— Надо вызвать полицию, — сказал Логов.
— Подожди, — Марта встала на колени и внимательно осмотрела Вика. — Он живой! У него случился приступ. Занялся, наверное, пока тебя не было, сочинением своего текста. Вот ему голову и отключило.
— Какого текста?
— Того самого, что он хотел закончить.
— Что же нам делать?
— Посмотри в холодильнике, у него там должен быть пакет с молоком. Налей полстакана и принеси сюда.
— Молоко ему поможет?
— Надеюсь. Принеси, мы и узнаем.
Собственно, кроме молока в холодильнике ничего больше не было. Всего четыре пакета. Появилась надежда. Наверное, Вик знал, что делал, создавая запас. Медблок подобный рецепт выписать не мог, значит, он научился помогать себе сам, определил эмпирическим путем, как поправить здоровье во время кризиса. Значит, молоко действовало.
Марта взяла стакан и сказала:
— Усади его в кресло.
Вик оказался довольно тяжелым, но Логов справился. Марта поднесла к его губам стакан и легонько стукнула по щеке, Вик непроизвольно сглотнул. Еще один удар, и он смог пить.
— Когда он придет в себя? — спросил Логов.
Вик закашлялся и открыл глаза.
— Где я? Как вы здесь очутились, дорогие друзья? — спросил он и попытался улыбнуться.
— Живой? Напугал ты нас.
— А ведь это ты виноват в том, что меня сегодня так сильно прихватило.
— Здравствуйте, приехали.
— На меня неожиданно свалилась твоя помощь, я стал думать, что появилась надежда выкрутиться. Ты вертелся у меня под ногами, и, вроде бы, стало лучше. Попробовал закончить главу и… рухнул. Если бы не вы, то я закончил бы сегодня не только главу, но и всю книгу. На полуслове. По причине преждевременной кончины.
Логов с благодарностью посмотрел на друга. То, что Вик сумел сохранить чувство юмора во время ужасного приступа, прибавляло уверенности.
— Можешь говорить? Мы, вообще-то, к тебе по делу.
— Он сможет, — сказала Марта.
— Постараюсь выслушать. Но утверждать, что готов поддержать разговор, не стану.
Щеки Вика порозовели, жизнь возвращалась к нему. Логов подумал, если сейчас его спросить о содержании главы, которую он собирался написать, он и не вспомнит. Может быть и правда, страсть к литературе и здоровая жизнь вещи несовместные?
— Это Марта, самый важный в моей жизни человек. Благодаря ее стараниям ты вылечишься, — сказал Логов твердо, важно было, что бы Вик в это поверил.
И он рассказал, что знал. О вредной нейронной связи, возникающей в мозгу писателя всякий раз, когда тот занимается творчеством. О том, что современная медицина относится к занятиям литературой, как к опасному заболеванию, подобному алкоголизму. Назвали болезнь литературной зависимостью. Поэтому и лечение выбрали соответствующее — пресловутую подшивку. Собственно поэтому любая попытка Вика вернуться к работе над текстом тут же заканчивается очередным приступом. Медблок ничем не может помочь, потому что считает вредоносные атаки вирусов лечением. Вика может спасти только полный отказ от занятий литературой. Если же он продолжит работу над книгой, то его ничто не спасет, смерть наступит в назначенный медблоком срок.
— Но я не могу бросить литературу! — твердо сказал Вик. — Если я не смогу писать свои книги, зачем мне жить?
— И об этом мы подумали! — радостно сказал Логов. — Было трудно, но Марте удалось справиться. В законе о противодействии литературной зависимости отыскалась лазейка.
— И что я должен буду сделать?
— Сущий пустяк — полетишь со мной на Марс! Там заниматься литературой разрешается.
— Ну и дурак же ты, Логов! И шутки у тебя дурацкие. Надо же, что выдумал!
Логов посмотрел на Марту, она тихонько рассмеялась. Ее спокойствие придало Логову силы.
— Ты получишь право писать абсолютно свободно, и как минимум, у тебя будет заинтересованный в твоем творчестве читатель. Какого рожна тебе еще нужно?
— Ты это серьезно?
— Послушайте, Вик, — в разговор вступила Марта. — Мы предлагаем вам идеальный выход из положения, в котором вы оказались. Насколько я понимаю, отказаться от литературного труда вы все равно не сможете. Вам придется принять наше предложение или умереть. Но если вы умрете, кто будет сочинять ваши книги? А ведь вам еще о многом хочется написать. Соглашайтесь. У вас нет другого выхода.
— Я излечусь?
— Да, — хором сказали Логов и Марта.
— Насколько я понимаю, вы все уже решили без меня. Я должен что-то подписать?
Марта протянула ему приказ.
— Вот здесь и вот здесь.
— А знаешь, я рад, что ты полетишь со мной, — сказал Логов. — Ты самый лучший напарник, о котором я только мог мечтать. Не только потому, что ты мой друг, и у тебя нет далеко идущих планов по захвату власти на Марсе. Ты, Вик, замечательный человек, мы будем жить нормальной человеческой жизнью, выполним свой долг — подготовим базу для нового потока переселенцев, которые обязательно полетят вслед за нами. Они будут нам благодарны. Очень скоро на Марсе появятся первые традиции — люди не могут существовать без веселых праздников — довольные марсиане, напившись крепких алкогольных напитков, обязательно будут вспоминать добрым словом первых переселенцев, не забудут и нас, конечно. Про нас скажут: «Эти ребята были в числе первых переселенцев». Хочу, чтобы они так сказали. Большего ничего не надо. Считай, что это моя навязчивая идея.
— Из меня работник аховый! — признался Вик.
— Ерунда! Мы, марсиане, будем читать твои книги.
— Если я не умру до старта.
— Осталось всего лишь двадцать пять дней, — сказала Марта. — Придется на это время отказаться от чтения и сочинительства. В космосе заниматься литературой вам уже можно будет. Впрочем, дату окончательного снятия запрета я еще должна уточнить.
— Успею ли я подготовиться к полету так быстро?
— Вами займутся специалисты. Они свое дело знают. Будьте уверены!
20
На следующий день за Виком прислали автомобиль и отвезли в медицинский центр. Логов хотел проводить его, ему казалось, что его присутствие должно помочь другу. Он даже приготовил слова поддержки, самые доходчивые и простые: «Все будет хорошо»! «Я уже прошел процедуры и жив-здоров»! «Ничего страшного с тобой не сделают»! Вик мог задать ему какой-нибудь важный вопрос, скажем, почему биожидкость, которую закачивают переселенцам вместо крови, синего цвета? Да и про правильный режим дня Логов мог рассказать много интересного, потому что сам сначала мучился, а потом привык. Но он опоздал.
Дверь ему открыл сотрудник Агентства. Он искренне удивился, увидев на пороге Логова.
— Что вы здесь делаете? Вам здесь нельзя находиться. Личные встречи с другими переселенцами запрещены.
Логов растерялся. Он отвык выслушивать нравоучения от обслуживающего персонала Агентства. После того, как он попал в список переселенцев, никто не разговаривал с ним в таком тоне.
— Все не так! Я имею право! За моей подготовкой к полету наблюдают компетентные люди. Они допускают некоторую свободу моих передвижений. Вам не следует беспокоиться о соблюдении мной режима дня!
— Да ради бога! — ответил сотрудник и отвернулся. — Сами же потом пожалеете, что не выполняли команды специалистов. Мое дело предупредить.
— Все в порядке, сержант! — сказала невесть откуда появившаяся Марта. — Не обращайте внимания, а с Логовым я разберусь сама.
— Я не успел, — с горечью признался Логов.
— Вижу, что теперь поделаешь?
Она была права. Логов пожал плечами.
— Пойдем, прогуляемся.
Марта взяла его за руку и повела за собой. Она не стала вызывать лифт и бодро запрыгала по ступенькам, ни на мгновение не выпуская руку Логова.
— Куда мы идем?
— В парк, ты же хотел.
— Правда? — Логов не помнил, но у него не было причин не верить Марго. — Что мы там будем делать?
— То, что делают в парке люди: гулять, дышать свежим воздухом, восторгаться красотой пейзажей и деревьев, разговаривать.
Дорога до парка на автомобиле Агентства заняла не более десяти минут. Все это время Логов, не отрываясь, смотрел в окно, хотел запомнить виды этого небольшого, но неизменно присутствующего в его памяти городка. Он здесь родился, это была его малая родина. Улицы были широкими, дома высокими. Они мчались по совершенно незнакомым местам. Понастроили тут! Логов не узнавал города своего детства. И только когда автомобиль на полной скорости пронесся мимо статуи Генриха, Логов, к своему большому смущению, понял, что по-прежнему находится в столице, по месту официальной регистрации, а вовсе не в городке своего детства. Почему ему вдруг пришло в голову, что он переместился в пространстве и времени, разбираться Логову было неохота. Наверное, все дело в том, что он расстроился из-за того, что не смог встретиться с Виком. Вик, городок детства, где они вместе учились в местной школе — простые ассоциации, ставшие причиной неожиданного миража.
— Ты что такой грустный?
— Задумался, вспомнил детство.
— Это из-за Вика?
— Думаю, что да.
В парке было очень тихо, это подействовало на Логова умиротворяющее. На дорожках обнаружились лужи, весна наступила, что тут поделаешь, но и это мелкое неудобство было кстати, Логову нравилось обходить лужи, не замочив ноги. Это было своеобразное развлечение.
— Ты там осторожнее, а то простудишься, — сказала Марта.
Некоторое время они шли молча, Логову очень многое хотелось рассказать Марте. Она, словно почувствовав его намерение, заговорила первая:
— Расскажи мне о Вике.
— Прошлое — ужасная штука. Признаться, я больше люблю будущее. Вот так живешь, в ус не дуешь, и вдруг какая-то случайная новость напоминает о старом друге, с которым давным-давно не встречался. Вот и приходится вспоминать свою жизнь. Все плохое и все хорошее. Так и с Виком получилось. Наша дружба прервалась не потому, что мы сделали друг другу что-то плохое. Просто так жизнь сложилась, времени для общения стало мало, наши интересы не совпали.
— У вас были разные интересы? — удивилась Марта.
— А что тут такого? Мы с ним обсуждали довольно спорные вещи. Было бы странно, если бы наши мнения всегда совпадали. Впрочем, бывало и такое.
— Ты относишься к Вику с уважением?
— Мы друг другу многим обязаны, — сказал Логов. — Нет ничего удивительного, что мы оба захотели увидеться перед тем, как покинуть этот мир навсегда. Но он меня удивил. Представляешь, прихожу, здороваюсь, а в ответ от него слышу: «Готовлюсь умереть». «У меня неизлечимая болезнь». Неужели я должен был смириться с тем, что он потерял желание сопротивляться болезни? Признаюсь, что сначала я растерялся. Никогда не приходилось видеть Вика, опустившего руки, сдавшегося. А потом оказалось, что дело обстоит еще хуже. Мне ли не знать, что Вик никогда не откажется от занятий литературой.
— Вы с ним говорили о литературе?
— Очень часто. Я помню только самые банальные из его высказываний: «литература призвана не безучастно отражать жизнь, а творчески ее перерабатывать», «форма произведения определяется его содержанием», «писатель должен брать у жизни не все подряд, а отбирать самое главное и типизировать». И так далее. По-моему, когда Вик писал свои книги, он про эту банальщину забывал.
— Наверное, он цитировал критические книги.
Эти слова показались Логову забавными, он не смог удержаться и рассмеялся.
Марта промолчала, и он сделал вывод, что она ждет продолжения рассказа о Вике и его литературе. Непонятно было, зачем ей это. По его представлениям, одного только знания о том, что писатели, упорствуя в своем желании сочинять книги, навлекают на себя страшный недуг — неизлечимое заболевание и скорую смерть, достаточно, чтобы обходить их стороной. Они поступают так не по принуждению, а на свой страх и риск, потому что выбор у человека есть всегда. Забросьте свое опасное занятие и живите припеваючи. Многим это удается, а кому-то нет. Кто из них прав — трудно сказать.
С Виком было понятно — его не переделаешь, но зачем Марте понадобилось выяснять подробности? Разумный ответ мог быть только один — она собирает материал, которого ей не хватает, чтобы навсегда избавить Вика от его проклятия. Логов с нежностью посмотрел на Марту и подумал, что он не самый пропащий человек на этом свете, если его подругой согласилась стать такая красивая и умная женщина. Непонятно как, но, вроде бы, он это заслужил.
— Ты действительно хочешь поговорить о Вике?
— Да, если можно, — попросила Марта.
— Я уже рассказывал, что в детстве мы много читали, а потом долго обсуждали прочитанное. Мы умели находить в текстах отрывки, которые не могли не вызвать нашего искреннего восхищения. Каждый раз, отыскав в книге очередной словесный изыск, мы делились своей находкой, с упоением пересказывали его, иногда зачитывали вслух. Были времена, когда нам нравились одни и те же книги. Но это продолжалось недолго. Вику было мало чтения, он захотел писать книги сам.
Логов почувствовал, что не в силах продолжать. Рассказ о Вике почему-то стал касаться его самого.
Есть вещи, о которых особенно неприятно вспоминать. Не потому, что они запредельно гадкие или бросают тень на репутацию — как поступать в таком случае ясно: следует исправить то, что можно исправить и дать себе слово никогда больше не вытворять ничего подобного. Потом посетовать на то, что умные люди учатся на чужих ошибках, а дураки на своих, как следует потешить свою совесть искренним раскаянием, и, наконец, наплевать и забыть. По-настоящему страшно вспоминать о событиях, которые изменили твою жизнь. Ничто не терзает так душу человека, как паническая мысль: «В тот проклятый день меня вынудили сделать выбор. И я его сделал. Моя жизнь могла сложиться по-другому, если бы я сумел правильно оценить открывающиеся передо мной возможности, все было в моих руках».
Даже сознание того, что ты сделал правильный выбор и жизнь твоя — это и есть лучший из возможных вариантов, не спасает от тягостных раздумий. Эффект утраченной выгоды. Логов попытался представить, как бы сложилась его судьба, если бы однажды он поддался напору Вика и связал свою жизнь с литературой. Теперь понятно, чем бы это закончилось: он бы погиб, так и не став переселенцем. Литература — плохая замена полету на Марс. Как можно сравнивать: судьба эгоиста, поставляющего тексты на потребу пяти читателям, или возможность стать одним из тех, кто покорил далекую планету!
— Почему Вик выбрал литературу? — спросила Марта.
— Это произошло совершенно случайно. Как-то утром он проснулся и решил, что должен впредь тщательно фиксировать и записывает каждое появившееся у него желание. Как он сказал, это единственный известный ему способ зафиксировать главную мечту своей жизни.