— Ты зачема девучка учаши неправда?
— Ты понимаешь по-русски? — спросил я, а в голове мелькнуло: «Этого еще не хватало! Сейчас донесет, что я беженцев учу врать!».
— Суза пять лет Ростов-дедушка, Одесс-бабушка быти.
Оксана с изумлением смотрела на него.
— О, харашо девучка! Помогай нада. Паравилна — полити'к, полити'к нада! Суза знати.
— Она уже дала интервью, поздно теперь думать, — сказал я, намекая, что моя учеба уже не имеет значения.
— Нича, адваката можно потом сказати, потом, на интервь валнавай, а патом вспаминал, — Суза вытащил из портфеля два пластиковых стаканчика: — Чая?.. Откуд девучка?..
— Из Харькова.
— Как ими?
— Оксана.
— О, Оксана, Натьяша, Ленучка, рули сюда, вали туда! — развеселился Суза. — Ранша вся Натьяша и Ленучка мой быти!.. Почему не нада?.. Разгавора буди. Нада, нада!.. Давай-вставай! Сувай-давай! — углубился он в забытые сладкие слова, а у меня отлегло от сердца, хотя я и подумал, что, видно, в этом здании уши есть даже у балконов.
Деловой походкой появилась подруга. Оксана плаксивым голосом ей пожаловалась, что противный Валька все неправильно насоветовал, но подруга хладнокровно махнула рукой:
— Ладно, попытка — не пытка. Тут не выйдет, по-другому попробуем. Вот, есть же Холгер, за пять тысяч соглашается фиктивно расписаться. А деньги ему потом отработаешь… — Она тут же сообщила, что Холгер — это бывший казахстанский немец Олег, Олежка, героинист, за деньги готовый жениться фиктивно хоть на собственной матери. — Ладно, пошли, я опаздываю на работу.
— Она должна еще протокол прочитать, — напомнил я («Чего деньги терять из-за этой стервы?»).
— Да? Тогда я пошла, а Вальку за тобой пришлю, у нас две машины есть, о'кей?..
Она деловито застучала каблучками по тихому коридору. Суза передразнил ее движения:
— Бизнесвумен! Ой, ой, ой!.. — и принялся рассказывать о своей счастливой жизни в Ростове, куда его, продав полплемени в рабство и снабдив деньгами, послал папа-вождь.
В общаге каждый день шли кутежи с музыкой, «пянка и бладка», а он, Суза, был всеми любим и всем нужен, потому что папа-вождь, продав еще раньше другие полплемени, обучал его с детства языкам, а русские браты никаких языков, кроме «иоб-твоя-мать», не знали; и Суза помогал им готовиться к экзаменам и писать курсовые работы («один работ — один кровать»). Кроме того, он был помощником коменданта общежития и имел всех девочек, которых хотел, а хотел он всех, даже кривых, косых и косолапых.
— Ишо, ишо, Суза!.. Давай-вставай! Да, да!.. Ишо-ишо!.. — кривлялся он, изображая экстаз этих девушек, и кричал так громко, что в комнату заглянула фрау Грюн:
— Тише, Суза, не пугай людей! — на что Суза вскочил с подоконника, заплясал вокруг нее, целуя руки, выделывая па и коленца:
— Niger-Kuss, Niger-Kuss, was ist susser?
Мы захлопали в такт, и во время общего веселья вошел Марк и кисло сообщил, что протокол готов. И пока мы шли по коридору, из комнаты неслись взвизги, топот и вскрики забавного суахильца:
— Рули суда, подльюка-сука, сидим-говорим, чай пити, хлеба кушати!
Тилле и еще два сотрудника обсуждали план поездки на какую-то ярмарку-распродажу, где перед закрытием можно будет купить товары со скидками и уступками. Он указал нам на отдельный столик под картами:
— Садитесь там, кабинет большой, мы друг другу не мешаем, переводите… Вот протокол.
За маленьким столиком наши колени сразу и неизбежно соприкоснулись да так и остались. Она ногу не отодвигала, комендант лагеря тоже прижал свою ногу плотнее. Смыкались косточки колен, сливалась плоть бедер. Тепло тел начало перемешиваться, мешаться, мешать думать.
С нее сон как рукой (как ногой) сняло, она смотрела на меня очень внимательно, ловя ноздрями запах одеколона и часто откидывая волосы с висков, что меня всегда злило в женщинах: если волосы падают и мешают, то их надо уложить или закрепить, а не зачесываться поминутно по-обезьяньи, чтоб руки, уши, ключицы или шею лишний раз показать, глаза помозолить: смотри и хоти, дурачок.
Наученный работать не спеша (дела идут, контора пишет), я начал торжественно читать протокол вначале по-немецки, а потом так же обстоятельно переводить:
— Вопрос номер один, двоеточие, большая буква, назовите ваше имя и фамилию, точка, абзац. Ответ номер один, двоеточие, меня зовут Оксана, запятая, фамилия моя Денисенко, точка, абзац… А как тебя правда зовут?.. — прервал я свое оракулье чтение.
— Ты чего, это же мой настоящий паспорт!..
— Ладно, просто спросил. Прошлый раз парень весь день говорил, что его зовут Демьян, а в самом конце вдруг оказался Иван. Вопрос номер два, двоеточие, назовите число, запятая, месяц и год вашего рождения, точка, абзац. Ответ номер два, двоеточие, я родилась двадцать пятого февраля тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, точка, абзац… Рыба?.. Я тоже.
— Видно. Рыбы друг друга узнают… И помогают, между прочим, — она очень определенно посмотрела мне в глаза. — Миленький, слышь, помоги… Раба буду пожизненно… А?.. — И она всей тяжестью налегла на ногу и даже попыталась опустить под стол руку, но я удержал ее:
— Ты что, Рыба?… Тут люди. Давай я лучше сейчас попробую сделать такую вещь: скажу, что ты мне в коридоре рассказала про украинских наци, и как быть, может, надо внести в протокол. В дурачка сыграю. Закину удочку: мол, новые факты открылись… Тут же, в начале протокола, написано: если откроются новые факты, то надо их немедленно сообщить. Вот и сообщаю. Помнишь, этот псих Суза сказал, что даже потом адвокат может добавить факты: мол, беженка на интервью была взволнована, всего сразу не вспомнила, а потом вот открылись такие страсти-мордасти, — спросил я, не думая о том, что опять нарушаю святую заповедь переводчика — «не влиять»; но, с другой стороны, такое вполне было возможно, и было интересно, как поступают в подобных случаях.
Ее нога теснее, горячее, плотнее, тяжелее прижалась к моей:
— Давай, миленький. Только я не знаю, чего говорить.
— Надо найти момент. Пока читаем дальше: вопрос номер три, двоеточие, большая буква, назовите страну и точное место вашего рождения…
— Да чтоб она провалилась, эта страна!.. Одни отморозки. Как думаешь, дадут немцы что-нибудь?.. А, зайчик?
И она так надавила бедром на мою ногу, что столик заскрипел и сдвинулся с места, а Тилле, не прерывая разговора, подозрительно посмотрел в нашу сторону. Я заерзал на стуле, якобы удобно устраиваясь, она сообразила отпрянуть, наши колени разомкнулись, тепло исчезло, повеяло могильным холодом.
— Они смотрят, сиди прилично… И что значит — что-нибудь дадут?.. Тут же не базар. Они могут или дать все, если признают тебя политбеженкой, или не дать ничего — если откажут.
Сотрудники, закончив с ярмаркой и футболом, отправились пить кофе. Тилле остался один, перебирал бумаги и, заметив, что я пару раз вопросительно взглянул на него, спросил:
— Есть проблемы?
— Да нет. Просто пока мы ждали в коридоре, она мне рассказала, что в Харькове на базаре, где она торговала, ее терроризировали украинские наци за то, что она не знает украинского языка и не может отвечать на их вопросы. Палатку переворачивали, товар отнимали, портили, били, даже чуть ли не изнасиловали…
Тилле на секунду задумался, потом покачал головой:
— Это ей все равно не поможет. В таких случаях следует обращаться в местную полицию, а не в Германию.
— Да там, наверно, и полиция такая? — наивно предположил я.
Тилле развел руками:
— Вполне может быть. Но у нас совсем другие функции. Мы не можем принимать всех, кого бьют на базарах. Базаров на свете много. И половина конфликтов происходит из-за языка. Обломки Вавилонской башни, так сказать… Кстати, помните нашего знакомого, который всю Италию пешком прошел?
— Да, Лунгарь. А что, сбежал?..
— Куда ему бежать?.. Нет, просто это никакой не Андрей Лунгарь, а некто Сергей Борисов. Из центральной картотеки пришел ответ, определили по отпечаткам пальцев. Уже один раз пытался сдаться. В прошлом году.
— Преступник?..
— Не знаю. Но раньше этот Борисов, получив отказ, исчез, а теперь вот опять объявился, заново пробует.
— Раз он был тут в прошлом году, значит, весь его рассказ — ложь? — подсчитал я.
— Значит, так. Как он мог быть одновременно и тут, и там?..
— А я, знаете, поверил ему. Он так складно рассказывал, в таких подробностях, — признался я.
Тилле усмехнулся:
— Я тоже… Научился. Или научили. Я попросил переслать мне его дело, посмотрим, какие небылицы он в прошлом году плел. Но он в любом случае получит от меня отказ — и за ложь, и за то, что второй раз полез сдаваться. Уже закончили с протоколом?.. Не буду вам мешать.
И он вышел в коридор, а я сообщил Оксане о своей безуспешной попытке и совете Тилле обращаться в местную полицию, на что Оксана неопределенно отозвалась:
— Да ну!.. Лучше с урками спать, чем с этими уродами на сексоповал идти… Живой не выпустят… Спасибо тебе, солнышко, за все! — И ее колено опять уперлось в мою ногу, мгновенно горячо приросло к ней, и я решил, что для коменданта лагеря настало время действовать: