Я ужинала с Жанной и детьми, когда на пороге появился гонец. Молодой офицер устал и запыхался от долгой дороги, лицо его выражало отчаяние. Прежде чем он вымолвил хоть слово, я извинилась, вышла в холл и затворила за собой дверь.
— Какие новости? — спросила я, замирая от страха.
— Меня прислал его величество, — с трудом произнес молодой человек.
Испытав облегчение, я спросила:
— Король здоров?
— Да, — кивнул гонец. — Но наша армия потерпела страшное поражение в Сен-Кантене. Треть наших людей убита, а коннетабль Монморанси и его старшие офицеры взяты в плен, сейчас их везут в испанскую тюрьму.
Я зажмурилась. Я оплакивала погибших, но их страдания хотя бы окончились. Больше я горевала о Монморанси, ведь ему предстояли унижения и пытки.
— А что король? — осведомилась я. — Не планирует ли он собрать войска и повести их за собой против герцога Савойского?
— Его величество отправится в Париж, где выслушает своих советников. Его величество поклялся отомстить за это поражение.
У меня подкашивались ноги. Я привалилась к стене и прошептала:
— Благодарю вас. Благодарю…
Я поняла лишь, что Генрих скоро будет дома, в Париже. Со мной. Слезы благодарности жгли глаза. По глупости я верила, что муж не вернется на поле боя и будет спасен.
Мне было невдомек, что плен Монморанси принесет то, чего я боялась больше всего.
Испанский король Филипп, в отличие от своего отца, не был блестящим стратегом. Ему бы следовало двинуться на Париж, его войска легко бы заняли город. Вместо этого он велел своим людям взять несколько маленьких северных городов. Пустая трата времени, сработавшая нам на пользу. Настала зима, и армия Филиппа вынуждена была отступить.
Тем временем Генрих приехал домой. Я его почти не видела, целыми днями он сидел со своими советниками. Они обсуждали секретные планы, которыми даже с женой нельзя было поделиться. За эти несколько месяцев Генрих постарел: на висках появилась седина, под глазами — круги. Куда-то исчезла и улыбка. Лицо его помрачнело и осунулось.
Я же продолжала беспокоиться за него. Единственной моей отдушиной была детская, но даже и эту радость портило разочарование. Франциску было почти четырнадцать. В этом возрасте его отец и я поженились, однако мой сын умственно и физически оставался ребенком. Его сестре Елизавете скоро должно было исполниться тринадцать, но она казалась на несколько лет старше брата. Мария, невеста Франциска, выросла блестящей развитой девушкой. Я не сомневалась, что, когда Франциск унаследует трон, править будет Мария. Мой второй сын, Карл, страдал от воспалений и других инфекций, но физическая слабость не мешала ему проявлять признаки безумия. За ним приходилось приглядывать: он мог укусить другого ребенка до крови. Как-то гувернантка на минуту отвлеклась, и он умудрился голыми руками свернуть шею маленькому спаниелю. Муж приобрел другого щенка, но при условии, что собачку в присутствии Карла будут запирать. Только Эдуард — тогда ему было шесть — рос сильным, высоким и добрым, как и его постоянный спутник Наварр.
В холодный зимний день я сидела в аванзале с Эдуардом, Марией и маленьким спаниелем. Небо затянули мрачные облака, которые в любом другом северном городе могли бы обещать снег. Высокие окна смотрели на мутную грязную Сену, на двойные башни собора Нотр-Дам. Мария приучилась вежливо со мной обходиться. Наверное, смирилась, что я здорова и умирать не собираюсь. В последнее время девочка часто навещала меня: училась вышивать. В то утро за ней увязался Эдуард. Он играл с собачкой; выкрутасы щенка вызывали у нас смех.
Мы с Марией трудились над ее свадебным платьем — роскошный наряд из блестящего белого атласа. Для свадьбы это был странный выбор, особенно во Франции, где белый надевали в траур по усопшим королевам, однако Мария упрямо на нем настояла. Должна признать, что этот цвет ей шел. Мы вышивали на лифе белые лилии, когда в дверях появилась мадам Гонди с широкой улыбкой на устах.
— Madame la Reine, — обратилась она ко мне. — Прошу прощения, но к вам посетитель, который не хочет, чтобы я его объявляла. Он уверяет, что вы будете ему страшно рады.
Я нахмурилась: кто может позволить себе такую грубость?
— Впустите.
Мадам Гонди посторонилась, и порог смело переступил какой-то мужчина. На нем был синий бархатный дублет, сшитый по итальянской моде, с широкими рукавами из золотой парчи. Голова по сравнению с туловищем казалась маленькой. Возможно, поэтому поверх кудрей он надел большую шляпу с плюмажем. У него были очень длинные черные усы, кудрявые, как и волосы. Увидев меня, гость просиял.
— Кэт! — воскликнул он. — Кэт, как замечательно ты выглядишь! Вы великолепны, ваше величество!
Мужчина снял шляпу, взмахнул ею и низко поклонился. Затем выпрямился и, раскинув руки, приблизился с явным намерением меня обхватить.
Я глупо смотрела на него, пока что-то в его глазах и кудрях не напомнило мне детство. Я уронила платье Марии и вскочила.
— Пьеро! Мой Пьеро!
Мы обнялись, засмеялись и заплакали. Эдуард и Мария изумленно за нами наблюдали. Затем я отстранилась и приложила ладонь к его лицу. Это было уже не пухлое личико ребенка, а закаленное в битвах лицо мужчины.
— Пьеро, — произнесла я по-французски, чтобы дети могли нас понять, — ты сражался в Италии с герцогом де Гизом. Что привело тебя в Париж?
— Твой муж, — ответил он, придерживая меня за талию. — Он пригласил меня и господина де Гиза во Францию. В Италии все не так гладко, и у короля на нас другие планы.
Пьеро вежливо улыбнулся Эдуарду и Марии.
— Это твои дети, сын и дочь? Какие красивые!
— Это Мария, королева Шотландии, — пояснила я. — Скоро она станет Madame la Dauphine.
Пьеро драматически прижал к груди громадную шляпу и низко поклонился, так что голова его почти коснулась колен.
— Ваше величество, — сказал он, — прошу простить меня, что как следует не представился. Я думал, что застану здесь одну королеву. Что скрывать, вы прекрасны, как я и слышал.
Мария обычно была нелюбезна с незнакомцами, но тут рассмеялась и тряхнула головой.
— А это мой сын Эдуард, — добавила я.
Эдуард поднялся и вежливо поклонился. Собачка залаяла на Пьеро. Мой сын взял ее на руки и успокоил.
— Ах, ваше высочество, — обратился Пьеро к Эдуарду. — Вас уже можно назвать молодым человеком. Ваша мать наверняка очень гордится вами.
Я вызвала мадам Гонди и велела ей увести детей в детскую, затем взяла кузена под локоть и повела на экскурсию по Лувру.
Когда наше волнение немного улеглось, я спросила:
— Король обсуждал с тобой свои военные планы?
— Я только сейчас приехал, — ответил кузен. — Стратегии еще не знаю, но знаю цель.
— И в чем она заключается? — поинтересовалась я.
Пьеро оглянулся по сторонам и, убедившись, что мы одни, прошептал:
— Захват Кале, разумеется.
— Кале! — воскликнула я, но после его цыканья быстро понизила голос. — Пьеро, ты шутишь.
Северный город Кале был английской крепостью и считался неприступным. Всем известен был стишок:
Я понимала, почему мой муж хочет взять Кале: это был любимый город английской королевы Марии, жены Филиппа — Кровавой Мэри, как ее прозвали за желание уничтожить протестантов. Утрата Кале стала бы для нее личным оскорблением, как, впрочем, для Филиппа и для империи. Я ужаснулась от мысли, что Генрих спровоцирует гнев Англии и Испании. К тому же захват Кале казался немыслимым.
— Ты неправа, — возразил Пьеро. — Подумай, Кэт, никто не ожидает нашей атаки, так что сыграет элемент внезапности. Его величество вывел войска из Италии. Все мы, в том числе и наемники, примем участие во вторжении. Мы не сможем проиграть.
— Генрих и о Сен-Кантене так говорил, — заметила я с дрожью в голосе. — Умоляю тебя, Пьеро, сделай что-нибудь, чтобы король передумал. Он жаждет мести за пленение Монморанси. Но это — безумие. Вступить в войну с Испанией — одно дело, но воевать одновременно с Испанией и Англией — совсем другое.
— Со всем уважением, ваше величество, это никакое не безумие, а блестящий ход, — заявил Пьеро; в его интонации звучала холодная решимость. — Победа будет за нами.
Мы перешли на другие, более счастливые темы. Я ничего не сказала королю: он бы разъярился, если бы выяснилось, что Пьеро выдал государственный секрет. Однако с каждым днем мое беспокойство нарастало. Я боялась, что на сороковой год жизни Генриха Франция ввяжется в войну.
К вечеру в Лувр под звуки фанфар явился Франсуа, герцог де Гиз. На глазах у всего двора де Гиз преклонил колени перед моим мужем. Тот поспешно поднял герцога и обнял его как брата. Придворные ликующе завопили, словно де Гиз не потерпел поражения в Италии.
Несколько недель я делала вид, будто мне неизвестно о намерении Генриха атаковать Кале. Мне казалось, что начинать войну в середине зимы могут только дураки. Ночью 1 января 1558 года мой муж наконец посетил мою спальню, но не в поисках любви — он решил сознаться, что послал в Кале армию под командованием де Гиза, назначив Пьеро заместителем командующего.