любила; но когда она охладела к нему, а это случилось довольно скоро, он чуть
с ума не сошел. Он терзался и ревновал, не давал ей покою, таскался за ней повсюду; ей надоело его неотвязное преследование,и она уехала за
границу. Он вышел в отставку, несмотряна просьбы приятелей, на увещания начальников, иотправилсявследза княгиней;годачетыре провел
он в чужих краях, то гоняясь за нею, то с намерениемтеряя ее из виду; он стыдился самого себя, он негодовал на свое малодушие... но ничто не
помогало. Ее образ, этотнепонятный, почтибессмысленный, но обаятельный образ слишком глубоко внедрился в его
душу.
В Бадене он как-то опять сошелся с нею по-прежнему;казалось, никогда еще она так страстно его не любила... но через месяц все уже было
кончено: огонь вспыхнул в последний раз и угас навсегда. Предчувствуянеизбежную разлуку, он хотел по крайней мере остаться ее другом, как
будто дружба с такою женщинойбыла возможна...
Она тихонько выехала из Бадена и с тех пор постоянно избегала Кирсанова. Он вернулся в Россию, попытался зажить старою жизнью, но уже
не мог попасть в прежнюю колею. Как отравленный, бродилон с места на место; он еще выезжал, он сохранил все привычки светского человека; он
мог похвастаться двумя, тремя новыми победами; но он уже не ждал ничегоособенного ни от себя, ни от других и ничего не предпринимал. Он
состарился, поседел; сидеть по вечерамв клубе, желчно скучать, равнодушно поспорить в холостомобществесталодлянегопотребностью,
— знак, как известно, плохой.
О женитьбе он, разумеется, и не думал. Десятьлетпрошлотаким образом, бесцветно,бесплодноибыстро, страшнобыстро. Нигде время
так не бежит, как в России; в тюрьме, говорят, оно бежит еще скорей. Однажды, за обедом, в клубе, Павел Петрович узнал о смерти княгини Р.
Она скончаласьв Париже, в состоянии близком к помешательству. Он встал из-за стола и долго ходил по комнатам клуба, останавливаясь, как
вкопанный, близ карточных игроков, но не вернулся домой раньше обыкновенного. Через несколько времени он получил пакет, адресованныйна его
имя: в нем находилось данное им княгине кольцо. Она провела по сфинксу крестообразную черту и велела ему сказать, что крест — вот разгадка.
Это случилось в начале 48-го года, в то самое время, когда Николай Петрович, лишившись жены, приезжал в Петербург. Павел Петрович почти
не видался с братомс тех пор, как тот поселился в деревне: свадьба НиколаяПетровичасовпала с самымипервымиднями знакомства Павла
Петровичас княгиней. Вернувшись из-за границы, он отправился к нему с намерением погоститьу него месяца два, полюбоваться его счастием, но
выжил у него одну только неделю. Различие в положенииобоих братьев было слишком велико. В 48-м году это различие уменьшилось: Николай
Петрович потерялжену, Павел Петрович потерял свои воспоминания;после смерти княгини он старался не думать о ней.
Но у Николая оставалось чувство правильно проведеннойжизни, сын вырастал на его глазах; Павел, напротив,одинокий холостяк, вступал в
то смутное, сумеречноевремя, время сожалений, похожих на надежды, надежд,похожих на сожаления, когда молодость прошла, а старость еще не
настала.
Но у Николая оставалось чувство правильно проведеннойжизни, сын вырастал на его глазах; Павел, напротив,одинокий холостяк, вступал в
то смутное, сумеречноевремя, время сожалений, похожих на надежды, надежд,похожих на сожаления, когда молодость прошла, а старость еще не
настала.
Это время было труднее для Павла Петровича, чем для всякого другого: потеряв свое прошедшее, он все потерял.
— Я не зову теперь тебя в Марьино,— сказал ему однажды Николай Петрович (он назвал свою деревню этим именем в честь жены),— ты и при
покойнице там соскучился, а теперь ты, я думаю, там с тоски пропадешь.
— Я был еще глуп и суетлив тогда,— отвечал ПавелПетрович,— с тех пор я угомонился, если не поумнел. Теперь, напротив, если ты позволишь,
я готов навсегдау тебя поселиться.
Вместо ответа Николай Петрович обнял его; но полторагода прошлопослеэтогоразговора, прежде чем Павел Петрович решился осуществить
свое намерение.
Зато, поселившись однажды в деревне, он уже не покидалее даже и в те три зимы, которые Николай Петровичпровел в Петербурге с сыном. Он
стал читать, все большепо-английски;онвообщевсюжизньсвою устроил на английский вкус, редко видался с соседями и выезжал только на
выборы, где он большею частию помалчивал, лишь изредка дразня и пугая помещиков старогопокроялиберальнымивыходкамиине сближаясьс
представителями нового поколения.
И те и другиесчитали его гордецом; и те и другие его уважали за его отличные, аристократические манеры, за слухи о его победах; зато,
чтоонпрекрасноодевалсяи всегда останавливался в лучшем номере лучшей гостиницы; за то, что он вообще хорошо обедал, а однажды
даже пообедалсВеллингтоному Людовика-Филиппа; за то, что он всюду возил с собою настоящий серебряный несессери походную ванну; за то,
что от него пахло какими-то необыкновенными,удивительно "благородными"духами; за то, что он мастерски играл в вист и всегда проигрывал;
наконец, его уважали также за его безукоризненнуючестность. Дамынаходилиего очаровательныммеланхоликом, нооннезнался
с дамами...
— Вот видишь ли, Евгений,— промолвил Аркадий, оканчиваясвойрассказ,— как несправедливо ты судишьо дяде! Я уже не говорю о том, что
он не раз выручалотца из беды, отдавалемувсе свои деньги,— имение, ты, может быть, не знаешь, у них не разделено, ноонвсякомурад
помочьи,междупрочим, всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон...
— Известное дело: нервы,— перебил Базаром.
— Можетбыть,только унего сердце предоброе. И он далеко не глуп. Какие он мне давал полезные советы .