- А это кто такой? – повернулся Гаров в дверной проем зала. Оттуда шагал нетвердой походкой годовалый Макс. Он широко раскрытыми глазами смотрел на незнакомого дяденьку.
- Чей это пузатик? А? Мамин или папин? – Гаров протянул руки навстречу Максу и поднял его над собой.
Ребенок смешно дрыгал ножками и хохотал.
- Ух, ты, толстячок! Максик тебя зовут? Да?
- Что мы на пороге стоим? Проходи. Я сейчас чай поставлю. У меня там салат остался. Пельмени еще сварю.
- Пельмени? Пельмени! Вай-вай-вай! Как я хочу пельмени!
- Заходи в зал. Там телевизор включай. Я сейчас быстренько приготовлю. У тебя поезд или автобус?
- Автобус.
- Когда?
- Вечером…
- У меня все. Прошу на кухню, - проговорила Даша, заходя в зал через пятнадцать минут.
В телевизоре заканчивалась «Утренняя почта». Александр Гаров сидел на диване, приобняв ковыряющегося в «Лего» мальчика, и… спал.
Даша осторожно вытащила из тяжелой руки со вздутыми венами пульт и приглушила звук. Повернулась и стала разглядывать Александра.
- Так вот они какие – волшебники! – тихонько улыбнулась, боясь нарушить идиллию.
Мальчик, заметив ее, протянул руки:
- Ма-ма! Во-сь-ми ми-ня!
- Тихо, тихо, Макс! Видишь, дядя Саша спит. Он устал. Он на войне был. Нас с тобой защищал. Пойдем, я тебя покормлю. Пойдем? – Даша осторожно взяла сына и унесла на кухню.
Гаров сидел в автобусе. Ощущение семейного уюта, возникшего в квартире у Даши Свириденко, исчезало по мере того, как он приближался к своей станице. Вдруг стало себя жалко. Будет ли когда-нибудь тепло в его семье? Если родится ребенок, что-то изменится? Вряд ли. Валерия сейчас уделяет внимание только себе, а потом и подавно не будет считаться с его, Сашиными, потребностями – совершенно естественными, обычными. Неужели это так трудно – СЛЫШАТЬ человека, который рядом? Она просто привыкла, что ЕЕ ЖЕЛАНИЯ всегда исполнялись родителями. Она не знает, что значит любить. Любить – в первую очередь отдавать. Всего себя. Без остатка. Без оглядки. Ничего не требуя взамен. Валерия так не умеет. Гаров поймал себя на мысли, что совершенно не желает встречаться с ней и ее родителями. Как будто не жена она ему. Отчуждение… Когда впервые он почувствовал, что они отдаляются друг от друга? Отдаляются! Да, может, они и не были никогда близки? Просто спали вместе. А теперь пелена сексуального влечения спала, и что? А ведь ничего и не осталось, связывающего их вместе. Разве что штамп в паспорте…
Лариса Ивановна обомлела: на пороге стоял сын, ее родной, любимый, единственный сын, гордость и отдушина.
- Сынок! – смахнула непрошеную слезу со щеки. – Навсегда что ли приехал?
- Здравствуй, мама! Мамуля!.. – Гаров по-медвежьи сильно сжал ее в объятьях, приподнял и стал кружить.
- Что ты? Что ты? Отпусти, ненормальный! – как будто испугавшись, радостно закричала Лариса Ивановна.
- Ну как вы тут, мама? – опуская на крыльцо смеющуюся и плачущую одновременно женщину, спросил Гаров.
Лариса Ивановна ответила не сразу. Поняла, что сын имеет в виду их отношения с Валерией. Не хотелось сына отпускать к ней сейчас. И говорить о ней не хотелось.
- Пойдем, сынок, в дом. Ничего правда не готовила – не знала же, что ты приедешь. Хоть бы позвонил, или письмо написал. Но щи есть. Вчерашние. Будешь? За столом и поговорим.
- Да не хлопочи особо, ма! Меня так накормили в Ростове, что я до Динской еще не успел калории растерять! Я вон смотри, какой у тебя толстый!
- Это кто же тебя там накормил? Кому ты еще кроме меня нужен? – рассмеялась Лариса Ивановна.
- Друга жена. Помнишь, я тебе писал, что к нам в комендатуру прибыл новенький лейтенант? Тоже Александр. Свириденко. Так у него в Ростове семья – жена Даша и сын Максим. Вот к ним я и заезжал. Деньги отвез и Санькино письмо… А Валерия к тебе часто приходит?
- Да в магазине только и встречаемся, - с горечью сказала Лариса Ивановна. – Я за чем-нибудь в очереди стою, а она зайдет: «Здрасьте, Лариса Ивановна! Как дела?». «Хорошо, - говорю. – Как у всех». Вот и весь разговор. Тяжко у меня на душе, Сашка, тяжко! Не знаю, как и быть. Не нравится мне как вы живете. Ты – там, она – здесь, каждый сам по себе. Разве это семья? Ни детей, ни дома. От женщины многое зависит. Нужно чтобы тебе хотелось к ней возвращаться всегда, где бы ты ни был, где бы ты ни находился. А ты? Ты хочешь?
- Что?
- К ней приезжать?
- Хочу, наверное.
- Да если б ты хотел, Саша, ты бы сейчас не у меня на кухне сидел, а у нее. Что я - слепая что ли? Ничего не вижу? Боишься ты к ней идти, нет у тебя желания никакого…
Разговор прервала соседка, заглянувшая на огонек:
- Ой, Сашка приехал? Радость-то какая! И молчат! В гости не приглашают!
- Да погоди ты с гостями, - прервала соседку Лариса Ивановна. – Зашел парень только. Не успел с дороги ни поесть, как следует, ни искупаться. Завтра приходи в гости. А сейчас – извини!
- А жена-то знает, что приехал?
- Да не успели еще ничего и никуда. Вот суматошная!
- Ладно, ладно, пойду. Пусть отдыхает Санька. Не буду мешать.
- Иди-иди, завтра приходи.
- Ма! Ну что ты так? Пусть бы с нами посидела!
- Ну их всех в баню, сынок. Я по тебе соскучилась. А их всех не переслушаешь. Их много, а ты у меня один!.. Золотой мой! – Лариса Ивановна наклонилась над Сашей и мягко стала гладить его волосы. – А седых сколько! Откуда?
- Да, ма, на войне как на войне…
- Эх, сынок, сынок! Умру я, кто тебя пожалеет?
- Ты погоди умирать-то! Поживем еще!
Прапорщик Мердыев залетел в комендатуру как угорелый:
- Вы чего сидите? Не слышали ничего?
- Чего орешь-то? – Смирнов как всегда был невозмутим в любых ситуациях.
- «Вертушка» разбилась. Перед аэропортом. С Ростова летела.
- Так. Ясно. Плохо дело. Взорвем и мы их не сегодня – завтра. А чего ты нервничаешь? Мало вертолетов за последние дни падали?
- Так там Глушк-ко ле…тел… - Мердыев медленно стянул фуражку. – Из отпуска возвращался… Позвонил еще мне из Ростова три часа назад – вылетаю, мол… Сволочи! – прапорщик сел на табуретку и заплакал. Потом ударил кулаком по столу. – Га-ды! Пацан ведь был! Молодой!..
...Хоронить было нечего. Отправляли домой пустой гроб. Нашлись только отдельные обгорелые вещи. И все. Перед тем, как совсем распрощаться с любимым солдатом, Мердыев сбегал в казарму, вытащил из-под подушки помятую семистраничную детскую книжку «Три медведя» с картинками, положил на собранные вещи, оставшиеся от Романа Глушко. Даже привычный к смерти Смирнов не сдержался. Слеза медленно покатилась по его мужественному суровому лицу.
Странно как-то было без Глушко. Порой Смирнов забудется, захочет крикнуть: «Глушко, ко мне!» - потом опомнится, вздохнет тяжело и не зовет никого. Потому как устал он. Помоложе был – с Афгана равных не было: обходили стороной снаряды врага, не боялся он их, шел всегда легко навстречу опасности, рисковал немерено, шутил над своей удачливостью. А теперь устал от войны. Чувствительнее стал, что ли. Понял: пора завязывать. Написал Светлане в Ставрополь, что жди, мол, жена, вернусь при ближайшей возможности. Возможность представилась, правда, не скоро…
Гаров пришел к жене следующим утром. Первым встретил «папу», собирающегося на службу:
- А? Прибыл, вояка? Не всех еще проституток в Грозном перетрахал? – бросил на ходу и помчался дальше, с легкостью, совершенно несвойственной обычно людям грузной комплекции.
Гаров обомлел от подобной циничности. Хотел сразу развернуться и уйти. Но выплыла из ванной комнаты Валерия. В ночнушке и растрепанная:
- Я знала, что ты приехал. Почему вчера не позвонил?
- А нужно было?
- А как ты себе семейную жизнь представляешь? Я – жена тебе! Не подружка. Ты приезжаешь, а я узнаю об этом случайно.
Гаров стоял в центре огромной входной комнаты. И даже под обстрелом он не чувствовал себя более «хреново». Валерия обрушила на него весь пыл своей «обиды»:
- Представляешь, как я себя чувствовала перед знакомыми, которые зашли вчера вечером к маме и как бы, между прочим, обмолвились о твоем приезде? А я и стою, как дура!
Александр молчал. Не знал, что делать. Хотелось уйти. И ушел бы. Но Валерия вдруг сменила гнев на милость. Подошла, прижалась, обняла. Гаров продолжал стоять недвижимо, не реагируя никак. Потом схватил ее на руки и понес наверх, в спальню:
- Мать дома?
- Нет, уже в прокуратуре.
Александр стянул с Валерии короткий прозрачный халатик. Она лежала на кровати – худая и голая. Гаров молча рассматривал ее, сидя рядом. Потом протянул руку к ее соску. Она потянулась, как кошка. Он гладил ее. Постепенно взял ее правую кисть и опустил на самое интимное место. Валерия не сразу поняла, что он хочет. Но он не отпускал ее руку. И она начала гладить себя, ласкать, вводя палец все глубже и глубже. И, когда не осталось терпения, Гаров оттолкнул ее руку, лег сверху и стал лихорадочно освобождаться от одежды. Вошел. Валерия застонала. Гаров двигался навстречу ее бедрам сильно и энергично. Когда все закончилось, он оттолкнулся от женского тела, лег на спину рядом, закрыл глаза. Через пять минут Валерия потянулась к своему мужчине с попыткой «еще разок». Гаров мягко, но уверенно убрал ее руки со своей груди: