– Цэ вам даром нэ пройдэ! – сказал он, тяжело вздохнув.
Потом замолчал. И молчал долго, с полчаса.
– Послушайте, – поинтересовался я. – Вы же давно за нами следили, я видел ваши следы несколько раз после того, как высадился на берег. Чего ж вы только теперь решились?
– Яки слиды? – искренне удивился Петр. – Нэма нам чого робыты – за вамы слидкуваты. Мы тэбэ тут чекалы, и одного, бэз циейи казашкы!
– У нее, кстати, имя есть – Гуля, – сказал я строго. – Она – моя жена.
На усталом лице Гали я вдруг прочел удивление. Она посмотрела на Гулю как-то по-другому, словно открыла для себя нечто, раньше не замеченное.
Петр тоже скосил глаза на Гулю, но его усатое лицо осталось мрачным.
– Люльку мэни дай! – попросил он.
Я нашел его трубку, потом под его «связанным» руководством набил ее табаком, сунул ему под усы и дал прикурить.
– Ну так що будэмо робыты? – спросил он как-то обреченно, выдохнув табачный дым.
– Не знаю, – признался я. – Я с вами встречаться не собирался. Развязывать вас опасно – вы нас свяжете, а это мы уже проходили… Подождем, может что-нибудь в голову придет. Может, оставим вас здесь, а сами дальше пойдем…
– Ты що, з глузду зьйихав? – Петр блеснул глазами. – Як цэ – нас тут залышыты? Розвъяжы, бо погано будэ!
– Ну вот, – я развел руками, радуясь тому, что запястья отдохнули от веревки. В самом этом жесте, в его возможности я ощутил вернувшуюся ко мне свободу. – Вот видите, вы мне уже угрожаете, а что будет потом, когда я развяжу вас? – спросил я не без ехидства.
– Заспокойся, Пэтро, – заговорила вдруг Галя. – Трэба буты розсудлывым…
Можэ, вы нам хоч ногы розвъяжэтэ и тоди разом пидэмо? – обратилась она ко мне.
Я пожал плечами.
– Надо подумать. Давайте сначала выясним, какие у кого цели. Могу начать с себя. В принципе, я хотел найти то, что закопал Тарас Григорьевич, и привезти это в Киев, чтобы, как бы это сказать… получить от родной Украины славу и деньги… или только славу… Ну а у вас, шановные, какие цели?
– Та цили в нас схожи, алэ нам вид риднойи державы ани грошей, ани славы нэ потрибно, – заговорил Петр. – Головнэ, щоб всэ, що налэжыть Украйини, поюрнулось до нэйи… Особлыво таки святи рэчи…
– Ну вот, цели у нас похожие, остается только провести переговоры о достижении этих целей… – Я выжидательно посмотрел Петру в глаза. – И если договоримся – можем дальше отправляться вместе. Только как вы узнали, что я сюда собираюсь?
– Наш товарыш, капитан СБУ, нам про тэбэ всэ розповив.
– А вы что, с СБУ дружите? – удивился я.
– Всюды е нормальни люды, – ответил Петр и отвернулся.
Я оглянулся на Гулю – она думала о чем-то своем, потом обратил взгляд на Галю – она тоже опустила глаза и о чем-то размышляла, и вид ее мне показался поэтически-грустным, в то время как красивое лицо моей казахской жены отличалось сосредоточенностью и серьезностью – Розвъяжыть мэни рукы, – вдруг подала голос Галя. – Я вам кашу зварю, у мэнэ крупа е. И Пэтру трэба йисты, бо в нього выразка.
– Что у него? – переспросил я.
– Язва по-вашому, – пояснила Галя.
Я обернулся к Гуле. Мы переглянулись.
– Я сама сварю, – сказала Гуля строгим голосом. – Где крупа?
Галя кивнула на сумку возле кострища.
Солнце начинало прижаривать. Я тоже проголодался, и мысль о каше отвлекла меня от высоких межнациональных материй.
Потом мы кормили с ложечки Галю и Петра, а после этого уселись поудобнее и поели сами. Сварили чаю, и опять каждый работал «на два рта», успевая и сам отхлебнуть, и к губам пленников пиалки поднести. Гуля достала сырные шарики и угостила ими Петра и Галю.
Немного разморенные едой и солнцем, мы потеряли ощущение утренней бодрости и, должно быть, готовы были уснуть, но тут Гуля решительно встала на ноги.
Расправила на себе ярко-салатовое платье-рубаху.
– Надо идти, – сказала она.
На лицах пленников прочитывалась усталость.
– Так что, развязать им ноги? – спросил я Гулю.
Она задумалась.
В тишине послышалось мне тишайшее шепотливое движение песка – голос пустыни. Я оглянулся на кромку песка, сухим морем лизавшего каменный берег гор.
Никакого движения видно не было, но я уже знал, что медленное движение песка, как и воздуха, невидимо и неощутимо.
– Послухай, – услышал я голос Петра. – Можэ, домовымось якось… Ну так, щоб разом? Алэ щоб бэз усякых там москальськых фокусив!
Я обернулся. Тяжело вздохнул – странным мне показалось, что не я ему ставлю условия, при которых он будет развязан, а он мне.
– Ну так що? – спросил он, выждав минуту.
– Знаете, что, – еще разок вздохнув, ответил я. – Давайте договоримся так: я вас развязываю, но при условии, что не только никаких «москальськых фокусив» не будет, но и никаких «хохляцких»!
Петр пожевал губами, словно принимал какое-то очень важное решение.
– Гаразд, – наконец выдохнул он. – Розвъязуйтэ! Я опять посмотрел на Гулю.
Она кивнула.
Глава 37
До вечера мы прошли не больше десяти километров. Шли молча. Каждый тащил свою поклажу, но у нас вещей оказалось намного больше. Однако ни Петр, ни Галя своей помощи не предложили. Петр нес на плече небольшую лопату, а в левой руке – сумку с длинными лямками, которую при желании, тоже можно было забросить на плечо.
Когда жара спала, мы остановились и положили вещи в одно место.
– Я пойду за хворостом, – сказала Гуля.
Когда Гуля отошла метров на пятьдесят, Галя, бросив на Петра вопросительный взгляд, пошла следом.
Мы с Петром остались вдвоем. Оба молчали. У меня не было желания заговаривать с ним первым, и, видимо, это отсутствие желания было обоюдным.
Петр закурил свою трубку.
– Щэ далэко? – неожиданно спросил он.
– Не знаю. Вы-то сами откуда шли?
– Вид Форту-Шевченко.
– А сколько до него?
– Дэсь дви добы.
– Два дня, что ли? Петр кивнул.
– Ну так место ведь как раз у Форта-Шевченко, – сказал я. – «В трех саженях от старого колодца в сторону моря».
– Цэ я вжэ чув. Алэ ж нэма там ниякого старого колодязя…
– Раньше ведь был. Надо искать.
– Ось и будэш шукаты.
Я посмотрел Петру в глаза. «Зря я его развязал, – подумал. – Добром этот „джоинт вентчер“ не кончится».
Вскоре вернулись Галя и Гуля, каждая принесла по охапке скудного пустынного хвороста. Разожгли костер, поставили над ним треногу с котелком.
Женщины хозяйничали молча, но сообща, и я этому очень удивился. Заметил я и пару косых взглядов Петра, брошенных на свою подругу.
Снова ели кашу на ужин. Молча. Пили чай. Уже темнело, но что-то удерживало нас от сна. То ли бодрость, то ли боязнь оказаться посреди ночи связанным и снова играть в пленников. Сидели молча, и вдруг Галя запела украинскую песню.
Ее голос звучал в этом пустынном месте странно и чужеродно, но красиво. Она пела про казака, отправившегося на войну с турками и там погибшего, и про чернявую красавицу, так и не дождавшуюся своего мужа.
После украинской песни пауза была недолгой – вдруг, совершенно неожиданно для меня, негромким приятным голосом запела Гуля. Она запела по-казахски; и мелодия, и голос оказались в тончайшей гармонии с этим песком и горами. Я вспомнил песню ее сестры Наташи. Конечно, у Наташи голос был ярче и сильнее, но Гулина песня обладала силой эмоционального гипноза. И я замер, слушая и не понимая слов. Она пела долго, а когда замолчала – тишина словно приобрела другое качество, она стала белее и чище.
– А про що цэ ты спивала? – спросила Галя.
– Это песня про две семьи кочевников, встретившиеся на один день в пустыне. В одной семье был сын, а во второй – дочь, которые влюбились друг в друга с первого взгляда. Но их родители связали каждый своего ребенка и разъехались в разные стороны. И когда унесли их верблюды далеко друг от друга, сказал отец своему связанному сыну: «Когда я был таким, как ты, я тоже влюбился в дочь случайно встретившегося нам по пути кочевника. И так же со мной поступил мой отец. Я долго переживал, но в конце концов забыл о своем горе. А потом отец нашел мне невесту, и мы были с ней счастливы. А если б было иначе – у нас бы родился не ты, а кто-то другой». А мать девушки рассказала такую же историю о себе, о том, как она переживала долгие годы и в конце концов вышла замуж по решению своего отца. И только одного не заметили отец влюбившегося парня и мать влюбившейся девушки. Они не узнали друг друга, ведь именно они много лет назад встретились вот так же на один день в пустыне, и их, так же как они своих детей, связанными увезли родители.
Эти две песни не только приблизили вечер, но и словно разогнали взаимные подозрения. Мы неспешно разложили свои подстилки и устроились на ночлег недалеко друг от друга в очередной ложбинке между двух расползавшихся в стороны каменных языков Актау.
Перед тем как заснуть, я долго думал о разных способах преодоления межнациональных барьеров и недоверии. Та атмосфера, которую вдруг создали две песни, уже не казалась мне волшебной. Я видел, что ситуация стара как мир и то, что именно женщины враждующих народов своим пением привносят мир и спокойствие, не столько неожиданно, сколько закономерно. Вот он, универсальный древний способ утихомиривать межнациональные конфликты на любом уровне. Есть, конечно, и другие способы. Украинец Миклухо-Маклай, выйдя на папуасский берег и увидев перед собой взбудораженную вооруженную толпу аборигенов, демонстративно лег спать прямо на песок. Мы никогда не узнаем, что подумали о нем в этот момент папуасы. Трудно представить себе, чтобы Миклухо-Маклай, выйдя на берег, вдруг запел бы папуасам «Розпрягайте, хлопцы, кони». Тут уж, чтобы все кончилось мирно, ему понадобился бы переводчик-синхронист. Да, думал я, песни хороши для улаживания межнациональных конфликтов, но не межрасовых.