Теперь она знала. Теперь она знала теплый, пьянящий вкус его поцелуя, твердость его губ, настойчивые движения языка, входящего в ее рот. Так или иначе, ее руки сейчас обнимали плечи Джона, цеплялись за влажную ткань его рубашки, стараясь прикоснуться к твердому обнаженному телу. Она прижималась к нему, а он еще крепче стискивал ее сильными руками, и целовал глубоко и страстно, снова и снова. Мишель не чувствовала того, что одежда его была влажной, только жар и твердость, и смутно понимала, что если сейчас сама не прекратит это безумие, он точно не остановится. Она не хотела останавливаться. Сегодня все преграды, что она возводила внутри себя, разрушились. Ей хотелось просто лежать рядом с Джоном, и наслаждаться прикосновениями его рук и губ. Мишель знала теперь, каким восхитительным это было бы, но также она твердо знала, что не должна допустить этого. Ее чувства к Рафферти были настолько сильными, что пугали. Он пугал ее. Отношения с ним значили для Мишель слишком много, и она знала, что когда пришел бы момент расставания, она просто не смогла бы этого вынести. Поэтому, со дня их знакомства она старалась держаться от Джона Рафферти подальше.
Собрав последние остатки воли, Мишель прервала поцелуй, и, положив руки ему на плечи, оттолкнула. Она знала, что ей не хватит физической силы, чтобы справиться с ним, и когда он отстранился, поняла, что это был его собственный выбор. Он наблюдал за ней, ожидая ее решения. В комнате повисла тишина, Мишель изо всех сил пыталась вернуть себе самообладание под его пристальным взглядом. Она чувствовала, что ситуация вышла из под контроля. В течение десяти лет она тщательно взращивала враждебность между ними, боясь, что он узнает о ее истинных чувствах к нему. Слишком часто она наблюдала за женщинами, влюбленными в Джона Рафферти, за тем как загорался их взгляд, стоило им только увидеть его, как он ухаживал за ними, но потом бросал и находил себе новый сексуальный объект, и блеск в глазах брошенных женщин сменялся болью, тоской и пустотой. Теперь он смотрел на нее, как на новую игрушку для секса, именно этого все эти годы Мишель старалась избежать. Она не хотела, чтобы Рафферти видел в ней женщину, не хотела присоединиться к той шеренге женщин, которых он использовал и оставил. Тем более сейчас, когда у нее и без того достаточно проблем, не хватало еще добавить к ним разбитое сердце, а Джон Рафферти был ходячей головной болью для всего женского пола. Она и так на пределе, больше ударов ей не вынести, ни эмоциональных, ни материальных.
Пристальный взгляд Рафферти жег ее с черным огнем, скользя медленно по телу, будто измеряя ее груди, бедра, ноги, прикидывая, подойдут ли они ему, доставят ли удовольствие. Он никогда не смотрел на нее так прежде, и это одновременно было приятно и пугало Мишель. В его глазах был секс. В своем воображении он уже был в ней, пробовал ее на вкус, трогал ее, доставлял ей удовольствие. Это был взгляд, которому мало женщин могли сопротивляться, он был полон бессовестной сексуальности, чувственного опыта и высокомерной уверенности, что нет женщины, которая устоит перед ним. Он хотел ее, и собирался получить то, что хочет. Но Мишель не могла позволить этому случиться. Вся ее жизнь прошла, словно в тюрьме из шелка. Сначала ее душил своим обожанием отец, затем Роджер Бэкмен, ее муж, от чьей одержимой ревности она еле выжила. Впервые в жизни она была одна, отвечала сама за себя и находила в этом множество преимуществ. Потерпит она поражение, или преуспеет, теперь Мишель будет отвечать за себя сама, не обращаясь ни к кому за помощью. Она видела Джона насквозь: он хотел ее, но он не любил, и даже не уважал ее. Он считал ее бесполезным паразитом, живущим за счет мужчин.
Медленно, словно ее мышцы болели, она отошла от Джона и села за стол, наклонив голову, таким образом, чтобы он не мог видеть ее лицо. Снова, гордость и привычка пришли на помощь; ее голос был спокоен и холоден, когда Мишель произнесла:
- Как я уже сказала, у меня нет денег, чтобы вернуть вам долг прямо сейчас, и я понимаю, что этот долг давно просрочен. Решение зависит от Вас.
- Я уже сделал свое предложение, - прервал ее Джон, его глаза угрожающе сузились. Он подошел к столу, облокотившись бедром о стол так, что оно почти касалось ее руки. Мишель сглотнула, почувствовав, как пересохло у нее во рту, стараясь не смотреть на сильные, прикрытые хлопчатобумажной тканью мускулы. Тогда он наклонился к ее лицу, и это было еще хуже, потому что его торс приблизился к ней, заставив откинуться назад на стуле.
- Все, что вам нужно сделать, это прекратить свои игры и перестать притворяться, что вам не понравилось то, что сейчас происходило между нами.
Мишель сделала вид, что не слышит его слов.
- Если вам нужна немедленная выплата кредита, я должна буду продать оставшийся скот, чтобы выручить деньги, но мне хотелось бы избежать этого. Я рассчитываю продать скот, чтобы держать ранчо на плаву. Я могу продать часть земли, чтобы достать деньги, но это, конечно, займет больше времени. Я не могу обещать деньги даже через шесть месяцев, это зависит от того, как быстро я смогу найти покупателя.
Мишель задержала дыхание, ожидая его ответ. Продажа части земли была единственной возможностью, которую она видела, но это зависело от того, готов ли он ждать. Рафферти медленно выпрямился, его темные брови, сошлись на переносице, словно она опять разозлила его.
- Стоп, детка, давай еще раз по порядку. Что ты имела в виду, сказав «ранчо на плаву»? Ранчо больше нет.
- Вы ошибаетесь.
В голосе Мишель звучало отчаянное упрямство. – У меня все еще осталось немного скота.
- Где?
Джон не верил ей, это было очевидно.
- На южном пастбище. Забор с восточной стороны нуждается в ремонте, и я не могу…
Мишель запнулась, увидев, как его лицо темнеет от гнева. Почему это его так разозлило? Их земли граничат главным образом на севере, и его табунам ничего не угрожает.
- Хм, а можно еще вопрос? – Спросил Джон, еще больше свирепея. – Кто, интересно знать, работает с этим стадом?
Вот оно что. Он не верит ей, потому что знает: на ранчо не осталось ни одного наемного работника. Мишель вздернула подбородок, бросив на него гордый вызывающий взгляд.
- Я.
Конечно, он не ожидал от нее такого. По мнению Рафферти, меньше всего Мишель была приспособлена к работе на ранчо. Джон провел по ней взглядом, сверху донизу, и его брови, удивленно поднялись. Она понимала, что он видит преднамеренно созданный сегодня образ «Золотой девочки». Ногти на руках и ногах покрыты светло сиреневым лаком, белые сандалии на высоких каблуках, белые льняные штаны и белую шелковую рубашку, влажную, после их объятий. Неожиданно Мишель поняла, что ее одежда по-настоящему мокрая, и против воли краска залила ее лицо. Но она не позволит ему заметить ее смущение, подбородок Мишель задрался еще выше, и она с вызовом посмотрела на него.
- Отлично, - сказал Джон, растягивая слова. – А теперь я хочу посмотреть на ваши руки.
Руки Мишель инстинктивно сжались в кулаки, ее взгляд впился в Рафферти.
- Зачем?
Он двигался слишком быстро, и прежде чем Мишель успела отскочить, поймал ее запястья и притянул их к себе. Она отступила, отстраняясь, чтобы избежать его прикосновений, но он просто разжал ее руку, открыл ее пальцы, и повернул к свету. Его лицо было бесстрастным, в течение минуты, пока он разглядывал ее. Потом он схватил другую руку, и тоже внимательно осмотрел. Он нежно провел подушечками пальцев по царапинам и вздувшимся натертым мозолям. Губы Мишель были упрямо сжаты, лицо выражало безразличие к происходящему. Она не стыдилась своих рук, работа неизбежно оставляет не слишком красивые следы на человеческой плоти. Тяжелый труд был для нее благом, помогая забыть гораздо более болезненные раны. И все же, ей было больно оттого, что Джон увидел следы этого труда. Он словно раздел ее донага, заглянул в самую душу. Ей не хотелось, чтобы хоть кто-то так много знал о ней, ей был не нужен его неизвестно откуда взявшийся интерес к ее персоне. Ей не нужна жалость, и меньше всего она хотела, чтобы Джон Рафферти изменил свое мнение о ней.
Сейчас он пристально изучал ее, потемневший взгляд долго скользил по застывшему лицу и упрямо вздернутому подбородку. Все инстинкты самосохранения в голове Мишель отчаянно били тревогу. Слишком поздно! Возможно, слишком поздно стало с того момента, когда он ступил на ранчо Кэботов. Мишель с самого начала ощутила в нем напряженное ожидание, которое он до поры контролировал, но она приняла это за его обычную враждебность. Рафферти не привык ждать женщину, которую хотел, а Мишель ускользала от него в течение десяти лет. Единственное время, когда она была по настоящему неуязвимой перед его чарами, было время ее короткого брака. Да и расстояние между Филадельфией и центральной Флоридой измерялось не только в милях: это было расстояние между совершенно разными образами жизни, положением в обществе. Но теперь Мишель вернулась в пределы досягаемости, и на сей раз, она уязвима. Она одинока, сломлена, и она должна ему сто тысяч долларов. Он, вероятно, ожидал, что это будет легко.