— Я согласен со всем, что он говорит, — прошамкал Годфри, размахивая книгой. — Достаточно посмотреть, какое влияние оказывают эти новые пьесы на молодежь. Прелюбодеяние! Насилие! Ни к чему хорошему это не приведет.
— Ты тайный пуританин, Годфри, и я не позволю, чтобы в моем доме провозглашали подобные идеи. — Она снова фыркнула. — Я примирилась с тем, что ты читаешь Квэрлза
и Принна и прочие книги, оскорбляющие мою чувствительность, но всему есть предел. Ты, того гляди, вступишь в Общество по исправлению нравов вместе с теми ревнивыми женами, которые и ругаться со своими мужьями не желают, и порезвиться на стороне беднягам не дают.
Вздрогнув, Элпью выпрямилась. А не может ли за всем этим стоять его жена? Какой суровой она выглядела, когда говорила о своем желании никогда больше не видеть Бо, если он окажется виновным.
А что, если это она организовала его похищение!
Элпью снова откинулась на спинку кресла. Нет. Если за похищением стояла миссис Уилсон, зачем ей было нанимать их в качестве свидетелей своего же преступления?
— Ты ведь наверняка в молодости ходил в театр, Годфри? — Графиня заглотила брошенную мажордомом наживку. — Возможно, со своими подружками?
— Когда я был молодым, Оливер Кромвель закрыл все театры — и правильно сделал.
— Ну хорошо, — отрезала графиня, присасываясь к трубочке. — Так как же ты все-таки развлекался в добрые старые времена?
— Мы не развлекались. — Годфри обнажил в усмешке беззубые десны. — Это было запрещено.
— По счастью, — вздохнула графиня, — я во время этих «беспорядков» находилась во Франции. — Она кашлянула и выпустила жидкость назад в чашку. — Я тогда была младенцем.
— Да сегодня достаточно просто пройтись по улицам, — проворчал Годфри. — Посмотрите, что творится в этом городе! Все эти шайки юнцов, которые опрокидывают портшезы, трезвонят в двери, оскорбляют женщин. Молодые люди сбиваются в какие-то ватаги — «Дебоширы», «Титиры»
и прочие. В мое время ничего подобного не было. А всему виной театр.
— Годфри, дорогой мой, ты не понимаешь сути проблемы, — вздохнула графиня. — Ватаги юнцов всегда будут безобразничать. Молодые люди всегда предавались разгулу и необузданным страстям. И всегда будут. И театр не имеет к этому никакого отношения. Проблема в молодых людях. Pluse sa chonge et все равно plus est la
то же самое… или что-то там по-французски, я точно не помню… — успокаиваясь, проговорила графиня, и Годфри вернулся к своей книге. — Пигаль всегда это говорит. — Графиня почесала парик. — Pluse sa chonge, что-то такое, что-то там по-французски.
— Придумала! — вскричала Элпью. — Я стану гугеноткой!
Дернув головой, графиня уставилась на нее.
— Гугеноткой? Ни за что, пока ты находишься под моим кровом.
— Французский язык, — объяснила Элпью. — Утром мы первым делом должны сообщить миссис Уилсон о несчастье, постигшем ее мужа. Тогда она сможет что-то предпринять.
— Прости мне мою тупость, но какое отношение может иметь гугенотка к миссис Уилсон?
— Послушайте: Morbleu! Tettebleu! Ventrebleu! Mort de ma vie! Видите, я знаю все их ругательные словечки. Госпожа Уилсон не захочет видеть ни вас, ни меня, но наверняка подойдет к двери ради молодой француженки, продающей шелковые ленты.
Графиня кивнула Элпью и одним махом осушила остатки молока.
— Умница, Элпью. — Она подала чашку Годфри, чтобы тот снова ее наполнил. — А потом мы сможем спокойно заняться поиском пикантных новостей для «Глашатая».
Лондон еще только просыпался, а Элпью, договорившись с хозяйкой магазинчика, торгующего на Спитлфилдском рынке французскими шелковыми лентами, звонила в колокольчик у двери дома миссис Уилсон.
Через дорогу, у двери какой-то лавки, притаилась в засаде графиня.
Дверь открыл слуга.
— Bon jour!
— улыбнулась Элпью. — Sacre bleu,
я хочу предлагать хозяйка этот дом хороший зделка!
Озадаченный слуга исчез в холле, оставив Элпью на улице. Быстро обернувшись, она подмигнула графине.
Через несколько минут к двери подошла миссис Уилсон, бледная и осунувшаяся. Она в тревоге вздрогнула, когда узнала Элпью.
— Я же сказала, чтобы вы сюда не приходили, — еле слышно проговорила она.
Элпью зачастила, заглушая ее голос:
— Ленты, какие душе угодно, мадам, темно-красные в мотках и вишневые, лимонные и из серебристого газа… — Акцент ее исчез полностью. — Morbleu, — спохватилась она, — они кразивые.
Миссис Уилсон с каменным лицом перебирала ленты в корзинке Элпью.
— Ну так что?
Элпью понизила голос:
— Этой ночью он домой не приходил, верно?
Миссис Уилсон покачала головой.
— И я знаю, почему…
Миссис Уилсон замерла, встретившись взглядом с Элпью.
— Вашего мужа похитили.
— Похитили? — Трясущимися руками миссис Уилсон вытащила серебристую ленточку. — Сколько стоит эта?
— Очень кразивая, правда? Для вас, мадам, три пенза, — громко ответила Элпью. — Его с завязанными глазами посадили в лодку на пристани у Герцогского театра.
— Мне нравится алая, — сказала миссис Уилсон, и на глазах у нее выступили слезы. — Когда?
— Этой ночью, — прошептала Элпью. — Сделал это большой такой мужчина. Крупный. Крепкий.
Внезапно у нее за спиной раздался громкий крик. Графиня во все горло проорала:
— SACRE BLEU, Элпью!
Она обернулась: ее напарница, побледневшая несмотря на румяна, стояла руки в боки и беззвучно, словно рыба, разевала рот с таким видом, будто увидела привидение.
Элпью проследила взгляд графини.
По Ладгейт-хилл шагал, улыбаясь всем встречным, Бо Уилсон, и под легким ветром плавно покачивалось на его шляпе зеленое перо.
Миссис Уилсон выдохнула имя мужа, затем резко повернулась к Элпью.
— Пошла вон, дешевая шлюха, — приказала она, засовывая ленты назад в корзинку. Понизив голос, она спокойно пригрозила: — И больше никаких выходок, наглая девка, иначе я вас прикончу.
И с этими словами захлопнула перед носом Элпью дверь.
Повернувшись, сыщица увидела, что Бо Уилсон остановился и беседует с графиней.
— Вы вчера были на лекции, если не ошибаюсь? — с непринужденной улыбкой спросил он.
Графиня, все еще не обретшая дара речи, лишь кивнула в ответ, потом проговорила:
— В высшей степени интересная лекция, не правда ли?
— А мне она показалась довольно скучной, — улыбнулся Бо.
Элпью предусмотрительно решила переждать на своей стороне улицы. Их расследованию пойдет на пользу, если одна из них останется, так сказать, в тени.
Графиня тщетно пыталась избавиться от большой капли, повисшей на кончике ее носа. Бо порылся в кармане брюк и достал платок.
— Вот, возьмите.
Графиня в ужасе посмотрела на кусок ткани. Платки стоили денег. Что он может пожелать взамен?
Но Бо просто приподнял шляпу и, попрощавшись с графиней, направился к двери своего дома и вошел туда. Он казался таким счастливым, словно провел самую обычную ночь. Ни малейшего намека на драматическую сцену, свидетелями которой стали две женщины. Ни синяков, ни царапин. Можно было подумать, что эта сцена у пристани Дорсетского парка привиделась графине и Элпью в холодной тьме прошлой ночи.
Когда Бо исчез в доме, Элпью резким свистом вывела графиню из состояния изумления.
— Что происходит? — прошептала она, увлекая ее светлость к ближайшей лавке.
Графиня утерла нос и сунула платок в карман.
— Он выглядел таким веселым, как жаворонок летним днем, — покачала головой Элпью.
— Дело становится еще более таинственным, — откликнулась ее напарница, завороженная теперь непонятными товарами, выставленными в окне заведения. — Что это за место?
— Аптека, — ответила Элпью. — Но куда же его увозили, и каким образом он теперь на свободе, и почему, почему, почему?
— Мне совсем не нравится вид всех этих предметов, — произнесла графиня, не отрывая взгляда от больших стеклянных сосудов, в которых булькали отвратительного цвета жидкости. — Полагаю, денег она тебе не дала?
— Разумеется, нет. — Элпью мимикой высказала свое неодобрение. — Теперь она считает нас полупомешанными. Нам остается только ждать здесь, пока он снова выйдет из дому, и пойти за ним…
Так, разглядывая окна-витрины и прогуливаясь вдоль по улице, чтобы не окоченеть под ледяным ветром, они прождали до начала третьего.
Надежно закутанный в толстый плащ, Бо вышел из парадной двери и энергично зашагал в сторону, противоположную той, в которую направлялся вчера.
— Помолимся, чтобы сегодня он повел нас в более полезные для здоровья места, — сказала Элпью, устремляясь за ним. — И чтоб никаких загадочных выходок в «Эльзасе».
После пяти минут бодрой ходьбы по Флит-стрит Бо Уилсон, срезая угол, нырнул в переулки, которые вывели его к театру «Линкольнз-Инн» на Португальской улице.
Снаружи, у театра, бурлила толпа — люди окликали друг друга, громко здоровались.