– Она, конечно, родилась слабенькой, не сразу закричала, пришлось делать искусственное дыхание. Но ведь потом ничего не предвещало угрозы. Состояние матери было значительно хуже. А вот же как обернулось, и так внезапно!
А потом доктор Сойкин рассказал о том, что его поразило больше всего. Именно этот рассказ и вспомнила Людмила через семнадцать лет, сидя теплым вечером у пруда между братом и мужем.
– Представляете, он сказал, что у ребенка исчезло родимое пятно. Девочка якобы родилась с родимым пятном… не помню уже, кажется на плече. Такое было у кого-то из родителей – тоже забыла: то ли у князя, то ли у княгини. А когда она умерла и он осматривал младенца, чтобы выяснить причину смерти, с огромным удивлением не нашел на маленьком тельце этой родовой отметины.
– Как же так может быть? – не понял Викентий Павлович.
– Вот и доктор Сойкин тогда говорил, что никогда о подобном не слыхал. Но потом, правда, вспомнил: в медицинской литературе описывались случаи, причем именно с новорожденными младенцами. Только наоборот.
– Что значит «наоборот»?
– А то, что младенец рождается с чистой кожей, а через несколько дней, а то и недель проступает родимое пятно. Вот доктор тогда у нас за столом и пришел к выводу, что стал свидетелем подобного случая обратного порядка. И даже говорил, что напишет об этом научную статью в медицинский журнал.
– Да, интересная история, – проговорил задумчиво Викентий. – Ты, Вадим, как медик, можешь это объяснить?
– Я, знаешь ли, все больше привык ноги ампутировать да гнойные раны промывать, и порезы зашивать. Здесь я вам не консультант. Да и что мы все о давних делах? Если согласиться с тобой, Викентий, то мальчику – маленькому князю – грозит явная опасность. Можем мы как-то ее предотвратить? Сообщить свои подозрения властям?
– Сообщать пока никуда ничего не будем. Все, что я называл вам «фактами», для следственных органов таковыми не являются. А Коробовы люди именитые, влиятельные, постоять за себя могут… Подождем. Есть зацепки, которые могут нас привести к настоящим фактам.
Для себя он эти «зацепки» определил: летаргический сон мальчика и колодец – для чего он строился и кто о нем знал.
– Но мальчик! – повторил Вадим Илларионович. – А вдруг что-то с ним случится?
– Если я прав, то одна очевидная «случайность» сорвалась. А организовать вторую не так просто… Что-нибудь придумаем…
Людмила заглянула в лицо мужа. Он улыбнулся и подмигнул ей. «Уже придумал!» – с уверенностью подумала она. Но спрашивать не стала: раз молчит, значит, так надо. Потом все равно расскажет.
– Смотрите-ка, – воскликнула она. – Небо уже все в звездах. Боже, как красиво!
Крупные августовские звезды ярко сияли на чистом ночном небе. Вспыхнул, прочертив дугу, один падающий метеорит, и тут же, чуть в стороне, – другой.
– Время августовского звездопада, – сказал Викентий Павлович, вставая. – Засиделись мы. Давайте немного пройдем по берегу.
Они медленно пошли по протоптанной дорожке, чуть в стороне от воды, вдыхая прохладу и легкий запах водорослей. Молчали: слишком много до этого было сказано. Но вдруг от береговых кустов до них донеслись тихие голоса. Вадим Илларионович остановился, придержав спутников:
– Это наши рыбачки… Не будем им мешать, рыбу распугивать.
И точно, Викентий тоже узнал голоса Саши и Максима. Люся, что-то вспомнив, сказала брату:
– Эта девушка из Енино… Луша… Она теперь страдает. Но пройдет время, и – кто знает? – может, ее сердце повернется к Максиму. Она ведь ему нравится?
– Может, и нравится, – пожал плечами Бородин. – Но только не станет Максим ни мелкой интрижки заводить, ни семьи. Он, видите ли, однолюб.
– Я краем уха слыхала эту историю.
– А я – нет, – сказал Викентий.
– История печальная. Максим, мне кажется, все еще надеется найти свою юношескую любовь – бесследно исчезнувшую девушку Глашу. И, по всей видимости, где-то у него растет ребенок, сын или дочь. Большой уже – семнадцать лет…
12
Сестру Аглаю взволновала встреча с русоволосым сероглазым мальчиком, князем Всеволодом Берестовым. Память о давних событиях, перевернувших ее жизнь, никогда не покидала ее. А последние три года в монастыре, рядом с дорогой могилой, все происшедшее вспоминалось особенно ясно. Но уже не обостренно и отчаянно, как прежде. Со светлой печалью. Но голосок, пробудивший ее от дремы в летний полдень: «Бонжур, госпожа монахиня!» – пробудил в ней и другую память. Тревожную, с предощущением беды и болью в сердце.
В своих скитаниях по стране она никогда не слыхала о князьях Берестовых. Но Владычный монастырь был тесно с ними связан. И потому, что располагался близко от княжеского имения, и потому, что на монастырском погосте покоилась дочь князей. Монастырь постоянно получал переведенные через банк в Серпухове пожертвования от князя. Потому здесь о Берестовых говорили часто и все знали. И Аглая узнала, что у Берестовых родился сын и что они постоянно живут за границей – во Франции, Англии, Швейцарии. О страшной смерти князя и княгини здесь стало известно сразу же, по ним служили заупокойную службу, поминали в молитвах. Но что их сын, маленький сирота, живет здесь, в имении, для Аглаи оказалось полной неожиданностью. Вернувшись в день их встречи в монастырь, она решила рассказать об этом матери-игуменье.
В комнате настоятельницы монастыря было просторно и светло. Сквозь высокое окно с цветным витражом лились солнечные лучи, ложась на пол синими, зелеными, оранжевыми световыми пятнами. Рядом с матерью Евстолией за ее рабочим столом сидела сестра Феодора, бывшая при настоятельнице кем-то вроде секретаря. Аглая подождала немного, пока игуменья закончила диктовать. Она поняла, что это был список старых рукописей, которые хранились у них в монастыре и на время, для работы, передавались соседнему Высоцкому монастырю. Отпустив Феодору, мать Евстолия ласково посмотрела на Аглаю.
– Садись.
Игуменье уже минуло семьдесят лет. Но лицо ее, в мелких добрых морщинках, излучало энергию, а глаза не потеряли молодого блеска.
– Вижу я, что ты прижилась у нас, – сказала настоятельница. – И нам стала доброй сестрой и славной помощницей. Под твоим наставничеством наши швеи многому научились. Срок твоего послушания подходит к концу. Готова ли ты принять постриг?
– Да, матушка, готова, – склонила голову Аглая. Она и правда давно готова была душою и телом к труду и молитвам. Правда, она еще не могла совсем забыть своего жениха, вспоминала его, хотя и не часто. Не затем вспоминала, что хотела увидеть. Нет, но временами очень хотелось узнать – жив ли он? Что с ним сталось, если жив, обзавелся ли семьей, детьми? Помнит ли ее?.. Последнее время он ей несколько раз снился: не молодым мальчиком, каким знала его когда-то, а вроде как мужчиной средних лет. Ведь и самой-то ей уже тридцать три года… Но все это – ни к чему: ни вспоминать, ни знать о нем. Зачем! Скоро Аглая примет постриг, станет монахиней. Монастырская стена оградит ее от мирской суеты. Но почему же сквозь радость от слов игуменьи и умиления пробивается все же тревога? Сероглазый маленький мальчик, воробышек, сирота…
– Вот и хорошо. Но… Тебя что-то тревожит? – спросила мать Евстолия.
«Да», – хотела ответить Аглая, но вовремя спохватилась.
– Нет, матушка. Просто… Сегодня на погосте могилку княжны Берестовой навещали.
– Вот как? – настоятельница заинтересованно приподняла брови. – Я на днях узнала, что поместье «Замок» вновь обитаемо. А ведь господа Коробовы со своим воспитанником здесь с начала лета. Значит, наконец, навестили могилку?
– Не господа, – ответила Аглая. – Приезжал мальчик со своей гувернанткой – брат усопшей.
– Маленький князь Берестов? – воскликнула мать Евстолия. – Поразительно! Без тети и дяди? Ему же только семь лет…
– С ним была девушка, очень славная. И сам он такой милый… Так жаль его…
– Мы всегда поминаем в молитвах княжескую чету, – вздохнула игуменья. – Они были очень порядочные, благородные люди. Их родственники… я знаю их мало. Но вот срок очередного богоугодного взноса, который Берестовы не забывали переводить обители, давно миновал. Думаю, дело не только в печальных хлопотах и новых заботах господ Коробовых… Надеюсь все же, что мальчику они будут хорошими опекунами. У него других родственников нет…
Аглая шла через монастырское подворье к большому двухэтажному корпусу. Здесь располагались трапезная и разные службы. В том числе и комната для монахинь-швей. Когда-то она училась на белошвейку, это и определило ее занятие здесь. Теперь она уже стала главной мастерицей. У монастыря было довольно большое хозяйство. Скотный двор: коровы, козы и упряжные лошади. Ткацкие станки и швейная мастерская. Своя хлебопекарня. Были монахини, которые реставрировали и переплетали старые фолианты и рукописи. А еще – ходили жать на близкие покосные луга… Владычный монастырь не относился к монастырям строгой схимы. Монахини, по мере необходимости, общались с миром. Прекрасно выпеченный хлеб продавался в монастырской булочной. В городскую больницу для бедных и в детский приют монахини отдавали пошитые ими простыни, полотенца, скатерти, занавеси. Монастырские будни дышали тишиной и покоем. Время молитв и время работы чередовались так органично, что и душа, и тело пребывали в полном равновесии. А когда звонили одновременно колокола собора и двух церквей – Спасской и Святого Георгия, душа становилась невесомой, растворялась в небе…