Проходную я уже миновала, миновала и полутемный коридор. Вот и дверь нашего кабинета…
— Здравствуй, Леля!
Я обернулась.
В двух шагах от меня стоял программист Зорин и приветливо улыбался. Просто удивительно, как он умудрился ко мне подкрасться незамеченным. Что я его не увидела — это понятно, при такой-то темнотище даже ложку мимо рта пронести не мудрено, но как я смогла его не услышать, если он беспрестанно поет (на этот раз он насвистывал «Сердце красавицы склонно к измене…». Не ясно!
А вдруг он специально подкрался? Нацепил на свои пухлые ножки мягкие тапочки, задушил в себе песню, встал на цыпочки и засеменил по темному коридору…
— Зорин, ты чего подкрадываешься? — заверещала я, в надежде, что кто-то за дверью меня услышит и прибежит выручать, на случай если наш Поворотти и есть тот садюга.
— Я? — он очень удивился. — Я тебя из того конца коридора начал звать, а ты меня не слышала.
— Да? — на этот раз удивилась я. Что-то не припомню за собой глухоты.
Так и стояли друг напротив друга, недоверчиво сверкая глазами, пока я не схватила его за рукав и не вытащила на освещенное место.
— И зачем ты меня звал?
— Как зачем? Поздороваться.
— И только?
— Только, — не слишком убедительно буркнул он.
— Ну, тогда, привет! — бросила я и приготовилась вновь нырнуть в темноту, как он поймал меня за руку.
— Подожди, Леля. Я хотел спросить… Ну… Как продвигается следствие?
— А тебе зачем?
— Ну… Как же. Люди погибают и все такое.
— Да ты же, чертов сноб, уборщиц за людей не считаешь, так что не пудри мне мозги… — тут я замолкла, а потом как гаркну генеральским босом. — Где пропадал в течение 40 минут во время нашего юбилейного вечера?
— Нигде.
— Нигде ты будешь пропадать, когда умрешь, а в среду вечером ты был где-то конкретно. Говори!
— Отстань, — жалобно протянул он.
— Говори, а то Геркулесова позову.
Он обиженно сопел, надувал губы, прятал глаза, а потом выпалил:
— В туалете.
— Женском? — ахнула я.
— Почему женском? — удивился Зорин. — Мужском.
— 40 минут?
— 45.
— Так ты за мужиками что ли подглядываешь?
— У меня простатит, — тихо и трагично сообщил он, понурив свою буйную головушку. — Это моя беда.
— Беда? — я не понимала, зачем так переживать из-за какой-то простаты, ведь не СПИД же, даже не хламидиоз.
— Беда, — еще трагичнее вздохнул он. — Болезненное мочеиспускание, проблемы с женщинами…
Я прыснула. Можно подумать, до простатита у него проблем с женщинами не было.
— Могу даже справку показать, — закончил Зорин.
— Не надо, — я похлопала его по пухлому плечу. Я поняла, что это не ОН.
Думаете, меня убедили его сбивчивые жалобы и заверения? Конечно, нет. Просто я все это время смотрела на его руку, которой он так и обхватывал мое запястье. Это не рука убийцы. Мягкая, розовая, с ямками на пальцах, она бы очень хорошо подошла кондитеру.
А вот та, из кустов… Именно такие руки должны быть у убийцы. Сухие, шершавые, с синими прожилками. И пальцы — длинные, тонкие, цепкие.
И в тот миг я осознала, что тогда на меня напал никакой не грабитель, а наш институтский душегуб. Собственной персоной.
Мне стало дурно. Я привалилась к стене, скованная запоздалым страхом.
Через минуту наваждение прошло, и я смогла расслышать слова Зорина.
— Так что там со следствием?
— А тебе зачем? У тебя же простатит, — не к месту добавила я.
— Так ты что, ничего не знаешь?
— Я? — обиделась я. — Я знаю все. Ну, почти все.
— И про Льва?
Я уже хотела спросить, причем здесь царь зверей, но не успела. Дверь, ведущая в коридор, распахнулась, и в ее проеме показалась узнаваемая с первого взгляда фигура Геркулесова. Он обвел взглядом пространство, увидел меня, кивнул, потом прокашлялся и изрек:
— Гражданка Володарская, будьте добры, подойдите ко мне.
Я послушно подошла, Зорин рванул за мной.
Мы вышли в фойе. Было оно просторным и светлым. На одной из стен красовался не слишком удачный портрет отца-основателя института академика Гузеева, а в центре фойе имелась «проходная», с вертушкой и охранником.
На этот раз, кроме портрета и сотрудника ВОХРа было еще много всего, заслуживающего внимания. Например, два милиционера, начальник караула и техники безопасности. Но самое главное — у вертушки понуро стоял Лев Блохин, беззвучно плакал и стыдливо прятал свои скованные наручниками руки под синий халат.
Я недоуменно воззрилась на Геркулесова. Зорин же молчать не думал.
— Что же, гражданин милиционер, делаете? — завопил он. — Невинного человека сажаете!
— Не сажаем, а задерживаем.
— Зачем?
— До выяснения обстоятельств.
— Каких еще обстоятельств? — это уже я подала реплику.
— Уведите, — скомандовал бравый Геркулесов милиционерам, а мою реплику оставил без внимания.
Я не унималась.
— Вы что же Леву подозреваете?
— Именно! — выкрикнул Зорин и затряс в воздухе своим пухлым, совсем не страшным кулаком.
Я недоуменно посмотрела на Блохина. Тот сначала глянул на меня с надеждой, потом сконфузился, опустил очи и захныкал. Его нижняя губа опустилась ему почти на грудь, а соломенные волосенки трогательно упали на лоб.
Бедненький Лева! Жалкий и безобидный мужичек.
— Но почему вы задержали до выяснения обстоятельств именно Блохина? — растерянно спросила я Геркулесова. Мне даже в голову бы не пришло включить его в число потенциальных маньяков.
— Потому что именно он является первым подозреваемым, — буркнул Геркулесов и вновь махнул рукой своим подчиненным.
— Че-го?
— То-го! — передразнил меня Коленька и попытался увести подальше от проходной. Я дала себя оттащить, но когда мы оказались за дверью, зашипела:
— Вы сбрендили, товарищ милиционер?
— Никак нет.
— Никак — да. Мы же с вами договорились, что подозреваем пятерых.
— Мы с вами? Я что-то не припомню, что уполномочивал вас помогать мне вести расследование.
— А мне ваше упл…упл… разрешение и не требуется! — разозлилась я. Вот ведь наглый херувим. Сначала посвящает меня в тонкости следствия, а потом не уполномочивал!
— Я понимаю, что для того чтобы засунуть свой нос куда не надо вам хватит только наглости…
Я подбоченилась, готовая к перепалке. Конечно, я бы предпочла обычную драку, но он страж правопорядка, так что за такого много дадут, а мне сейчас не в тюрьме, а здесь надо быть, иначе этот зазнайка таких дел без моего присмотра натворит…
Неожиданно Геркулесов замолк, испугался, наверное. После продолжительной паузы, сопровождающейся моими грозными взглядами и его сопением, он заговорил.
— Извините за грубость. — Еще пауза. — Но вы выведите кого угодно. — Сопение. — Как сегодня выяснилось, Блохин был в тот день в институте.
— В какой день? — растерялась я.
— В тот, когда было совершено 2-е убийство.
— То есть кроме нас, справляющих, и вахтерши с диспетчером был еще и Лева? — Геркулесов кивнул. — А откуда вы узнали?
— На вахте есть журнал, в нем записано, что Блохин покинул НИИ в 7 вечера.
— Это еще что за ерунда?
Геркулесов устало вздохнул — видно, я ему сильно надоела.
— Блохин старший научный сотрудник, так?
— Так. Он с Сулейманом что-то разрабатывает.
— Бывает, что они задерживаются на работе?
— Наверное. Ученые все шизики, им домой не надо.
— А так как опечатать их комнаты вместе с другими в 5 вечера не могут, то они, опечатывают их сами, сами же подключают сигнализацию, потом сдают ключи на вахту и записывают в журнал кто и когда это сделал. Ясно?
— Ясно, — обиженно буркнула я. Что он со мной, как с маленькой?
— Журнал посмотреть мы догадались только сегодня, вернее, нам даже никто не намекнул, что такой существует. И там синим по белому…
— Да поняла я! — возмутилась я. — А он что говорит?
— Говорит, что в тот день не оставался. Говорит, что ушел вместе со всеми. Говорит, что в 7 спал дома.
— А доказать, конечно, это никто не может.
— Конечно. Он живет один.
— А вахтершу допросили? Ту, которая в тот день дежурила.
— Естественно. Но ничего вразумительного она не сказала. Шастали, говорит, всякие. Ваши же мужики, веселящиеся, постоянно на улицу бегали. То воздухом подышать, то покурить. Она и запуталась.
— А почерк сравнили?
— Это, по-вашему, так быстро делается, да? — вспылил он.
— Извините.
— Да ладно. На первый взгляд похож. Но результат экспертизы мы получим не раньше понедельника, выходные, сами понимаете. А пока Блохина придется задержать.
— Ясно.
— Что вам ясно?
— Что ничего не ясно. — Я почесала ухо — явный признак растерянности. — Кто-то подделал подпись. Но кто?
— Зачем?
— Его кто-то пытается подставить. Это же очевидно.
— Почему именно его, скажите мне, милая девушка?
— Потому что именно Блохин засиживается допоздна чаще других. Сулейман вечно на него работы навешает, а сам домой мчится новости смотреть — он у нас фанат информационных передач. К тому же, у Левы нет семьи, а значит, и алиби, скорее всего, не будет.