– Тыхшэ, тыхшэ – начала его успокаивать Галя. – Бо каминня посыпэться! – И она показала взглядом на горы.
– Ничего я ни от кого не скрывал, – сказал я. – Наоборот, хотел все домой, в Киев привезти…
– Нэ кажы дурныць, – махнул рукой успокоившийся Петро. – Повиз бы туды, дэ тоби кращэ б заплатылы!
Глава 35
Дневной зной начинал меня утомлять. Я сидел со связанными руками и ногами на подстилке. Рядом у маленького костра с нашей треногой и котелком возилась Галя, а Петр куда-то ушел. Я подумал, что глупо не воспользоваться отсутствием мужчины и бросил внимательный взгляд на эту черноволосую женщину.
– Извините, – сказал я. – У меня руки затекли… Вы не могли бы хоть на пять минут их развязать?
Галя обернулась, на ее красивом скуластом лице появилась усмешка.
– Спочатку рукы, а потим и ногы затэкуть… А мэни що, бигаты за тобою?
Ни… – И она снова повернулась к котелку, в котором уже что-то варилось. – Ось зараз нагодую тэбэ и зразу полэгшае… – добавила она, уже не глядя на меня.
Я кивнул себе. Похоже, что с этой Галей не так-то просто было разговориться.
– А Петр где? – спросил я через несколько минут.
– Петро? Зараз прыйдэ. Наши рэчи забэрэ и прыйдэ… Я упал на бок – балансировать на пятой точке было уже больно. Глаза мои стали закрываться – то ли от бессилия, то ли от вынужденной неподвижности меня стало клонить в сон. Я бы и заснул наверно, если б вдруг в нос не ударил какой-то знакомый запах.
Открыл глаза и увидел перед собой на подстилке котелок с гречневой кашей. Рядом сидела Галя, держала в руке аллюминиевую общепитовскую ложку и смотрела мне в лицо.
– Давай я тэбэ нагодую, – сказала она. – Ты тилькы прысядь, бо так нэ зможэшь.
Я послушно лег на спину и рывком сел. Тотчас возле моего рта появилась ложка с гречневой кашей.
– Видкрый рота, – приказала Галя. Каша была слишком горячей.
– Пусть остынет, – попросил я.
– Во дурэнь! Зараз Петро прыйдэ и взагали ничего тоби нэ дасть! – И вторая ложка с дымящейся кашей зависла у моего рта.
Этот обед был похож на пытку. Я хватал ртом воздух, надеясь, что хоть так каша немного остынет перед тем, как я ее проглочу. Но воздух был теплым и соленым. В конце концов я уже не мог есть и, чтобы избежать бесполезных объяснений, просто упал на другой бок и таким образом оказался спиной к кормившей меня Гале.
– Ты чого? – спросила она удивленно. – Що, нэ смачно?.. Ну як хочэш!
Во рту у меня горело. Языком я скатывал в комочки отслоившуюся от ожога слизистую и выплевывал ее на подстилку. Но эта боль понемногу утихла, и я заснул.
Разбудил меня голос вернувшегося Петра. Я лежал так же неподвижно и притворялся спящим, прислушиваясь к их разговору.
– И чого було стилькы йижы з собою браты? – Возмущался Петр. – Мы що, в голодный край йихалы? Вин йив?
– Авжеж. Я йому кашы дала… Нэ ругався, такый смырный, як тэля…
– А що, як тэбэ звъязаты – ты брыкатысь почнэш? Га?… Я лопату прынис…
Лопаты тут якыйсь мали, як для дитэй!
– А що йим тут копаты? Ты йиж, йиж, бо вжэ холодна… – А чому нэ солона?
– А хто мишэчок з силлю отым казахськым дитла-хам подарував? Я?
– Гаразд, гаразд. Заспокойся! Вин про щось розпо-видав?
– Ни.
– Шкода, що дивка збигла… Як бы них обох звъязаты, то вин бы нам всэ сам розповив…
Их тихая семейная беседа, в которой я не услышал ни особой ненависти к себе, ни какой-то явной или скрытой угрозы, подтолкнула меня к тому, чтобы заговорить с ними. Я, как бы просыпаясь, громко вздохнул, поерзал, потом повернулся на другой бок, к ним лицом. Они молча смотрели на меня.
– Дывы, прокынувся! – выдохнул Петр.
– Добрый вечер! – сказал я.
– Добрый-добрый, – усмехнулся Петр и погладил свои усы. – А чого цэ ты такый вэсэлый?
– Чего веселый? Я не веселый…
– Нэ крычыш, нэ матюкаешся? – продолжал он.
Я пожал плечами.
Петро достал трубку, прикурил от костра.
– Якый-то вин нэ такый, – сказал обернувшись к Гале и выдохнув табачный дым. – Иого впиймалы, звъязалы, а вин «До-брый ве-чер» кажэ. Хиба так можно?
– Та можэ нормальна людына, – вступилась за меня Галя. – Нэ хочэ сварытыся, хочэ в мыри жыты…
– Атож, покы мы його нэ розвъяжэмо… А потим?
– Послушайте, – сказал я, уже утомившись слушать о себе в третьем лице. – Скажите, что вы от меня хотите, и разберемся…
Петр и Галя словно опешили от такого конкретного предложения с моей стороны. Они переглянулись.
– Ну, якщо конкрэтно, – произнес наконец Петр. – Я ось лопату листав – будэш копаты пид нашым нагля-дом… Ты ж знаеш, дэ копаты?
– «В трех саженях от старого колодца», – монотонно сказал я, вспомнив старый донос.
– Ну а дэ сам колодязь?
– «За ограждением форта».
– Нэмае там давно вжэ ниякого колодязя. – Петр проницательно смотрел мне в глаза, словно поймал меня на вранье. – Дывысь, покы нэ знайдэш тэ, що Тарас Грыгоровыч закопав – покою тоби нэ дамо!
– Хоть бы руки развязали на часок! – протянул я устало, понимая, что продолжать «конкретный» разговор уже не стоит.
– Нэ розвъяжэмо, нэ сподивайся! – сказал Петр. – Ось колы згадаеш, як знайты тэ мисцэ, тоди розвъяжэмо и дамо тоби лопату в рукы, щоб як Ленин на суботныку!!!
Я снова лежал на боку. Отекшие руки и ноги давали себя знать – они казались не частью моего тела, а каким-то привязанным ко мне балластом, мешавшим двигаться и чувствовать себя свободным. С неба опускалась темнота.
Потрескивал костер за моей спиной; у костра о чем-то перешептывались Петр со своей Галей. На душе у меня было противно. Рядом не было Гули, и почему-то все, с ней связанное, теперь казалось сном, а весь ужас сегодняшнего дня просто возвращением к реальности. Киевская реальность догнала меня, нашла и связала по рукам и ногам. И это была только часть той реальности, которая могла меня догнать. Не лучшая и не худшая, а просто часть. И вот я лежал на подстилке, подогреваемой снизу песком. Болели запястья, сдавленные веревкой, все тело ныло и ломило. Оставалось только сжать зубы и лежать в ожидании того момента, когда измученное тело заснет, и я забудусь вместе с ним. Где теперь моя Гуля? Куда она убежала? Лишь бы с ней было все в порядке.
Ночью я проснулся под высокими звездами. Услышал двойное дыхание Петра и Гали, лежавших на своей подстилке метрах в трех от меня. Они словно специально легли по другую сторону потухшего костра, над которым стояла треножка. Мирная ночь настраивала на спокойное течение мысли.
Справа от них лежали мой рюкзак и Гулин двойной баул. Ни Петр, ни Галя к ним не прикасались, что сейчас мне казалось очень странным. Только баллон с водой лежал у потухшего кострища. Я посмотрел на наши с Гулей вещи. Неужели записанное в новой конституции Украины уважение к собственности не позволило моим тюремщиками поинтересоваться содержимым рюкзака и баула? А ведь там и рукопись Гершовича, и донос-рапорт ротмистра Палеева, который, собственно, и определил цель моего бегства-путешествия. Странно, что они даже не спросили – что у нас там лежит… С одной стороны, такое их поведение меня успокаивало, да и с самого начала был в их агрессивности какой-то дилетантизм, непрофессионализм, позволявший не воспринимать их всерьез, как угрозу моей жизни. Они словно играли в агрессивность. Я вспомнил все, что знал и слышал об УНА-УНСО в Киеве. Вспомнил резкие и агрессивные лозунги, манифесты, предвыборные программы. И (по какой-то странной ассоциации) выплыл из далекого прошлого театр Леся Курбаса. Да, в их агрессивности было что-то театральное.
Успокоенный этими размышлениями, я снова заснул.
Спал я крепко, но меня тревожили какие-то странные звуки – то ли всхлипы, то ли вскрики. Потом я увидел сон – Гулю, ее красивое чистое лицо, карие глаза напротив моих глаз. Мы словно говорили во сне глазами, а потом я погладил рукой ее волосы, такие мягкие, шелковые. И ее дыхание, сладко-соленое, легкое – я перехватывал его ртом и делал своим дыханием. Я хотел, чтобы мы дышали одним и тем же воздухом, чтобы у нас все было общее и только наше.
Я проснулся от прикосновения ее горячих сухих губ к моему лбу.
Руки мои были свободны, только запястья, измученные веревкой, чесались, словно искусанные комарами.
– Тише, это я, – тепло выдохнула Гуля, склонившись над моим лицом. – Подожди, я разрежу веревку на ногах.
Ее голова уплыла от моего лица. А я лежал неподвижно на спине и ждал, когда она снова заслонит надо мной небо.
– Все, – прошептала она, усевшись рядом на подстилку.
– А они? – спросил я тоже шепотам.
– Я их связала.
– Тогда почему мы говорим шепотом?
– Потому что ночь. Они, может, еще захотят поспать…
Я кивнул. Попробовал подняться на локтях. Но Гуля остановила меня.
– Еще рано, – прошептала она. – Давай полежим до рассвета. Я тоже хочу спать.
Глава 36
Утром мы «вручную» поили чаем связанных Галю и Петра. Они выглядели не очень-то хорошо – прерванный сон, ясное дело, никому на пользу не идет.