— Еще бы! Что он понимает!
Аня протянула ему фуражку:
— Надень, я хочу посмотреть, как ты в ней выглядишь. Нет, постой, я сама…Вот так, козырек чуть-чуть вниз… — Она отступила на шаг в восхищении. — Какой ты красивый. Невероятно… Ты сам-то знаешь, какой ты красивый? Поразительно, как я сразу не заметила… — Голос ее упал до шепота. Никогда в жизни Аня не была так искренна, как сейчас. Где были ее глаза?! Как могла она не разглядеть с самого начала? Не существовало на свете лица более притягательного, желанного, в ней все переворачивалось при одном взгляде на него, это было как внезапный удар, как приговор, она вдруг испугалась, ощутив в себе какую-то небывалую могучую силу, которая властно влекла ее к нему.
Она задохнулась и качнулась вперед. Он снял с головы фуражку, обхватил Анну за талию свободной рукой и прижал к себе. Наступил тот исполненный наивысшего таинства миг, когда души двух людей отражаются в глазах и сливаются воедино, когда не нужны мысли, слова, когда стихия, именуемая любовью, подхватывает и превращает живые существа в разнозаряженные частицы, неудержимо стремящиеся друг к другу…
Время остановилось; сколько прошло секунд, минут, часов до того момента, как голос отца окликнул Аню извне, оба не могли бы определить. Они медленно отстранились друг от друга, так и не проронив ни слова.
Аня пошла к двери, оглядываясь, все еще не в силах отвести взгляд, и, выйдя к отцу, отвечая на его вопросы, обреченно ждала: вот сейчас он заметит, поймет, что свершилось важное, необратимое, что она другая, не та Аня, которая приехала к нему два дня назад — страшно представить, как давно это было, не в этой жизни — в другой.
Потом они все вместе сидели за столом, обедали, о чем-то говорили; Аня возилась с сыном, после обеда мыла посуду, хлопотала на кухне. Матвей был здесь же, все порывался что-то у нее отнять и сделать сам; они сталкивались, смеялись, непринужденно поддевали друг друга, но обмануться было нельзя: особенное сияние, тот свет, что занялся от одного источника и поселился в глазах обоих, мог выдать их с головой любому мало-мальски наблюдательному очевидцу; к счастью, таковых в то время поблизости не оказалось: Тёмка был слишком мал, а Семена Павловича донимали мысли о предстоящем отъезде Сережи. Он был рассеян и прикидывал, какие из вещей следует Сереже брать с собой, а какие лучше оставить дома. Обсуждение предмета поддерживалось Аней и Матвеем, пожалуй, с излишним жаром.
— Чем бы тебя развлечь? — сказал Матвей, когда все дела по дому были завершены. — Придумал! Прокачу на самолете. Не пугайся — на ЯК-52 в аэроклубе, это учебно-тренировочный самолет, совсем не страшно.
— А ты не будешь делать всякие кубинские восьмерки, петли и бочки? — Аня замерла в счастливо- тревожном ожидании перспективы оказаться с ним вдвоем в небе.
— Я похож на безответственного глупца? — ответил он вопросом на вопрос.
— А как же Тёмка? Мы не можем взять его с собой.
— Сгоняем, пока он спит. Даже если проснется, папа за ним присмотрит. Одевайся потеплее, живо, гриву свою собери как-нибудь, в карманы ничего не клади и вообще — ничего лишнего.
— Есть, поняла, я сейчас, — лихорадочно засуетилась Аня.
Так, эти джинсы как раз подойдут, кроссовки, куртка достаточно теплая, украшения долой, волосы скрутить и затянуть резинкой. Не удержалась — брызнула на себя духами: нелишне очаровать пилота запахом хороших духов.
В аэроклубе было людно, на летном поле ждали своей очереди парашютисты, то и дело просил разрешения на взлет спортивный или учебный самолет, другой, приземлившись, выруливал на стоянку. Аня, оглушенная рокотом очередного двигателя, теребила тащившего ее за руку Матвея:
— Смотри, здесь очередь.
— Только не для нас, — прокричал он ей в ухо.
Самолет вырулил на взлетно-посадочную полосу, появилась возможность разговаривать.
— Опаньки, а вот и подполковник Нагатин! Этого следовало ожидать. Его жена — начальник аэроклуба. — К Матвею энергичным шагом приближался плотный коренастый офицер. У него было широкое лицо с белесыми, грозно сдвинутыми бровями. — Сейчас устроит мне взбучку, нутром чую. Закрой уши на всякий случай.
— Нагатин? Это который с кулаками? Вид у него крайне недружелюбный. Приготовься к самообороне.
— Иртеньев! Тудыть твою в качель! — загремел подполковник голосом, который мало чем уступал реву двигателя ушедшего на взлет самолета. — Какого черта ты тут делаешь? Не налетался сегодня?
— Никак нет, товарищ подполковник, не налетался! — вытянулся Матвей.
— Ты это брось, Иртеньев, недосуг с тобой шутки шутить. Завтра заступаешь на боевое дежурство, тебе приказано отдыхать, а ты мне тут ваньку валяешь!
— Виноват, Федор Иваныч, гости у меня из Москвы, вот решил показать аэроклуб.
— Гости… — сварливо повторил подполковник, придирчиво оглядывая Аню из-под насупленных бровей. — Докладывай, что за гости, мне о тебе все знать положено. А то глядишь — сегодня гости, а завтра летчику самолет доверить нельзя.
— Познакомьтесь, Федор Иваныч — Анна Иртеньева, дочь полковника Иртеньева, — отрекомендовал Матвей.
— Шутишь! Семена Палыча дочь? — Нагатин приосанился, лицо его расплылось в широчайшую улыбку. — Так какие ж это гости, это ж свои люди. Ай да Палыч, ай да партизан, все молчком, никому ни слова. Очень рад, сходство, надо заметить, исключительное. Надолго в наши края?
— К сожалению, завтра надо возвращаться в Москву.
— Не беда, не на край света уезжаете… Иртеньев! Ради такого случая мы перенесем твое дежурство. Мог бы и сам намекнуть.
— Спасибо, Федор Иваныч, нам бы небольшие покатушки, минут на двадцать, исключительно в зоне и в горизонте.
— Валяй, без проблем. Вон Як на подходе. Иди к технику, скажи, что я разрешил…
Отличный парень, — поведал Нагатин Анне, с родительской гордостью глядя вслед подтянутой фигуре Матвея. — Храбрец, ас, один из лучших в полку. Это в его-то годы!
— Расскажите мне о летчиках вашего полка, Федор Иваныч, — с неподдельной заинтересованностью попросила Аня. — Мне теперь все о вас надо знать. Много в полку таких, как Матвей?
— Достаточно, чтобы вышибить дух из любого наглеца, который сунется в Россию без приглашения. А вы молодец, наша гвардейская косточка, я сразу заметил, — загорелся Нагатин. Видно было, что тема его волнует. — Верите ли, Анечка, я было пал духом в годы перестройки, думал, не подняться авиаполку, самолеты простаивали, летчики теряли квалификацию, ан нет — летают наши орлы и беречь каждого необходимо как зеницу ока. От них в первую очередь зависит мирная жизнь нашей страны. Скажете, громкие слова? Преувеличение? Нет, это объективная реальность. Сколько бы не трудились дипломаты, пацифисты, сколько бы гуманисты не призывали к всеобщей любви и братству, а люди воевать не перестанут, такова их суть, доказательством тому вся история человечества. Сильная армия — залог политической и экономической независимости государства. Верно я говорю? А какая сила в наши дни главенствует в армии? Правильно: авиация. Без мощной авиации и опытных профессионалов страна беззащитна. Каждый из этих прекрасных, достойных парней гарант нашей с вами безопасности. Я так понимаю этот вопрос — плохо, что не все понимают.
— Вы абсолютно правы, — задумчиво согласилась Аня. — Вот вы сейчас сказали, и я думаю, что вы очень, очень правы. Мы все, должно быть, чего-то не понимаем.
Нагатин помог Ане подняться на крыло самолета, с крыла в тесную кабину, сам затянул на ней ремни, объяснил, как пользоваться переговорным устройством и парашютом.
— Дежурный инструктаж, — успокоил он, — парашют вряд ли понадобится.
Наконец Нагатин исчез из поля зрения. Возникло лицо Матвея:
— Тебе удобно? Сиди смирно, ручки, педали не трогай, и вообще ничего не трогай, только смотри.
Фонарь закрыт, теперь голос Матвея в наушниках. Он в передней кабине; жаль, что не рядом, они словно разъединены.
Пилот запустил двигатель и начал руление на линию исполнительного старта. Ане было слышно, как Матвей переговаривался по радио с руководителем полетов. Сердце у нее превратилось в резиновый мяч, который то сжимался, то разжимался — сначала от голоса Матвея по ходу радиообмена — вот так же спокойно, даже буднично, он, вероятно, переговаривается на стратосферных высотах, — потом от головокружительного взлета. Облака придвинулись совсем близко, расступились и пропустили маленький самолет, а над головой ничего, кроме остекления кабины, практически никакой преграды между тобой и чистым необъятным небом. Теперь сердце расширилось и заполонило всю грудь от невыразимого восторга и давно забытой ребяческой радости. Значит, и человек может стать птицей и ощутить упоение свободного полета. Глаза, мозг, ощущения в теле самолета, как в теле птицы, а стремительность движения и того больше. Ане захотелось раскинуть руки, как в том сне, и крикнуть на весь мир: «Как чудесно, как я счастлива!» — жаль, размеры кабины не позволяли.