Закончив с ребрами, Девятецкий внимательно посмотрел на тоненькую шейку Семецкого и полез в карман свободных холщовых штанов. Из кармана он достал коротенькую дощечку и моток широкой полотняной ленты, приложил дощечку к «шейному отделу позвоночника» и начал туго прибинтовывать ее своей холстинкой. После трех-четырех оборотов Семецкий закатил глаза и захрипел.
Девятецкий, приостановил свои действия, внимательно посмотрел в синеющее лицо пациента и задумчиво спросил:
– Чево это с ним?..
Восьмецкий, продолжая держать Семецкого за плечи, попытался также посмотреть в его лицо, и это санитару, видимо, не удалось. Однако, именно в этот момент Семецкий поднял здоровую руку, еще раз захрипел и попытался освободить горло от бинта.
– Выпить, наверное, хочет… Вишь, пальцем по горлу скребет… – Немедленно предположил Восьмецкий, и Девятецкий с ним согласился:
– Точно! Жажда его мучит! Смотри, аж посинел весь.
Полуобернувшись к столу он попросил:
– Слышь, Пятецкий, да нацеди ты ему пару глотков этого… пуша. Пусть человек сладенького попробует, глядишь, ребра быстрее подживут!
Семецкий опять захрипел, и все сочли этот хрип за нижайшую просьбу.
– Ладно, – смилостивился Пятецкий, – вот тут осталось, на донышке, пусть допивает!
Он аккуратно перелил остатки моего варева, над которым уже не плясали синенькие язычки пламени, в кружку Семецкого.
И вдруг, вопреки своему сложному положению, Семецкий разжал пальцы, дергавшие бинт и зашарил по столу в поисках своей посуды. Добросердечный Девятецкий подсунул кружку под шарящую руку, и та, едва не расплескав содержимое, все-таки исхитрилась ухватить ручку посуды.
Вот только выпить вожделенный напиток Семецкий никак не мог. Он безжалостно тыкал краем кружки себе в зубы, старательно наклонял ее, так, чтобы напиток касался губ, но перехваченное бинтом горло отказывалось сделать хотя бы глоток.
– Чевой-то у него не получается… – Задумчиво констатировал Девятецкий.
– Да ты глотку-то ему освободи!.. – Подсказал Пятецкий.
Девятецкий снова внимательно посмотрел в лицо пациенту и кивнул:
– И то…
Он неторопливо смотал бинт обратно, и, как только горло освободилось, Семецкий сделал… глубокий судорожный вдох…
Из кружки, располагавшейся у самых его губ выскочил голубовато-призрачный лепесток спиртового пламени и пропал в глотке Семецкого. Никто не обратил на это внимания, только сам калека вдруг замер в каком-то, почти мистическом ожидании. Спустя три удара сердца по его груди снизу вверх пробежала первая струйка веселого синего огня, исчезла, чтобы тут же вынырнуть из щек и лба, а через несколько секунд вся маленькая неподвижная фигурка была охвачена беззвучным полыханием.
Первыми задымили бинты на руке и ноге, потом затрещали и скукожились волосы на голове, стала плавиться, чернея и корежась, одежда.
Мужики полезли из-за стола, не отрывая глаз от полыхающего Семецкого, а тот сидел все так же неподвижно и с каким-то жалким удивлением наблюдал за их ретирадой. Одежда его осыпалась темным пеплом, обнажая тлеющую, чернеющую кожу. Кружка вывалилась из отгоревшей руки и плеснула свое содержимое на его колени, добавив силы и без того не слабому пламени. Семецкий растворялся в этом пламени, таял прямо на наших глазах, осыпаясь странно тяжелым серым пеплом, пока в чуть загудевшем сине-лиловом костре не остались одни глаза, продолжавшие смотреть на нас все с тем же удивлением. Но вот исчезли и они. Синее пламя полыхнуло последний раз над горкой пепла, лежавшей на скамейке, и удивительно напоминавшей крохотный террикон, а затем… схлопнулось… пропало.
Шестеро оставшихся на ногах мужиков и мы с Макарониным долго, в полной тишине разглядывали этот террикон, пока, наконец, Первецкий не подвел итог нашей гулянки:
– Та-а-а-к… Повеселились!..
Глава 5
«В города, в города
от насиженных мест…»
(Песня В. В. Высоцкого)
Ольга – Да! Скорее в Москву.
(А.П. Чехов «Три сестры»)
«… И дались вам эти города!
Все зло от них, и люди там – истинные крокодилы!»
(Крик души одного знакомого бича)
От пиршественного стола мы расходились тихо и осторожно, словно боясь слишком твердым шагом тряхнуть невзначай землю и рассыпать идеальный конус пепла, высящийся на скамейке. Первецкий заметил мое желание, подойти к нему и сказать кое-что, но он вовремя покачал головой, показывая, что разговор необходимо отложить. Мы с Макарониным, подхватили Володьшу под белы рученьки и поплелись следом за Пятецким к его домику.
В темном небе ярко горели звезды, бор стоял темной неподвижной стеной, словно прислушиваясь к тому, что натворили эти суетливые, несмышленыши-люди!
Когда мы вошли в дом, Пятецкий вдруг повернулся к нам и неожиданно спросил совершенно трезвым голосом:
– Ужинать будете?..
И увидев по нашим вытянувшимся лицам, насколько его вопрос был не к месту, смущенно улыбнулся:
– Ну, тогда будем ложиться спать!
Мы и легли. Правда, Володьшу нам пришлось оставить внизу, поскольку затащить его погруженное в глубокий сон тело на чердак не было ну никакой возможности. Раздевшись и расположившись на тюфяках, мы долго молчали, а затем Юрик негромко поинтересовался:
– Ну, как думаешь, они нам дадут сказать последнее слово или просто прирежут?..
– Как это – прирежут?! – Не понял я.
– Как-как!.. – Фыркнул старший «лейтенам», – Чик ножиком по горлу, и привет!..
– Да за что?!
– Интересное дело?! – Не понял моей непонятливости Макаронин. – Ты ихнего Семецкого, можно сказать, спалил, а теперь делаешь вид, что ни при чем!
– Я спалил?! А кто подбил меня пунш варить?! – Я скривил в темноте рожу и язвительно спародировал этого пошлого опера. – Пунш!! Я обожаю пунш!! Сделаете мне чтобы было… пунша!!
– Я?! Пунша?!! – Юрик от возмущения даже сел. – Это когда же я такое говорил?!!
– Не ори! – Оборвал я его возмущение. – Лучше подумай, в чем нас можно обвинить, если все пили этот пунш и ничего, а этот… твой дружок вдруг взял и вспыхнул?!
– Да какой он мне «дружок», – снова возмутился Макаронин, – я его вообще первый раз сегодня увидел!!
– Ага!.. – Снова подпустил я сарказма. – Первый раз увидел и сразу побежал аппарат мастерить и учить бедного покалеченного аборигена самогоноварению!! Подумал бы своей милицейской башкой, кого учишь!.. – И тут мне в голову пришла новая, необычайно свежая мысль, которую я немедленно высказал. – Вообще, скажи спасибо, что он сгорел, а то бы вот капнул твоему начальству, чем ты в деревне занимаешься, и Василь Василич, полковник Быков погладил бы тебя по твоей деревянной башке… дубиновой резинкой!!
– А… Дак… – Макаронин совершенно растерялся – такой поворот событий как-то не приходил ему в голову, но в следующий момент у него нашелся ответный аргумент. – Да разве ж они знают Василь Василича?!! Откуда?!!
– А им и не надо его знать! – Усмехнулся я, довольный своей выдумкой, позволявшей мне хоть немного окоротить совершенно зарвавшегося мильтона. – Они своему участковому расскажут об изобретательном старшем лейтенанте, старшем оперуполномоченном Юрии Макаронине, научившем их гнать самогонку! И не волнуйся, слух о твоих… алкогольно-просветительных курсах непременно дойдет до Быкова.
Юрик помолчал, потом опрокинулся на свой тюфяк и выдохнул:
– Во, блин!!!
– Так что ты подумай – может, будет лучше, если нас зарежут?.. – Лениво добил я своего дружка и повернувшись на бок заснул с совершенно спокойной совестью.
Разбудила меня какая-то крохотная птаха, усевшаяся за маленьким, чуть приоткрытым окошком нашего чердака и насвистывавшая свою немудреную песенку. С минуту я слушал это беззаботное щебетание, а потом открыл глаза и увидел, что до восхода солнца еще довольно далеко, хотя рассвело настолько, что тьма, обозначавшая опушку бора, распалась на отдельные деревья, и небо стало почти голубым. Я собрался было подремать еще часок, но неожиданно понял, что проснулся совершенно и… надо что-то делать!
Тихонько поднявшись со своего тюфяка, я осторожно спустился с чердака и обнаружил, что Пятецкий уже проснулся и куда-то вышел. Ноги чисто автоматически понесли меня к стоявшей у окна умывальной воде, но вовремя остановились – вчерашние водные процедуры были еще слишком памятны!
Я вышел во двор, в прохладный, чуть сырой воздух пробуждающегося утра и огляделся. Над деревенской поляной стлался легкий утренний туман, предрассветную тишину нарушали только негромкие посвисты пробудившихся птиц и трепет листвы, по которой гулял легкий ветер. Небо было чистым, но с востока натягивало белую кипень облаков, так что к полудню можно было ожидать дождя. Ветер дохнул чуть сильнее, понизу, по самой траве, бель тумана дернулась, взвихрилась, поплыла… И тут я увидел, что на противоположном конце деревни, около домика Семецкого происходит какое-то шевеление. Там явно прохаживались какие-то люди. Я тоже направился туда, в надежде увидеться, наконец, с Первецким и изложить ему свою просьбу.
У дома Семецкого никого не было, но, обойдя хатку и выйдя во двор, я обнаружил там четырех мужиков, сидевших за вчерашним столом у того самого его края, там, где вчера рассыпался прахом бедняга Семецкий. Первецкий сидел во главе стола, справа от него расположились Пятецкий, рыжий Шестецкий и незнакомый мне мужик в странно узких серых брюках, длиннополом сюртуке и идеально вычищенных штиблетах. Как только я появился, все четверо посмотрели на меня, а Первецкий кивнул головой, словно ожидал меня именно сейчас и указал на лавку слева от себя:
– Присаживайся, колдун!..
Я обошел стол, направляясь к указанному Первецким месту и увидел, что пепельная горка все еще высится на скамейке. А деревенский староста, словно угадав мои мысли проговорил:
– Вот мы думает, что с этим делать?..
– Ну… Наверное надо… похоронить… – Не слишком уверенно посоветовал я.
– Хм… – Первецкий задумчиво почесал правую бровь. – А если Семецкий не хотел, чтобы его хоронили?.. Если…
Он не закончил фразу и посмотрел на молчащих мужиков.
– Вторецкий, что в столице делают с… остатками сгоревших на пиру?..
Мужик в сюртуке, посмотрел на Первецкого и пожал плечами:
– Прецедентов не было…
«Юрист наверное!..» – Подумал я, и проговорил, присаживаясь на край скамейки:
– Но не может же эта куча лежать на скамейке неизвестно сколько времени?!
– Тоже верно, – после секундного раздумья согласился Первецкий, – слышь, Пятецкий, принеси что ль ведро, мы в него сгребем… остатки.
Пятецкий неторопливо вылез из-за стола и скрылся в дверях дома, а Первецкий повернулся ко мне:
– Так зачем ты, колдун, со своими дружками к нам забрел?..
– Баба-Ага посоветовала… – ответил я, – …сказала, что ты можешь нас в столицу отправить.
– Баба-Ага посоветовала?!! – Удивился Первецкий. – Это как же ты ее к себе расположил?..
– Да… никак, – пожал я плечами, – нормальная бабка, посидели, выпили-закусили, на везделете ее полетали… Она нам и посоветовала к вам в Мертвяковку идти.
С минуту Первецкий молча, внимательно и, я бы даже сказал, недоверчиво глядя мне в лицо, а затем, хмыкнув, спросил:
– А зачем тебе в столицу-то?.. Или думаешь там кабак открыть?..
Вторецкий как-то нехорошо усмехнулся, а Первецкий продолжил:
– Только ведь в столичных кабаках живой водой не торгуют – нет в столице живой воды! Всю живую воду Змей Горыныч на запад гонит, к гуннам да фрязинам! Целый приказ колдунов для этого держит!!
– Нет, – покачал я головой, – у меня в столице другое дело.
– Какое?.. – Коротко спросил Первецкий.
– Да… вот такое… – Медленно протянул я, а затем коротко, но достаточно подробно рассказал свою историю.
Выслушав меня, мужики с минуту молчали, а затем Вторецкий, стрельнув в мою сторону глазом, покачал головой:
– Да, колдун, задачка у тебя – проще некуда!.. Ты хоть соображаешь, с кем связываешься?!
– Да ни с кем я не связываюсь!.. – Огрызнулся я. – Если б Людмила по доброй воле ушла, я бы к вам сюда и не сунулся, а вертеть людьми, принуждать их – извини-подвинься!! За такие вещи я еще в детстве кое-кому морду бил и сейчас задницу надеру!!!
– Ха!.. Надерет!.. – Ощерился Вторецкий, и тут вдруг раздался бас Пятецкого:
– Да перекинь ты их в столицу, Первецкий, пусть попробует! Только ты, того, колдун, Шептуна с собой не бери, пусть с нами остается, с нами ему лучше будет!
Я взглянул на вернувшегося с ведром Пятецкого и пожал плечами:
– Захочет Володьша с вами остаться, я его силой не потащу, а захочет со мной идти, тоже возражать не стану – он парень надежный и помочь может серьезно!
Ладно, – поднялся со своего места Первецкий, – перекинем мы вас в столицу.
Перешагнув скамейку, он обошел стол и кивнул Пятецкому:
– Давай, сгребай пепел в ведро… Хоронить будем!..
Пятецкий поставил здоровенное и, видимо, тяжеленное, собранное из толстых дубовых клепок ведро рядом со скамейкой, точно под конусом пепла, и попробовал ладонью сдвинуть часть этого конуса в приготовленную емкость. Едва прикоснувшись к серой, рыхлой поверхности, он вскинул голову, нашел глазами Первецкого и удивленно прошептал:
– Горячий еще!..
Первецкий сделал шаг вперед и присел рядом с Пятецким на корточки. Ладонь Пятецкого медленно двинулась по лавке в сторону ведра, часть конуса сразу же дрогнула и с тихим сухим шорохом съехала со скамейки…
И тут из-под слоя темно-серого пепла показался округлый, поразительно белый бок какого-то странного предмета.
– Стоп! – Немедленно скомандовал Первецкий. Теперь уже все мы стояли рядом со скамейкой, на которой лежал пепел Семецкого, внимательно наблюдая за действиями «похоронной команды».
Первецкий отыскал на земле маленькую щепочку и принялся аккуратно, словно опытный археолог, очищать поверхность обнаружившегося предмета, сметая пепловый конус в ведро небольшими порциями. Скоро большая часть пепла была убрана, и перед нашими взорами появилось здоровенное, размером с хорошую дыню-торпеду… яйцо! Причем оно стояло на сиденье скамьи вертикально, как Ванька-встанька, острым концом вверх.
С минуту мы разглядывали нашу неожиданную находку, а затем рыжий Шестецкий недоуменно произнес:
– Это когда же Семецкий успел яйцо снести?!
– И что нам теперь с ним делать?.. – Добавил Пятецкий.
– Такую штуку можно очень хорошо пристроить в столице! – Неожиданно высказался Вторецкий. – Хороший навар получим!
– Может его, действительно, толкнуть столичным хлыщам! – Подхватил мысль Пятецкий. – Ну в самом деле, не хоронить же нам его!..
И тут из яйца отчетливо послышался частый стук и тонюсенький, ужасно визгливый голосок проверещал:
– Собой торгуйте!! А себя я и сам смогу пристроить!! Деляги!!!
Надо признаться – мужики просто оторопели, и я вместе с ними, а голосок, после новой порции стукотни, неожиданно проверещал:
– Ну что стоите столбами, помогите! Видите, у меня не получается!!
– Чего не получается?.. – Шепотом поинтересовался Шестецкий, отступая на шаг от скамейки.
– Ничего не получается!! – Взвизгнули в яйце.
И тут меня осенило! Быстро нашарив на неубранном столе большую ложку, я аккуратно стукнул ее хлебалом по верхушке яйца. Ничего не произошло.
– Бей сильнее! – Донесся новый визг из яйца.
Я приложился посильнее, и снова ничего не произошло, а в голове у меня вдруг пронеслось: «Дед бил-бил, не разбил! Баба била-била, не разбила!! Мышка бежала хвостиком махнула…»
– Ты что, пять суток без хлеба и воды!! – Верещало яйцо. – Отнесите подальше от меня этого дистрофика, пусть нормальный мужик стукнет!!
«Ах ты зараза! – Зло подумал я. – Я опасаюсь за его здоровье, а он дистрофиком обзывается!! Ну, получай!!»
И размахнувшись богатырски, я влепил по яйцу что было сил!
Скорлупа разлетелась, и только по счастливой случайности хлебало ложки съюзило чуть в сторону, не задев насельца яйца. Крохотный, размером с ладонь Семецкий сидел, неловко вытянув обмотанную бинтом ногу и прижав перевязанную руку к груди в оставшемся целым куске скорлупы, наполненном какой-то дурно пахнущей, тягучей жидкостью, и испуганно взирал на собравшуюся публику. Его замотанная голова заметно тряслась, а в здоровой руке он сжимал крохотный костыль. Разглядев в моей руке ложку, он как-то странно дернулся, словно пытаясь отползти в сторону, а затем жалобным голосом пропищал: