— А чего это вы так этого увальня защищаете? — Геркулесов подозрительно прищурился. — Уж не роман ли у вас?
— Да как вы… Да я вас… — от возмущения я растеряла все свое красноречие. А то бы показала ему, как сводить меня, пусть и гипотетически, с таким уродом.
— Значит, нет?
— Катитесь вы, Николай Николаич, подальше! — огрызнулась я перед тем, как развернуться.
А потом, возмущенно стуча каблучками, удалилась.
Пятница.
А день все тянется
Удалилась я не к себе в комнату, где меня ждали мои товарки и целый чайник кипятку, а в «машинный зал», помещение, где находился мозговой центр нашего отдела, в виде огромных устаревших вычислительных машин. Именно там кучкуются мои коллеги-мужчины, но не из-за многомудрых приборов, нуждающихся в их заботе, а по более прозаической и понятной русскому человеку причине — близости сейфа, в котором хранятся месячные запасы спирта.
Я распахнула обитую железом дверь. В лицо мне ударил порыв теплого ветра, это мужики включили «Муссон», то ли вентилятор, то ли радиатор, без которого наша супер-ЭВМ не может работать, она, видите ли, словно сортовая орхидея, может функционировать только при + 18. Кроме железных гробов, именуемых ЕС 1061, в помещении стоял еще плохенький пентиум, за которым я обнаружила программиста Сереженьку. Остальные мужики сгрудились в другом конце маш-зала: Санин и Манин перебирали какие-то железки, а начальник вытирал рот рукой, видно только-только принял стаканчик общественного спирта.
Я тихонько просочилась в помещение, аккуратно села на стул и стала наблюдать.
После 10 минутного слежения я выяснила только то, что и так давно знала, а именно, что в «Нихлоре» служат одни тунеядцы, и даже если кто-то и делает вид, что погружен в производственный процесс, то это еще ничего не значит. Вот, например, Серега. Сидит с умным видом, пялится в монитор, нажимает на клавиши, сдвигает брови, сопит, казалось бы, ваяет программу, ну на худой конец в пасьянс играет. Ан нет. Для Сереги это немыслимая нагрузка, по этому он просто следит за тем, как по темному экрану плавает рыбка, когда надоест, возвращается в свой пустой файл, глядит на серый фон, но и в нем, видно, не наблюдает ничего интересного, поэтому он вновь замирает, дожидается, когда монитор погаснет, ловит глазами окунька… И так до бесконечности.
Уж не знаю, всегда ли Сереженька столь не дисциплинирован, но если всегда, то теперь мне ясно, почему нашу сепер-ЭВМ 100 летней давности так и не списали.
А, может, он так задумчив только сегодня? И тогда эта задумчивость становится подозрительной.
То ли дело Санин с Маниным. Эти, словно муравьишки, вечно копошатся: то чинят, то паяют, то разбирают, то собирают. Вот и сегодня при деле. Устроились в уголочке и слаженно так, с огоньком, потрошат неисправный дисплей. Работа у них спорится, глаза горят… А ведь очень ярко горят. Лихорадочно. И жесты торопливые, будто им не терпится покончить с этим делом, и переключится на другое, а в нашем НИИ это не просто непривычно, а даже неприлично, ведь мы неделю трудимся над тем, что в нормальной организации сделали бы за день.
И тут я уловила еще одну странность в их поведении — они перемигивались. Да, да! Обычно им хватало импульсов, чтобы понять друг друга, иногда жестов, очень редко слов, но я никогда не видела, чтобы они гримасничали. А сегодня просто мимическую пантомиму какую-то устроили! Скорее всего, без слов договориться они не могли, а вслух их произнести боялись, вот и дергали ртами, бровями и даже носами. Потом в ход пошла тяжелая артиллерия — кивки головой в различных направлениях. После очередного, наверное, 33-его, они дружно встали и направились к двери, не переставая при этом перемигиваться.
Что же скрывают эти с виду безобидные близнецы? Куда спешат? Чего шифруют?
Загадка.
А вот еще одна — об этом я подумала, когда мой взгляд упал на начальника, до этого не подававшего признаков жизнедеятельности. Дело в том, что с уходом Санина — Манина, Кузин заметно оживился. Начал выхаживать по помещению, перекладывать с место на место бумагу, считать не нуждающиеся в счете пустые коробки. И в этой суетливой и, на первый взгляд, бездумной деятельности я вдруг углядела смысл, а именно — желание своим мельтешением отвлечь меня от чего-то, что я не должна была увидеть, либо вообще прогнать из машинного зала.
Но не на того напал! Я никуда не ушла, даже поудобнее устроилась в кресле и сделала вид, что занята прочтением брошюры о правильном использовании огнетушителей. Кузина это не сильно обрадовало, но посканировав меня минут 5, он пришел к выводу, что огнетушители — это единственное, что меня занимает, поэтому он расслабился и потерял бдительность.
Этого мне и надо было. Высунув из-за книжонки глаз и кончик носа, я смогла пронаблюдать, как Кузин подкрался к тому углу, где недавно копошились Санин с Маниным, как открыл шкаф, доступу к которому до недавнего времени мешали блезнецы-электроники, как, сгорбившись, закопошился там и как…
… Достал из недр шкафа упаковку спичечных коробков!
Воровато озираясь, он сунул ее в карман.
Когда дело было сделано, он вновь стал собой — ясным взором окинул комнату, нашел изъян в идеально сложенной пирамиде из коробок, затем по-молодецки бросился его устранять.
Я сидела неподвижно. Только губы мои шевелились, произнося, как заклинание «сорвать пломбу, выдернуть чеку, сорвать пломбу, выдернуть чеку». Когда слово «чека» прозвучало в 10-ый раз, я встрепенулась. Какая еще… А! Оказалось, что перед глазами у меня по-прежнему брошюра, позволяющая грамотно бороться с пожарами по средствам огнетушителя, и я от растерянности начала ее читать — «сорвать пломбу, выдернуть чеку».
Книжка полетела в урну. Я задумалась. Зачем ему спички? Тут же ответила — прикуривать. Почему они лежат в сейфе? — Выдали, а он припрятал (не удивляйтесь, нам частенько выдают в общее пользование необычные вещи, например, тряпки, спички, совки, мухобойки). Почему так много? — Выдали на весь отдел, а он «зажал». Что ж так таиться? — Так ведь на весь отдел, вдруг и мы захотим разжиться спичечками.
Вот и выходило, что все логично, но в свете недавних событий — подозрительно. Неужто он и есть маньяк? Тот самый, что режет женщин и палит помещения?
Ответа у меня не было. Не осталось и желания его получать. Хватит на сегодня! Надо признать, что для сыщика я слишком нетерпелива и мнительна. Так что вернемся к нормальной жизни, хотя бы на оставшиеся полдня.
Круглые часы над дверью показывали 12. Теперь понятно, почему у меня в животе так урчит — ведь время обеда. С блаженной улыбкой на губах, вся такая в предвкушении сытной трапезы, я вышла из комнаты.
Оказавшись в коридоре, я вновь ощутила смутную тревогу. Не то чтоб, меня пугала темнота, просто вспомнила губастую физиономия Левы, и мне стало не по себе. Я подумала, что раз убийца придумал втянуть в это дело невинного человека, значит он еще беспринципнее, злее, отвратительнее, чем я считала. И значит, он не простой садист, извращенец, маньяк, он еще и хладнокровный, умный, выдержанный стратег. А это уже хуже. Такого поймать будет гораздо сложнее. Но я поймаю!
Почти у самой двери, ведущей в нашу комнату, я затормозила. Остановил меня гомон, доносящийся из фойе. И так как любопытство не порок, я проигнорировала жалобы моего желудка на пустоту, и выпрыгнула на шум.
Моему любопытному взору открылась картина, если и не увлекательная, то, по крайней мере, занимательная. А именно: в центре фойе, прижатый спиной к будке вахтера, стоял ошарашенный Геркулесов, с ним рядом удивленно моргал Блохин, чуть поодаль митинговал Зорин — басовито ругал милицию, тряс в воздухе кулаком, топал толстой ножкой — и был смутно похож на кубинского революционера; а по оставшемуся пространству носился Сулейман, таская за собой молодого прыщеватого человека, которого он держал за руку.
— Я же вам говорю, что не мог он уйти в тот день в 7. Он ушел гораздо раньше, а вы мне все твердите… — горячился профессор Швейцер.
— Почему вы так в этом уверены? — вяло вопрошал Геркулесов.
— Потому что новости на НТВ начинаются в 7.
— И что?
— А то, что каждый интеллигентный человек обязан быть в курсе мировых новостей. А Лева только про динозавров да про мартышек смотрит…
— «Живую природу», — пояснил Блохин извиняющимся тоном, а потом вновь слился со стеной.
— Да! — Сулейман затормозил. — А его ругаю. Нельзя так, Лева! Надо быть политически грамотным!
— Ну и что дальше? — заинтересовался Геркулесов. Вид у него стал более адекватный, чем минуту назад. А то я напугалась, что мельтешения Сулеймана доведут Коленьку до обморока, видно, у бедняжечки, плохой вестибулярный аппарат.
— А то, что в тот день он мне пообещал исправиться, и именно по этому я отпустил его в 5 домой, не смотря на то, что сначала велел ему задержаться. У нас, видите ли, срочная работа…
— Ну и?
— Сам я ушел в 5, Леве разрешил отбыть в 6, а вот он, — Сулейман ткнул пальцем в молчавшего все это время парня, — как раз и ушел в 7.
— Да? — удивилась я. Как-то не сильно мне верилось, что такой дурик смог даже не убить кого-то, а просто подпись подделась. Это же Паня — тишайший, самый незаметный институтский специалист.