Доктор быстро оделся, взял саквояж и без лишних слов сел в присланный за ним экипаж. Ему было не впервой выезжать к пациенту в столь неурочное время – болезнь, увы, всегда приходит не вовремя.
Доктор вошёл в спальню молодого графа, когда тот уже совершенно ослаб, лицо его покрывала мертвенная бледность, кашель к тому времени прекратился. Григорий едва дышал…
Доктор внимательно осмотрел пациента, затрудняясь с постановкой диагноза. Он пытался расспрашивать больного, но тот, увы, едва мог шевелить языком. От прислуги доктор узнал, что барин изволил приехать недавно, под утро, навеселе, и ему стало дурно, когда он собрался почивать.
Неожиданно Григорий обратился к доктору:
– Я не хочу умирать… Спасите меня…
Доктор при всём своём опыте пребывал в растерянности. Он пытался, как мог, помочь Григорию.
– Выпейте вот это, ваше сиятельство. – Доктор поднёс к губам Григория небольшую склянку с каплями. Но он тут же закашлялся, лекарство вытекло изо рта.
Доктор не знал, что делать.
– Это она, моя жена… Она, всё она… И Анатоль… Они вместе… – едва слышно пролепетал Григорий.
Вскоре его не стало…
* * *
Доктор пребывал в ужасном состоянии. Разумеется, не в первый раз ему приходилось видеть смерть пациента, даже такого молодого, как Григорий Шаховской. Невольно он обдумывал последние слова Григория.
«Неужели отравили?.. Жена и этот Анатоль… Ах, да! кузен молодого графа – Анатоль Дубовицкий. Помню, помню… Вечно набивал в детстве шишки, а в юности не раз натыкался на чужой увесистый кулак… Симптомы весьма странные для простуды или воспаления лёгких… Нетипичные… О скоротечной чахотке и речи быть не может… Для её развития всё равно нужно некоторое время. Здесь же произошло всё слишком быстро… Днём граф чувствовал себя прекрасно, а вечером закашлялся и умер…»
Ещё раз всё обдумав, доктор решил сообщить о своих подозрениях в жандармский участок, что на Воздвиженке.
Он строго-настрого запретил трогать тело усопшего.
– А где жена покойного? – поинтересовался доктор.
Дворецкий замялся, но ответил:
– Так она, сударь, здеся не живёт. Да-с… У батюшки своего, в купеческом доме, стало быть, обретается… Не пошло и года, как купчиха вышла замуж за Григория Николаевича, царствие ему небесное, – дворецкий перекрестился и смахнул тыльной стороной ладони слезу, – как стала сиятельной графиней и получила всё богатство рода Шаховских.
Доктор ничего не знал о смерти старого графа и удивлённо воззрился на дворецкого.
– А как же Николай Яковлевич?
– Так помер он, недавно совсем. Григорий Николаевич его похоронили-с, в имение ездили-с.
– М-да… – задумчиво протянул доктор, убедившись в правильности своих намерений отправиться в жандармский участок на Воздвиженке.
Он извлёк из кармана жилета бригет, открыл его: часы показывали четверть девятого. На Воздвиженку ехать было ещё рановато, зато желудок давал о себе знать. Как говорится: война войной, а еда едой.
Дворецкий, хоть и был расстроен смертью молодого хозяина, без труда уловил желание доктора.
– Чаю желаете, господин доктор? Наша кухарка отменные печёт пирожки.
– Что ж, пожалуй…
* * *
Алексей Федорович Полянский с утра страдал мучительной мигренью и молил бога, чтобы сегодня на него не свалилось никаких неотложных дел. Но, увы…
Не успел он расположиться за рабочим столом, как дверь кабинета отворилась, и вошёл пожилой мужчина в тёмном пальто с нутриевым воротником.
Смерив его взглядом и заметив в руках увесистый саквояж, Полянский отчего-то подумал: доктор… Точно, доктор.
Посетитель представился Варфоломеевым Георгием Антоновичем. Полянский оживился: он не ошибся в своих наблюдениях.
– Простите меня, Георгий Антонович… У меня страшная мигрень с утра, измучила совсем.
Доктор открыл увесистый саквояж, порылся в нём и извлёк некую коробочку.
– Вот возьмите, это непременно вам поможет. Очень действенное средство. Я им лечу жену банкира Проскуровского, как раз от сильных мигреней. Выпейте прямо сейчас и через полчаса боль пройдёт. Уверяю вас.
Полянский последовал совету доктора, выпил лекарство и заметил:
– Вы, я вижу прямо, от пациента.
– Да-с… От вас, сударь, ничего не скроешь.
И господин Варфоломеев рассказал поручику престранную историю о смерти графа Шаховского, Григория Николаевича.
Полянского не покидало ощущение, что где-то он уже это слышал… Наконец он вспомнил: Николай Жуков, картёжник и завсегдатай салона Сильвии Либуш, скончался у себя на квартире при весьма схожих обстоятельствах. Доктор, который ему пытался помочь, заподозрил отравление ядом. Но это так и не подтвердилось.
Теперь Полянский выслушивал похожую историю.
Писарь, сидевший подле двери за крохотным столиком, бегло записывал рассказ Варфоломеева. И когда посетитель закончил говорить, принёс записи поручику. Тот быстро просмотрел их…
– Так, так…. – протянул свою излюбленную фразу поручик. – Вы располагаете временем? – обратился он к доктору.
Тот прекрасно понимал, чего хочет поручик. Возвращаться в дом Шаховского на Никитскую ему вовсе не хотелось.
– Честно говоря, я изрядно устал. Смерть пациента, знаете ли, зрелище не из приятных. Да и потом возраст даёт о себе знать. Если позволите, я отправлюсь домой, приму горячую ванну и немного посплю. Если я вам понадоблюсь, то к вашим услугам… Вот моя визитная карточка.
– Благодарю…
Варфоломеев откланялся и покинул кабинет Полянского.
* * *
Алексей Фёдорович Полянский в сопровождении Андрея Генриховича Грачёва и писаря прибыл на Большую Никитскую, в дом графа Шаховского.
В доме стояла мёртвая тишина. Жандармских встретил дворецкий и провёл в спальню, где скончался молодой граф.
Покуда Андрей Генрихович осматривал тело умершего, диктуя писарю необходимые замечания, Полянский опрашивал прислугу дворецкого.
Их показания почти в точности совпадали с рассказом доктора Варфоломеева в участке. Полянскому снова показалось, что обстоятельства смерти Жукова и Шаховского похожи.
Он приказал позвать кучера.
– Скажи, любезный, ты ли правил каретой, когда граф вчера выезжал из дома? – поинтересовался поручик.
– Я, ваш благородь… – кивнул кучер.
– А куда ты отвёз хозяина?
Кучер почесал за ухом.
– Так это… ну… – мямлил он.
– Говори, не бойся. Теперь ему хуже не будет, – заверил Полянский.
– Это точно, ваш благородь… – согласился тот и признался: – В заведение я его возил, ну понимаете, какое… Что на Большой Молчановке…
– Так, так… – протянул Полянский. – Значит, молодой граф был в салоне мадам Либуш. Интересное совпадение… И что может быть общего у графа и картёжника? Что их связывает? Или кто?
Поручик уже было собирался отправиться на Большую Молчановку, как в залу, где он допрашивал прислугу, вошёл Грачёв.
– Печально, ведь молодой мужчина… Сходу не могу определить причины смерти. Надо бы провести вскрытие. А для этого следует заручиться согласием близких.
«Неужели опять яд?.. Прямо сезон отравлений… Но зачем кому-то в салоне Либуш травить Шаховского? Если это действительно отравление. Доктор говорил про последние слова графа… Да и дворецкий подтверждает, что чета Шаховских жила порознь. Надо бы навестить молодую вдову», – решил он и справился у дворецкого, где находится дом купца Васильева.
* * *
Полянский, как и положено, выправил в участке соответствующую бумагу, которую должна была подписать вдова графа на разрешение вскрытия тела её покойного супруга. И отправился в дом купца Васильева. Купеческий дом выглядел весьма солидно. Поручик вышел из экипажа и дёрнул шнурок дверного звонка.
– Могу ли я видеть графиню Шаховскую? – спросил Полянский у лакея, открывшего дверь.
Тот смерил взглядом посетителя, особенно его форменную шинель.
– Как о вас доложить? – вежливо осведомился лакей.
– Полянский Алексей Федорович, поручик второго жандармского отделения.
– Сию минуту-с… Прошу вас обождать в прихожей.
Лакей скрылся на лестнице, ведущей на бельэтаж. Поручик огляделся. Из обилия украшений, придававших аляповатый вид прихожей и первому этажу дома, он понял: купец Васильев очень богат. И даже если между графом и графиней Шаховскими пробежала чёрная кошка, то это не повод для отравления супруга, а тем более поводом не могут служить деньги. Купец богат, возможно, ворочает миллионами.
И, как водится в последнее время в высшем свете, полуразорившиеся графы и князья всё чаще женятся на богатых купеческих дочерях. И как не воротит свой аристократический нос от них высший свет, в итоге принимает в свой круг.
– Прошу, сударь. Графиня вас ожидают-с, – произнёс лакей и подошёл к поручику, чтобы принять форменную шинель и фуражку.
Полянский следовал за горничной в тёмно-синем форменном платье, с кипельно-белым воротничком и таким же передником. По дороге поручик ещё раз убедился: купцу явно некуда девать деньги. Обилие всевозможных картин, развешанных в коридоре и напольных ваз, порой неуместных, приводили в некоторое замешательство. Безусловно, купец щеголял своим достатком, но, увы, дочь хоть и стала графиней, а вкуса и аристократического изыска в доме не прибавилось. Кругом царила богатая безвкусица.