— Вообще-то они живы, но я с ними навсегда поссорилась. Это в моем сердце они умерли.
— Ах, в сердце!.. Здесь не опера. Я уже сказал, что умерли, — злобно прошептал я, подумав: «Если все бабы дуры, то эта, видимо, из самых глупых…».
— Ну, пусть тогда умерли, — согласилась она.
— Когда, как?.. Он ждет ответа!
— Авария? — полувопросительно уставилась она на меня.
«Вот дуреха!» — разозлился я:
— В дорожном происшествии.
— Когда? Где? — Тилле ждал конкретных данных.
— На шоссе, в 1995 году, от грузовика, — ответила Оксана, а я, переводя эту чушь, с холодком подумал, что вляпываюсь в глупое дело: зачем-то вру, нарушая главную заповедь толмачей — «не лгать», у лжи ноги не только коротки, но и хромы, вот она, ведьма, ковыляет еле-еле, от любого порыва валится и дохнет.
Но, к счастью, Тилле удовлетворился этими данными и перешел к братьям и сестрам, которых не было, а я в душе навсегда зарекся вылезать с инициативами.
— Есть ли родственники, бабушки-дедушки, дяди-тети?
— Нет, никого нет. Бабуля умерла, а дедушка в дурдоме сидит. Почему?.. А он погнал после смерти бабушки: стал всюду в ее шляпке и с ее сумкой ходить… Вот и посадили. Отец сам повез и сдал.
— Когда это случилось?
— А вот недавно, в прошлом году.
— Как в прошлом году? Вы же говорите, что ваши родители погибли в 95-м?..
Оксана растерянно захлопала глазами. Я смотрел в стол. Она глубоко вздохнула и начала плести:
— А… А это он его раньше сдал, когда дедушка первый раз свихнулся и всех курей перерезал. Дедушка потом убежал из дурдома, жил с бабушкой, а когда бабушка умерла, то он опять засвистел и сам пошел в дурдом сдаваться…
— Это тебя надо в дурдом сдать! — проворчал я и перевел этот бред слово в слово.
— Неважно. Дальше. Чем занимались после школы?
— На бухгалтера училась, но потом не работала. Где работать, если бухгалтера со стажем голодают?.. Так, на базаре подрабатывала…
— За рубежом бывали?
— В Турции и Чехии.
— Чем там занимались?
— Работала, — неуверенно сказала она и тише добавила: — На полях.
Тилле, посмотрев на ее холеные руки, сморщился:
— Руки что-то не очень для сельских работ…
— Давно было. Зажили.
Тилле опять углубился в паспорт и спросил в конце концов:
— У вас виза была в Чехию на три месяца, а вы уехали оттуда через три недели. Почему?
— Начальник домогался… Сексуально, — ответила она, отведя глаза в пол.
— Просили там убежище?
— Там?.. А чего там просить?.. Там жизнь не особо лучше, чем у нас.
— Как попали в Германию? Когда?
— На поезде до Москвы, а оттуда на автобусе сюда.
— Вы поехали из Украины в Москву с целью потом сразу эмигрировать в Германию?
— Нет, я туда работу искать поехала. Жила там у подружки. Один раз в Ленинград смотались. В этом, как его… соборе Исаака, ну, где маятник болтается, были. Там случайно познакомилась с одним немцем, он тоже из Москвы на один день на экскурсию приехал. Мы вместе с ним на «Красной стреле» в Москву вернулись. Я ему по дороге свою жизнь рассказала, он мне и посоветовал: «Езжай, мол, в Германию, там тебе помогут!».
Эта информация очень заинтересовала Тилле. Он выключил диктофон и спросил, знает ли она адрес, телефон и имя этого благодетеля и почему это вдруг тот расщедрился и что требовал взамен.
— Переспал, наверно, что еще? — вполголоса ответил я ему, не дожидаясь ответа, но Тилле настойчиво повторил:
— Нет, нет, спросите. Может быть, он ее для проституции выписал. Такие случаи очень часты. И за такие вещи его посадить надо. Торговля людьми!
Но Оксана ответила, что немец, которого зовут Гюнтер (телефон и адрес неизвестны), ничего от нее не требовал, просто пригласил в Москве на обед, был очень вежлив, после ресторана взял паспорт, зашел в посольство и сделал визу, ничего за это не требуя, почти…
— Почти?.. Как это понять?..
Она потупилась:
— Ну… Даже стыдно сказать…
— Говорите, тут как у врача.
— Попросил разрешения ноги полизать… И еще что-то… Глупости, в общем. Он был очень хороший, такой добрый… Старичок уже, лет пятьдесят… Даже билет на автобус купил и денег на дорогу дал.
Тилле усмехнулся и включил диктофон:
— Расскажите подробнее, через какие страны вы ехали.
— Да я и не знаю точно. Всюду не по-нашему написано. Через Польшу, наверно. До Франкфурта. А потом вот сюда, к подруге. У нее и живу.
— А должны жить в лагере. Чем вы вообще обосновываете свою просьбу об убежище? — с некоторым раздражением спросил Тилле.
Я перевел и добавил, видя, что она опять впадает в коматозное состояние:
— Важный вопрос. Соберись.
Она встряхнулась:
— Жизнь заела. Там жизни нету совсем. Там я с голоду умру или в колодец брошусь. Лучше сразу в петлю. Там и жить мне негде.
— Позвольте, как это «негде»?.. Вы сказали, что жили в Харькове с родителями, но они умерли. Значит, у вас осталась квартира? Почему вы в ней не можете жить?
— Там же родители, — удивилась Оксана.
— Они же умерли! — окрысился я на нее, зловеще подумав: «Вот оно, пошло-поехало!.. Ложь сама себя клонирует!».
— Ах да, умерли… — Она почесала в затылке. — А… А квартира в таком состоянии, что там жить нельзя. На ремонт денег нет. Все протекло. В последнее время я жила у подруги. А по стенам здоровущие трещины, опасно стало для жизни. Это правда!
Теперь пошли выяснения, у какой подруги и сколько она жила. Оксана говорила то одно, то другое, путалась в датах, цифрах, адресах и в конце концов разревелась, сквозь слезы повторяя, что если назад — то лучше уж сразу на рельсы, под поезд.
— Да перестань ты с этим поездом! Анна Каренина нашлась! Тут это не проходит, говори что-нибудь конкретное!
— Более веских причин нет? — подавая ей воду, настойчивее спросил Тилле.
Она, всхлипывая, опять вспомнила колодец, голод и петлю.
— По ней не очень скажешь, что она сильно голодала, — скептически покачал головой Тилле.
— Он сомневается, что ты так уж страшно голодала, — перевел я ей и добавил злорадно: — По фигурке действительно не скажешь.
— Это я с пшена и макарон опухла, — парировала она, кокетливо утираясь платочком и глядя на меня влажными глазами.
«Или с икры и осетрины», — хотел сказать я, но промолчал.
Между тем Тилле наговорил несколько заключительных фраз и окончил интервью:
— Подождите внизу, а потом переведите ей протокол. Случай простой, текст будет небольшим.
Пока мы спускались, она канючила:
— Что, плохо, да?.. Плохо?..
— Да чего уж хорошего. С этим дедушкой-психом, подругой, родителями! Зачем живых людей хоронить?.. Видишь, чем обернулось?.. В глупое положение и себя и меня поставила!
— Ну, не сердись, миленький, — виновато сказала она и тронула меня за рукав, и от этих простых слов что-то сжалось внутри, я сразу забыл все неувязки, но одернул себя и солидно объяснил:
— Вместо того, чтобы про топор и колодец плести, надо было что-нибудь конкретное рассказывать. За что им уцепиться в твоем рассказе?.. Где тут политика?..
Внизу, в комнате переводчиков, у окна стоял высокий, хорошо одетый (в бабочке и вельветовом костюме-тройке), сухощавый негр с бородкой и пил чай из стаканчика. Открытый термос дымился на столе.
— Суза, переводчик с французского и суахили, — представился он по-немецки.
Я пожал ему руку и пошел на балкон курить. Оксана — следом, попросила сигарету.
— А вообще как думаешь, дадут? — закуривая и ежась на холодке, опять с надеждой спросила она, заглядывая мне в глаза.
— Не знаю. Вообще-то мало нужного рассказала. В колодец, под поезд, в петлю!.. Это не аргументы. Пол-Союза под поезд не прочь. Ничего хорошего. Одни глупости. Плохо дело, — заговорил во мне комендант лагеря, который знает, что жертву сперва надо испугать, а потом уж брать голыми руками.
— Но что было рассказывать, что?..
— А вот то, например, что ты украинского языка не знаешь, а украинские националисты тебя терроризируют за это. Твой лоток переворачивают и тебя каждый день насилуют. Тут и про колодец, и про петлю вспомнить можно, но — с политической точки зрения!
Она замерла с дымящейся сигаретой в губах.
— Как это я не сообразила!.. Это все Валька дурной, подруги муж, неправильно научил: иди, говорит, и скажи, что жить негде и кушать нечего, они и дадут.
— Это экономическое беженство, а тут другое ведомство. Надо так дело поворачивать, что тебе кушать нечего и жить негде по политическим причинам, а не потому, что дождь идет, потолок протекает, зарплаты куцые и воры в Кремле сидят. Это общая беда, а ты должна о своей личной жизни говорить.
— Паравилна!.. Учи!.. Учи!.. — вдруг раздалось из комнаты.
Мы оторопело посмотрели друг на друга. Я в замешательстве заглянул в комнату — это негр лыбился во весь свой белый рот, с ужимками жестикулируя и повторяя, то ли шутя, то ли серьезно: