Ян увидел, как три охотника бегут мимо его
промеж рубашек, а также о золотых крюгеррандах
и амфетаминовых скоростях, заначенных в бритвенном наборе, когда из ниоткуда, к журналистской радости и облегчению, возник зловещий китаец, разодетый во все ковбойское, с натянутой улыбкой и кошельком, до отказа набитым служебными карточками. Представился: Унь Мудэ из китайского Спортивного агентства – и раздал всем по крепкому рукопожатию и пачке дипломатической документации. Отбарабанил пару китайских фраз облаченным в бурое красногвардейцам, они же хунвэйбины, чемоданы защелкнулись, три журналиста прошмыгнули мимо длинной очереди и сотрудника иммиграционной службы – и вышли вон.
– Всегда полезно иметь знакомства в мэрии, – заключил редактор.
Мудэ сухо улыбнулся и двинулся к заждавшемуся фургону.
Легкоатлеты прибывали из своих частей света на срок, зависевший от бюджетов соответствующих стран. Тем, кто был победнее, предстояло прилететь, пробежать и улететь. Те, кому повезло больше, получали пару дней на акклиматизацию.
Американские бегуны жили в Пекине почти неделю и жалели, что им так сильно повезло с бюджетом. Восточная еда ослабляла нижний отдел кишечников, пекинский воздух закупоривал легкие. «Если на бегу впаяться в стенку на
.
в честь своего отца – каменщика. Мама называла Блина «Билл» в честь своего – миссионера. Так что, если честно, Уильямом Блин никогда не был.
Что не помешало учителю звать Блина Уильямом с того дня, когда он пошел в шестой класс питсбургской школы. Что до одноклассников, они именовали Блина «Вилли У», как если бы это было одно слово, вероятно индейское, и уж точно не полуирландское и полукитайское – индейское имя непонятно какого ветра: Виллэу.
Потом, когда Блину осточертели и звездно-полосатые войнушки с узкоглазыми за границей, и показушно-либеральные покаянные плачи в самой Америке, родители перевели его из Питсбурга на родину, в Пекинский универ, где преподы стали называть Блина «Би». Би Лин У. Потому что в заявлении он написал свое имя с инициалом «Б.». Члены же легкоатлетической команды именовали Блина «Шмелый Лу», за что нужно сказать спасибо упрямой девице из Сиднея, единственной (кроме Блина) из разношерстного отряда говорившей по-английски.
– Шмелый Луи, ты ж такая вся из себя боевая черноглазая пчелка, – объясняла она, играя словами, что типично для австралийцев, – и сдается мне, ты скорее из тех, кто спринтует с цветка на цветок, а вовсе никакой не стайер.
Действительно, в питсбургской команде Блин бегал стометровку и 200 метров по виражу. Да и то средненько. На длинные дистанции Блин перешел, когда его рывок пригасили возраст и нерешительность. В Китае же спортивная карьера Блина пошла в гору. Современные американские представления о витаминах, спортивной обуви и технике тренировок сделали его первым в забеге на полтора километра во всех восточных провинциях. Личные рекорды Блина, очень посредственные для Штатов, вели к финишным лентам и уважению. Блина уважали все, кроме этой засранки австралки.
– Шкандыбай! – орала она, когда он шел на последний круг 1500-метровки, и трясла часиками. – Ты бьешь рекорд Мэри Декер
, мой маленький Шмельчик, так шкандыбай же!
А теперь американские журналисты – после того, как им представили мистера Б. Лина, – называли его «Блин».
Блин Крючби
.
– Валяйте, паясничайте, – предостерег он трио, – пока я не сдал вас всех как агентов КГБ.
Фотограф тряхнул головой.
– Никто на это не купится, Блин. Мистер Мудэ сказал, что мы ведем себя по-господски, точь-в-точь как американские капиталисты.
Переводчика Мудэ приставили к американской прессе по случаю грядущего события. Ему было сорок лет, он отличался утонченным вкусом и носил безупречно западные прическу и прикид. Как на день забега решено было снять славные портреты Маркса и Энгельса, так и Мудэ в порядке рекомендации велели вместо серого костюма Красной угрозы
надеть что-нибудь такое, что вызовет у американского зрителя меньшее омерзение. Какой-нибудь западный наряд. И мистер Мудэ заказал у портного зеленовато-голубое западное облачение, щедро украшенное перламутровыми пуговицами и расшитое мордами длиннорогих техасских быков. Под синими отворотами блестели ковбойские сапоги, сделанные на Тайване. Заколка для галстука в форме шестизарядника удерживала шейный платок у самой глотки. В «Хи-хо»
мистер Мудэ смотрелся бы как родной.
Впрочем, в таможенном терминале Пекинского аэропорта его прикид никого не развеселил. Если на то пошло, Мудэ приобрел совсем уже зловещий вид, особенно когда в темпе вальса провел журналистов мимо таможенников, проронив лишь: «Дипроматические».
С самого начала было ясно, что английский Мудэ не по нраву. Но ему поручили выучить этот гнусный язык, а значит, некий тест выявил талант Мудэ именно в этой области; следовательно, английский был ему по зубам; поэтому-то Мудэ его и превозмог.
В итоге он мог переводить – на свой неуклюжий манер, – но не способен был толком общаться. Он не мог болтать. Он не мог шутить. Он мог только улыбаться и говорить «нет», или «нельзя», или «очень жаль, боюсь, это невозможно».
Вот почему журналисты так обрадовались, наткнувшись в гостиничном холле на Блина, который читал комикс про Человека-Паука и слушал маленький пленочный магнитофон, игравший «Забей» группы «Диво»
. Журналисты резко притормозили, чтобы разглядеть это диво получше. Перед ними стоял юный китаец: тонкие синие очки, короткие штаны и «ежик», не стриженный так давно, что волосы сбились в случайные пучки, стоявшие торчком. Журналисты впечатлились.
– Ну не чудный ли сюрприз? – зааплодировали они. – Панк-пекинес!
– Крутая круть, – отвечал Блин. – Свора псов-янки, сбежавших с живодерни. Вы присаживайтесь. Я вижу, вы вот-вот угостите бедного студента выпивкой.