– Что-то вроде весны, – согласился Алексей, отпуская тормоз. Машина медленно покатилась вниз. Он включил первую передачу на холодный двигатель. И всё равно к тому моменту, когда надвинулся лес, скорость была чересчур высока. Вдавливая тормоз до самого пола и со страшной скоростью выкручивая руль, он сумел всё же избежать столкновения с деревьями и даже найти что-то вроде утоптанной тропы…
В лесу большими серыми шапками всё ещё лежал местами снег. Под колесами хлюпало.
Когда заработал мотор, хлюпанья не стало слышно.
Дорога, ведущая сквозь лес, была мощёна серо-зелёными не слишком ровными тёсаными каменными плитами. В широких промежутках между плитами росла трава – свежая между пучками сухой. Видно было, что здесь давно никто не ездил.
Саня держала в руках ключи и карты, вручённые ей Алексеем. Несколько раз она судорожно вздохнула. Алексей знал, что ей сейчас очень нелегко, но через это когда-то всё равно следовало пройти.
Он ехал медленно, вглядываясь вперёд и в стороны, в промежутки между деревьями. Деревья были вроде как самые обычные, но притом и незнакомые: с ровной и гладкой, как сероватая бумага, корой. Листья ещё не проклюнулись, но на верхних ветвях в изобилии висели серёжки, издали похожие на шишечки хмеля. Буквально на каждом дереве мостилась "ведьмина метла", были такие, на которых этих растительных паразитов насчитывалось штук шесть-восемь.
На полянках, прободая траву, тянулись вверх высокие, выше колена, срамного вида грибы.
– Алёша, – позвала Саня. – Смотри-ка – там…
По лесу вдали шёл человек – в ту же сторону, что они ехали. Его плохо было видно из-за стволов, сероватая одежда сливалась с их сероватым фоном, и всё же удалось рассмотреть сгорбленный силуэт и тёмный мешок за плечами.
Несколько секунд Алексей колебался. Сам не зная почему. Потом, сбросив скорость, но не останавливаясь совсем, нажал грушу клаксона. Труба запела: "Моя любовь, прекрасная, как утренний сон…" Человек мгновенно повернулся и пошёл к дороге.
Когда он приблизился, стало ясно, что он ещё не стар, но уже сед и согбен.
– Добрые господа направляются в Лиль? – спросил он дребезжащим голоском.
– Садитесь, почтенный, – откликнулась Саня. – Сзади вещи – подвиньте их.
– Сейчас редко кто решается подбирать бедных путников, – сказал бедный путник, робко сдвигая саквояж Алексея и занимая ровно четверть узкого, как скамеечка, заднего сиденья; голос его был ненормально ровный, невыразительный, вялый и серый, как его же одежда. – Боятся блох. Но на мне блох нет. Я травник. Мое имя Авда. Меня многие знают. Я практикую чёрную колючку.
– То-то я слышу, чем-то знакомым пахнет, – сказал Алексей, трогаясь. – Но от неё же… – он помахал рукой у виска.
– Да, если её курить или жевать, – сказал Авда всё тем же серым голосом. – Я же делаю из неё мазь для тела и присыпку для белья. Блохи никогда не кусают того, кто использует эту мазь.
– По-моему, нам нужна такая мазь, – сказала Саня и посмотрела на Алексея.
– Нужна, – согласился Алексей. – Всегда ненавидел блох, а теперь в особенности.
– Вы очень обяжете меня, добрые господа, если в благодарность за оказанную мне услугу примете от меня баночку этой прекрасной ароматной мази и баночку присыпки… Позвольте полюбопытствовать, откуда вы едете? Если я не ошибаюсь, по этой дороге позади нас давно никто не живёт.
– Там дом, который мы хотим когда-нибудь восстановить, – сказал Алексей. – Не навсегда же вот это… Такое, – он обвёл рукой вокруг себя.
Авда медленно покачал головой.
– Я тоже когда-то так думал. Но, боюсь, наши надежды не всегда совпадают с божественными планами.
Алексей покосился на него. Машина въехала колесом в рытвину и подпрыгнула.
– Скажите, добрые господа, – продолжал Авда, видимо, соскучившийся по собеседникам за время блужданий по лесам, – судя по этим упакованным вещам в экипаже, вы ещё нигде не остановились? Или, может быть, вы не собираетесь останавливаться?
– У нас не было определённых намерений, – сказал Алексей.
– Почему я спрашиваю? Завтра утром отправляется охраняемый конвой на юг. Вы же знаете, разбойники доброго Грамена собирают деньги на выкуп своего атамана…
– Да, я слышал, – сказал Алексей неохотно. – Но, моё мнение, мужики с граблями и грабители – это отнюдь не одно и то же. Хотя сами они разницы могут и не замечать.
Авда тоненько засмеялся.
– Вы знаете толк в шутке, добрый господин! И всё же скажу так: эти мужики с граблями, когда бросаются толпой – весьма опасны. Кроме того, они просто не верят, что найдётся кто-то, готовый убить их всего-навсего за несколько монет, которые они хотят у него изъять.
– Значит, речь идёт лишь о нескольких монетах… Зачем же тогда вооружённый конвой?
– Так распорядился бургомистр. Во всём должен быть порядок.
– Ясно. Ладно, добрый Авда, мы подумаем – и, может быть, подождём до завтра. Скажи, пожалуйста, у кого можно будет купить газолин?
– У аптекаря, разумеется. Это прямо на площади, только к аптекарю нужно будет заехать во двор.
– Понятно. А если мы захотим переночевать, то есть ли что-то, кроме того грустного постоялого двора?
– О, да. Постоялый двор действительно грустный. Лучше всего остановиться было бы в трактире славного Акакия. Это почти там же, где аптекарь, по переулочку от площади направо. У него, конечно, шумно, тесновато, пахнет кухней – но зато… только поймите меня правильно… никогда ничего не случается.
– Никогда ничего… – повторил Алексей раздумчиво. – Это хорошо. Это нам подойдёт, сестрёнка…
Лес гладких светло-серых деревьев (название им было "папирозы", поскольку кору их действительно использовали когда-то вместо бумаги; Алексей то ли ненароком вытащил полузнакомое имя из какой-то сверхглубокой и не вполне своей памяти – внушённой, может быть, всеми этими местными условиями, – то ли придумал сам, и теперь так оно и будет здесь называться; впрочем, разницы между тем и другим он не видел; Велесова кузня…) закончился и перешёл в густой низкорослый сосняк, и тут же показались окраинные строения бывшего города Лиль: каменная караульная будка и красный шлагбаум…
Саня с трудом сдвинула окошко со своей стороны: обильная пыль набилась в пазы, по которым стекло скользило. На заставе сказали: бояться в городе нечего… Она и так ничего не боялась.
Она чувствовала, что в ней сейчас – как, впрочем, и всегда – существовало несколько Сань, но если прежде они пребывали в состоянии смешанном, коктейльном, – то теперь, как никогда, расслоились. Хорошенькая разумная девочка в белых носочках и с бантиком тихо плакала; отважный чумазый сорванец, способный пойти ночью на кладбище или перебраться в загон к совхозному быку, ликовал, вздымая к небу исцарапанный кулачок; скептического сложения леди продолжала время от времени щипать себя за мочку уха, уверенная, что рано или поздно проснётся в родном постылом общежитии; романтическая барышня тихо млела, приоткрыв ротик и ничего не замечая вокруг… Все они как-то умещались на одном маленьком сиденье, обитом синим потёртым плюшем. И рядом с ними сидела сама Саня, наблюдая за ними с отстранённым и несколько высокомерным интересом – как рано повзрослевшая девушка наблюдает за вознёй малышни… Она же, эта Саня, успевала следить за тем, что проплывало за окошком, и отмечать в памяти какие-то интересные моменты: скажем, что дома, разъеденные в своё время зеленогнойкой, побелёны плохо: то ли не хватило извести, то ли уж очень боялись люди… И что прошлогоднюю вепру, которой заросли брошенные дома и переулки, никто не выжигал и не опрыскивал купоросным маслом, а значит, в городе должны водиться огнёвки, и хорошо, что ещё не сезон их лёта. Скептическая леди, сидя рядом, громко удивлялась, откуда Сане всё это известно, но Саня даже не смотрела в её сторону – какой же дурой нужно быть, чтобы не понимать самоочевидных вещей…
Жилой квартал выглядел разве что немного почище нежилых, да дома были выбелены как следует. Саню всегда удивляло, что люди в таких вот крошечных, оторванных от остального мира городках находят себе занятия: ведь здесь не сельская колония, не мануфактурный очаг и не большой торговый перекрёсток. Однако люди в городке как-то жили и явно не собирались уходить в другие, лучшие, места.
Правда, выглядели они неважно, но как раз это было очень понятно…
Площадь была маленькой, тесной, с многочисленными страховидными и какими-то кривыми будочками, разбросанными в беспорядке, и грубо сколоченными лесами у фасадов домов; мостки лесов соединялись между собой, и площадь можно было обойти по периметру, не спускаясь на землю. Висели огромные аляповатые вывески: "Аптека", "Братья и Сёстры", "Гробы и Цветы", "Черничный Пирог", "Порох", "Бургомистр и Шерифф", "Чистая Вода"…
– Вон там и живёт аптекарь, но сейчас он скорее всего обедает, – добрый Авда, от которого пахло травами, подался вперёд. – Откроет в три. А здесь вам направо… Вон в тот переулок.
Алексей свернул, куда показала узкая рука с пальцами, навсегда испачканными травяным соком.
Высокое чёрное крыльцо со столбами, украшенными грубой глубокой резьбой, выходило едва ли не на середину переулка. Мальчик в красной рубашке стоял у столба. Увидев машину, он бросился открывать ворота. Скрежет петель был слышен даже сквозь звук мотора.
Во дворе, прикованный цепью к столбу, уже стоял экипаж – видавший виды "Парс" с огромным полотняным тентом.
– Прошу вас, добрые господа… – Авда быстро и ловко развязал свой мешок, вынул тёмную склянку и пакетик из плотной серой бумаги – той самой, из коры папироз. – Обязательно применяйте это, особенно если решите почему-либо задержаться здесь.
– Спасибо, добрый Авда, – коротко поклонился Алексей. – Но я не думаю, что мы задержимся.
– Когда человек предполагает, боги смеются, – заметил Авда, вежливо кланяясь в ответ. – Я живу над аптекарем, на чердаке. Может быть, вы захотите меня увидеть…
И он ушёл быстрым – шелестящим, почему-то подумала Саня, глядя ему вслед с неясной лёгкой оторопью, – шагом, свернул в тень и пропал. Алексей гремел привязной цепью, пеняя мальчишке за ржу и грязь замка, а Саня всё никак не могла разобраться в своих чувствах. Проснулась ещё одна особа, самая неприятная. Огляделась и сказала: всё ясно. Ты, наконец, сошла с ума. У тебя ведь уже было так, ты же помнишь?
Саня помнила. Да, так уже было. Ну… почти так.
…Она как раз заканчивала седьмой класс, когда в школе в Салтыковке случился пожар. Его быстро потушили, но какое-то время занятия там проводить было нельзя. Тогда младшие классы распустили на каникулы, а седьмой и восьмой стали возить на машине в приисковый посёлок, расположенный километрах в шести. То есть шесть было напрямик, а по дороге – все пятнадцать. И всегда живший в ней чертобесик как-то заставил её поспорить с одноклассником Петькой по прозвищу Таракан, что она на велосипеде доедет быстрее, чем они на машине.
Пари было на поцелуй.
С места тронулись одновременно. Машина запылила по грейдеру, а Саня свернула на тропу и мимо кладбища понеслась вдоль ручья по дороге, ведущей на поля. От неё будет поворот в лес, крутой подъём на гребень водораздела – придётся тащить велик на руках, иначе не подняться, – но дальше лесная тропа пойдёт только под уклон, и за просекой ЛЭП прииск будет уже виден. Она ни разу не ездила по этой дороге, но ходила много раз…
Видимо, она ошиблась поворотом. Или случилось что-то ещё.
Подъем оказался не так крут, как представлялось. Конечно, на велосипеде не въехать, но вести его за руль можно легко и быстро, почти бегом. И Саня выбежала на гребень…
Лес оборвался. Перед нею расстилался луг, сплошь заросший бледно-жёлтыми цветами, похожими на лесные лилии, но покрупнее и не по два-три цветка на стебле, а по десятку – как колокольчики… Небо, только что чистое, оказалось затянуто плотной дымкой. Сильный запах мёда наполнял воздух. Потом прорезались звуки: низкое гудение, как возле ульев. Цветки начали шевелиться, из них выползали большие, гораздо больше шмелей, серые пчёлы – и замирали, будто бы прислушиваясь…
Это было настолько ошеломляюще, что время остановилось.
Потом всё взорвалось в стремительном множественном движении. Пчёлы будто выстрелили самими собою – с такой скоростью и яростью они накинулись на велосипед. Саня вскрикнула и выпустила его из рук, и он, даже не успев упасть, превратился в серый шевелящийся ком. А Саню схватили сзади поперёк туловища, оторвали от земли и куда-то понесли, потащили – со страшной скоростью, над землёю, цепляясь ею за какие-то кусты и ветви. Оборвался ремень старой почтальонской сумки, с которой Саня ходила в школу, терпя насмешки глупых: сумка была из настоящей кожи. И вот впервые за шестьдесят лет беспорочной службы в ней что-то не выдержало… И почему-то именно это вдруг заставило Саню громко орать, брыкаться и бить по чему попало руками и ногами.
Наконец, безумный бег прекратился. Её грубо поставили, почти бросили…
В гневе она обернулась – и подавилась криком.
То, что тащило её, не было человеком.
Огромное существо, покрытое густой красноватой шерстью, стояло на ногах и имело руки – правда, очень большие и чёрные. Но голова его…
Это отпечаталось в памяти навсегда.
Увенчанная рогами, она была покороче бычьей. Прилегающие к черепу уши были почти как у человека, и в мочках болтались огромные и очень сложные серьги. Узкий лоб был изборождён глубокими морщинами. Поражали глаза: миндалевидные, огромные, с чистым голубоватым белком и светлой серо-зелёной радужкой. Но из пасти торчали, не умещаясь, огромные желтоватые клыки…
Существо приложило руку к груди и пророкотало:
– Диветхохх…
Саня не закричала. Она всхлипнула только и стала оседать на землю.
Последним, лишённым эмоций, бесстрастным взглядом они видела существо, чуть наклонившееся вперёд, за ним – колонну из тёмного камня, стену, увитую плющом, провал двери, окаймлённый резной аркой…
Она пришла в себя от холода. Журчал ручей. Она приподнялась. Болела спина, болело плечо. Кофта и платье были истерзаны и больше ни на что не годились. Зато рядом лежала её сумка. Ремень просто перетёрся о пряжку.
История наделала много шума. То есть не сама история, конечно, а то, как её истолковали. Из Озёрска приехали милиционеры и солдаты, взяли прочёсом лес. Санечку отвезли в районную больницу, обследовали – в том числе и психиатры. Но она и им – по какому-то внутреннему наущению – рассказывала не всё и не так, как было на самом деле, а: ехала, вдруг стало черно в глазах, всякие картинки замелькали… – ну, и так далее. Во всё это легко было поверить.
А что велосипеда и следов не нашли – так что ж, бывает, на то и воры…
Петьку же пришлось целовать, ибо спор есть спор. Это оказалось не так и противно, как можно было подумать поначалу.
Разместились в приятной чистой комнатке с двумя кроватями и медным умывальником в углу. В наклонном потолке светилось окно с синеватым стеклом и частой медной же решёткой переплёта. Льняные простыни на кроватях были чистые, хотя и застиранные до полной прозрачности. Алексей жестом попросил её не двигаться, а сам стал прислушиваться. Лицо у него при этом всегда становилось восковым, страшным, глаза – неподвижными, мёртвыми. Вряд ли он знал…
Саня старалась не дышать.
– Ф-фф… – кровь вернулась к щекам Алексея, он поморгал, передёрнул плечами. – Ух, сестрёнка, и жуткое же местечко… Кто-то грызёт стены, да ещё как грызёт! Даже не знаю… думал и правда: переночевать и двинуть с конвоем, а теперь – рвать когти даже без обеда. Хотя… да. Нужен же ещё и газолин. Так что пообедать придётся всё равно.
Саня чувствовала, что этот городок начинает всасывать их в себя. Пока ещё нежно, лёгким дуновением…