— Я объясню…
— Что объяснишь? — ледяным тоном спросил он. — Объяснишь, что ты гуляла со своим красавцем, итальянским плейбоем?
— Дрю…
— Пила с ним? Выставляла себя напоказ вместе с ним в «Западном»?
— Это же не то…
— Что — не то? Не то, о чем мне твердят на каждом углу?
Шелли облегченно вздохнула. Значит, сам он ничего не видел. Слава богу. Она попала в переплет, но это все можно исправить.
— И он покупал тебе шампанское и кормил оливками из своих рук? И ты сидела там и хихикала, как тринадцатилетняя девчонка?
— А не как старуха, которой почти уже двадцать один год? Это ты хочешь сказать? — закричала она, уязвленная откровенным презрением, отразившимся на его лице. — Которую жених водит на поводке?
А он продолжал, как будто не слышал ее. Голос его звучал несколько спокойнее, но от этого ей стало еще больше не по себе.
— А потом он привез тебя сюда на своей пакостной машине?
— Да ты завидуешь…
— Его машине? Нет. Мужчины часто покупают такие машины в порядке компенсации за некоторые… как бы сказать… отклонения. Знаешь, говорят: большой «ситроен», да маленький… — Непроизнесенное слово повисло в воздухе. — И об этом ты должна была знать, не правда ли, Шелли?
— Черт подери, о чем ты?
— Я не настолько глуп, и не строй из себя оскорбленную невинность! Я видел тебя! Этого достаточно? — Голос его задрожал. — Собственными глазами видел!
— Ты… видел меня?
Она застыла, не веря.
— Да. Видел, как именно он тебя целовал. Я стоял и смотрел и запомнил все, котенок…
— Тогда ты видел и то, как я вырвалась из машины, — защищалась она.
— Конечно, — подтвердил он. — Я не думаю, что даже у тебя хватило бы наглости заниматься сексом в машине рядом с домом твоей матери и жениха!
— Ты с ума сошел!
— Так оно и должно быть, — холодно согласился он, и внезапно в его глазах появилось нечто непонятное, что заставило ее сердце вздрогнуть от страха. И возбуждения.
— Дрю!
Она интуитивно ощутила какую-то опасность.
— Что? — негромко откликнулся он. — В чем дело?
И тут он сжал ее руками, впился губами в ее губы, но это действие никак не могло называться поцелуем. Если только поцелуй — это знак взаимного влечения и нежности. Влечение здесь присутствовало, но о нежности не могло быть и речи.
— Дрю! — прошептала она сквозь струю его жаркого, гневного дыхания.
— Что?
Он еще сильнее смял ее губы и дальше протолкнул язык. Рука его грубо скользнула под ее свитер и с силой сжала грудь. Ее тело переполнилось желанием. Шелли со страхом почувствовала, что у нее подгибаются колени.
— Господи, да ты горишь! — зашептал он. — Неужели он разжег тебя для меня, а, котенок?
Она хотела было что-то возразить, но он уже прижал ее спиной к стене и заглушал поцелуями ее протестующие стоны до тех пор, пока они не перешли в стоны наслаждения. Затем его дрожащие пальцы расстегивали ее джинсовую юбку, его горячая рука легла на ее бедро, и он с силой прижался к ней. Желание пронзило ее насквозь, когда его нетерпеливые пальцы содрали с нее трусы, и тогда он неожиданно оторвался от нее, тяжело дыша. Дыша как умирающий.
И что-то умерло.
Шелли точно знала, что именно. Любовь, неизменно вспыхивавшая в его глазах, когда он смотрел на нее. И Шелли опустилась на колени и зарыдала.
Некоторое время он не мог говорить, а когда наконец заговорил, то оборвал последнюю ниточку призрачной надежды.
— Ты ранила меня, Шелли, — наконец выговорил он. — Почти убила. Иди к своему богатому любовнику. И дай ему то, чего он добивается. А ты, кажется, тоже добиваешься того же самого. Уж конечно, это больше, чем достоинство и уважение.
Он резко повернулся и исчез так же внезапно, как и появился.
Шелли смотрела на него сквозь пламя свечи, стоявшей посредине стола.
— Ты был так груб, Дрю, так безжалостен… Как же ты не понял, что я напрягла все свои нервы, чтобы собраться с духом и прийти к тебе на следующий день? Обрести мир!
— Ты задела мою гордость, — просто ответил Дрю. — Унизила меня своей ложью. Я сам испугался своего гнева, боялся того, что мог бы наговорить тебе, что мог бы натворить…
Дженни открыла дверь; на ее лице читалось неодобрение.
— Дженни, можно мне его увидеть? Ну пожалуйста! Объяснить ему…
Дженни покачала головой, повторяя про себя все, что ей, несомненно, наговорили о ее лучшей подруге.
— Шелли, он не захочет с тобой говорить. Он принял решение. Он сказал, что не хочет больше никогда тебя видеть.
— Вот… — Со слезами на глазах Шелли принялась стягивать с пальца тоненькую золотую полоску с маленьким бриллиантом. Наконец ей это удалось. — Верни ему кольцо.
— Он не возьмет.
— Тогда пусть расплавит его! Или сохранит — как воспоминание о ловушке, в которую он, к счастью, не попал!
По городку поползли слухи, и даже мать не могла разговаривать с Шелли иначе как с видом тяжелобольной. О Шелли шептались на улицах, а наиболее решительные молодые люди из окрестностей очень ясно давали понять, что дурная слава бежит впереди нее.
Даже Джефф, несмотря на то, что получил значительную выгоду от продажи автомобиля, осуждал ее. Ему нравился Дрю. Он нравился всем. Это усугубляло тяжелое состояние Шелли.
Шелли оказалась парией, изгоем, на краю пропасти. В отчаянии она извлекла бежевую карточку Марко. На ее обороте был записан номер его лондонского телефона.
— Если захочешь увидеться, звони, — мурлыкал он при прощании.
Она уехала в Лондон, где почувствовала себя потерянной и очень маленькой. И нелепой в своих нищенских тряпках рядом с Марко в фойе отеля, выстроенного с учетом всех требований роскоши.
Он заметил, что душа у нее не на месте, уже по тому, с каким безразличием она смотрела на стоящую перед ней фарфоровую чашку с чаем.
— Давай прокатимся, — неожиданно предложил он.
Он вывез ее из города, остановил машину у реки, и там она рассказала ему обо всем, что произошло. Некоторое время они сидели в молчании.
— Как ты хочешь поступить? — спросил наконец Марко.
— Не знаю.
Неужели этот растерянный голос принадлежит ей?
— Значит, между тобой и этим Дрю все кончено?
— Наверняка, — безразлично отозвалась она. — Он нас видел.
Марко сказал что-то по-итальянски, и хотя Шелли в то время не знала ни слова на этом языке, но все равно поняла, что Марко выругался.
— Может быть, мне стоит с ним поговорить? Если я возьму ответственность на себя? Я бы ему сказал, что на мгновение не смог удержать себя в руках, но не более того.
— Поговорите, если хотите, чтобы он разбил вам лицо.
Он положил на руль руки, затянутые в тонкие черные перчатки. Должно быть, эти перчатки стоили столько, сколько Дрю зарабатывал за неделю.
— Ведь ты девственница.
Это прозвучало как утверждение, а не как вопрос.
— Да. Да, да.
У него вырвался вздох. Шелли заметила, как его руки с силой сжали руль, а потом он коротко кивнул головой, как будто принял некое решение.
— Расскажи мне о себе, — попросил он. — А потом будешь решать, поедешь ты со мной в Италию или нет. — Он повернулся к Шелли и подарил ей ослепительную улыбку. — Слово за тобой.
У молодой, отчаявшейся девушки не было выбора.
— Мадам?
Официант принес им первое блюдо. Шелли уставилась в свою тарелку, пряча подступившие к глазам слезы. Лишь через несколько секунд она осмелилась взглянуть на Дрю.
Видит ли он се боль? Ее раскаяние? Почему он так внимательно разглядывает ее? Потому что не знает, как она поведет себя в следующую минуту?
— Вспоминать всегда больно, — заметил Дрю.
— Очень.
— Разве ты не догадывалась, — тихо начал он, — что с твоим возвращением в Милмут оживут все воспоминания? Шелли, как ты себе представляла жизнь здесь?
— Не знаю. У меня не было времени подумать. А если бы и было, я бы, наверное, все равно приехала. Я не могу вечно убегать от того, что я натворила. Мне надо наконец встать лицом к лицу с воспоминаниями и прогнать их. Дрю, наверное, пора похоронить прошлое — раз и навсегда.
— Каким же образом?
— Принять, что я, вероятно, ускорила мамину смерть… — Слова застряли у нее в горле. — Я разбила ее сердце…
— Нет, Шелли! — решительно запротестовал Дрю. — Ты за многое можешь себя казнить, но не за это. Смерть твоей мамы была пусть преждевременной, но естественной. Так утверждали все врачи.
— Но я год не приезжала и не видела ее! — застонала Шелли. — А когда приехала, было уже поздно: она лежала в коме и не могла меня выслушать!
— Ты не могла предвидеть, что так случится, — горячо возразил Дрю. — Вспомни, я уезжал из дома на три года. Что-нибудь подобное могло произойти и в моей жизни. А тебе не повезло.
— Да.
Он негромко окликнул се, и она подняла на него глаза.