Базаров приблизился.
— О чем прикажете-с? — промолвил он.
— О чем хотите. Предупреждаю вас, что я ужасная спорщица.
— Вы?
— Я. Вас это как будто удивляет. Почему?
— Потому что, сколько я могу судить, у вас нрав спокойный и холодный, а для спора нужно увлечение.
— Как это вы успели меня узнать так скоро? Я, во-первых,нетерпеливаинастойчива,спросителучше Катю; а во-вторых, я очень легко
увлекаюсь.
Базаров поглядел на Анну Сергеевну.
— Может быть, вам лучше знать. Итак, вам угодно спорить,— извольте. Я рассматривал виды Саксонской Швейцарии в вашем альбоме, а вы мне
заметили, что это меня занять не может. Вы это сказали оттого, что не предполагаете вомнехудожественного смысла, да во мне действительно его
нет; но эти виды могли менязаинтересоватьс точкизрениягеологической, с точки зрения формации гор, например.
— Извините; как геолог вы скорее к книге прибегнете,к специальному сочинению, а не к рисунку.
— Рисунокнагляднопредставит мне то, что в книге изложено на целых десяти страницах.
Анна Сергеевна помолчала.
— И так-таки у вас ни капельки художественного смысла нет? — промолвила она, облокотясь на стол и этим самым движением приблизив свое лицо
к Базарову.— Как же вы это без него обходитесь?
— А на что он нужен, позвольте спросить?
— Да хоть на то, чтобуметьузнавать и изучать людей.
Базаров усмехнулся.
— Во-первых, на это существует жизненный опыт; а, во-вторых, доложу вам, изучать отдельные личности не стоит труда. Все люди друг на друга
похожи как телом, так и душой; у каждого из нас мозг, селезенка, сердце, легкие одинаково устроены; и так называемые нравственные качества одни
и те же у всех: небольшие видоизменения ничего не значат. Достаточно одного человеческогоэкземпляра, чтобы судить обо всех других. Люди, что
деревья в лесу; ни один ботаник не станет заниматься каждою отдельною березой.
Катя, которая, не спеша, подбирала цветок к цветку, с недоумением подняла глаза на Базарова — и, встретивего быстрый и небрежный взгляд,
вспыхнула вся до ушей. Анна Сергеевна покачала головой.
— Деревья в лесу,— повторила она.— Стало быть, по-вашему, нет разницы между глупым и умным человеком,между добрым и злым?
— Нет, есть: как между больным и здоровым. Легкиеу чахоточного невтомположении, как у нас с вами, хотьустроеныодинаково. Мы
приблизительно знаем, отчего происходят телесные недуги; а нравственныеболезни происходят от дурного воспитания, от всякихпустяков,
которымисызмаланабиваютлюдские головы,отбезобразногосостоянияобществаодним словом.
Исправьте общество, и болезней не будет.
Базаров говорил все это с таким видом, как будто в то же время думал про себя: "Верь мне или не верь, это мневсеедино!" Онмедленно
проводил своими длинными пальцами по бакенбардам, а глаза его бегалипо углам.
— И выполагаете,— промолвилаАнна Сергеевна, — что, когда общество исправится, уже не будет ни глупых, ни злых людей?
— По крайней мере при правильном устройстве обществасовершенно будет равно, глуп ли человек, или умен, зол или добр.
— Да, понимаю; у всех будетодна и та же селезенка.
— Именно так-с, сударыня.
Одинцова обратилась к Аркадию.
— А ваше какое мнение, Аркадий Николаевич?
— Я согласен с Евгением,— отвечал он.
Катя поглядела на него исподлобья.
— Выменяудивляете,господа,— промолвила Одинцова,— но мы еще с вами потолкуем. А теперь, я слышу, тетушка идет чай пить; мы должны
пощадить ее уши.
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х......я, худенькая и маленькаяженщинассжатым в кулачоклицом и неподвижными злыми глазамипод
седою накладкой, вошла и, едва поклонившись гостям, опустилась в широкоебархатное кресло, на которое никто, кроме ее, не имел права садиться.
Катя поставила ей скамейку под ноги; старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула на нее, только пошевелила руками под желтою
шалью, покрывавшею почтивсееетщедушное тело. Княжна любила желтый цвет: у ней и на чепце были ярко-желтыеленты.
— Как выпочивали, тетушка? — спросила Одинцова,возвысив голос.
— Опятьэтасобаказдесь,— проворчалавответ старуха и, заметив, что Фифи сделала два нерешительныешагавеенаправлении,
воскликнула: — Брысь, брысь!
Катя позвала Фифи и отворила ей дверь.
Фифи радостно бросилась вон, в надежде, что ее поведутгулять, но, оставшисьодназадверью, начала скрестись и повизгивать.Княжна
нахмурилась, Катя хотела было выйти.
— Я думаю, чай готов? — промолвила Одинцова.— Господа, пойдемте; тетушка, пожалуйте чай кушать.
Княжна молча встала с кресла и перваявышла из гостиной. Все отправились вслед за ней в столовую. Казачокв ливрее с шумом отодвинул от
стола обложенное подушками, также заветное, кресло, в которое опустиласькняжна; Катя, разливавшаячай, первойей подалачашкус
раскрашеннымгербом. Старуха положиласебе меду в чашку (она находила, что пить чай ссахаромигрешноидорого, хотя сама не
тратила копейкининачто)ивдругспросила хриплым голосом:
— А что пишет княсь Иван?
Ей никто не отвечал.