Внове для меня все эти перипетии да баталии словесные, потому сижу, слушаю, уши развесив, и гляжу, моргалами лупая, как передо мной спектакль небывалый раскручивается, за который мне ещё и доплачивают.
А сосед мой спокойненько газетку почитывает и, несмотря что с виду бодрячок вроде, позёвывает. Видать, то ли перепил намедни, то ли приелось ему уже здесь всё. Лишь один раз голову поднял, когда на трибуну лидер фракции право-коричневых взобрался.
— А… Наш анти-Катон доморощенный, — бурчит сосед язвительно и фразу загадочную добавляет: — …посему «Карфаген должен быть»* восстановлен. *[1]
И снова — бац, в газетку свои очи вперяет.
Ну и выдал этот оратор! Видать, не зря лишь на него одного мой сосед внимание обратил. За такую интермедию я бы и сам доплатил, если бы запросили. Всем по мордам оратор фигурально надавал — и левым и правым поровну досталось. Никого не забыл. Вначале он на закон обрушился: мол, видит он в нём большевистскую струнку борьбы с правым уклонизмом. Это, говорит, что ж такое делается? Это нам уже знакомо, это мы в тридцатые годы проходили! Вначале коммуняки с автомобилями за их правосторонний «уклон» расправятся, а затем и на людей инакомыслящих свою доктрину перекинут. Но потом и правым мозги вставил по самое некуда, своего конька любимого оседлав, о гибели единой и неделимой державы скорбя. Видит-де он в распаде государства великого руку заговора жидо-массонского. Мол, еврей «Перес-««-тройку» восточнославянскую взнуздал, шенкелями пришпорил, а когда у «тройки» пена бешеная из-под удил клочьями полетела, «Перес» долбанный в Беловежской пуще постромки-то и обрезал. Неситесь, мол, славяне, во чисто поле во весь опор сломя голову…
Спикер Думы оратора распалившегося осторожненько осаживает, что тот не совсем по теме выступает, однако слова не лишает. Как просекаю, такой поворот антиправительственный ему что бальзам на раны.
А мой лысенький сосед, хоть от газеты глаз не отрывает, но под нос себе резюмирует:
— Сам-то ты каких кровей, обличитель хренов? В графу пятую личного дела загляни…
В общем, комедия на всю страну. Правильно сделали, что «Мосфильм» и все прочие киностудии иже с ним разогнали. Даже Голливуду такую «фильму», что у нас в Думе крутят, вовек не сварганить. Кишка тонка.
В перерыве я и с места не успел встать, как ко мне фифочка деловая с папочкой тонкой в руках подруливает. Ничего так из себя бабец, всё при ней. Платьице карденовское фигурку ладную облегает, формы аппетитные подчёркивая, на морде макияж соответствующий, в ушах серёжки с первого взгляда простенькие, но с бриллиантами, на шейке тоненькой цепочка с кулончиком серёжкам под стать… Короче, фифочка то ли из шмар крутых, то ли из львиц светских — просто удивительно, что она в Думе делает, ведь посторонних в зал заседания не пускают.
Может, лелею себя надеждой, приглянулся ей, и она сейчас на раут вечерний меня куда фаловать начнёт?
Фига с два! Размечтался!
— Борис Макарович, — безапелляционно начинает она с места в карьер, будто мы с пелёнок знакомы и не одно стадо коров вместе пасли, — вы в какой комиссии участвовать желаете?
Здесь она папочку на стол передо мной кладёт, раскрывает и начинает тараторить по писаному:
— Есть у нас вакантные места в комиссиях по делам национальностей, по делам молодёжи, по делам беженцев, по социальным вопросам…
«А в комиссии по сексуальным вопросам вакансий нет?» — чуть не брякаю я, но, глядя ей в мордашку, бюрократически одухотворённую, язык вовремя прикусываю. С такой шашни заведи, так она под тобой не кейф ловить будет, а кадровые перестановки в уме мастырить.
— Я пока приглядываться буду, — со вздохом тяжким прерываю её речь напористую.
— Ка-ак?! — впивается она в меня взглядом возмущённо неистовым, и в глазах чуть ли не ужас вселенский читается, будто я ей перед всем честным народом громогласно переспать предложил.
— Временно, — поправляюсь я, говоря как можно мягче. — А вы мне перечень комиссий думских оставьте, чтобы я выбрать мог.
Молча оставляет она мне кипу листочков и с видом оскорблённой в лучших чувствах девственницы гордо удаляется.
Синий чулок! Один остов от бабы в тебе, а остальное — кибернетическое устройство. Хотя остов ничего себе… Из таких верные революционные подруги выковываются, поскольку вся энергия сексуальная у них на воцарение торжества «правого дела» сориентирована, а не на продолжение рода человеческого. Гранату куда швырнуть либо штыком кого пырнуть — лучше их нет, но в постель никому тащить не советую. Разве что там о политике подискутировать…
В полной удручённости беру я эти листки и — чтобы вы думали? — плетусь, баран-бараном, с работой комиссий думских знакомиться. А куда денешься, надо хотя бы видимость заинтересованности в делах государственных проявлять…
Посмотрел я по перечню, в каком зале какая комиссия заседает, выбрал комиссию по законотворчеству — как просекаю, именно с неё мне и надо знакомство начинать, чтобы в курс проблем войти, — и почапал. Что осуждённый к высшей мере на плаху.
Вхожу. Зал размеров средних, как две комнаты классных в школе, столы, что парты, в три ряда расставлены, а за ними, кто где, человек тридцать сидят, выступающего, занудным голосом что-то по бумажке бубнящего, слушают. Те, кто поближе к нему уселись, вид делают, что вроде конспектируют, а остальные кто чем занимаются. Кто скучает исподтишка, кто между собой вполголоса треплется, а кто и дремлет откровенно. В общем, кипит работа, ключом бьёт.
Сел я тихонько на стульчик с краешку, к двери поближе, уши навострил — врубиться в тарабарщину выступающего пытаюсь. Как же — вникнешь, держи карман шире! Из его уст сплошная абракадабра сыплется: «…В целях повышения эффективности указанного законопроекта предусмотреть обязательную ежемесячную отчётность всех государственных органов по их работе с юридическими и физическими лицами, а также обязать к неукоснительному исполнению пунктов: а), б), в) и г) — нижеперечисленные госструктуры…» Ну и всё такое прочее, за которым суть закона напрочь не просматривается.
Посидел я так, посидел и от речи монотонной, вялотекущей в транс гипнотический впал. Даже чудиться стало, будто опускаюсь я на карачки и медленно-медленно, что кролик в пасть удава, к выступающему ползу. И вдруг краем задурманенного сознания отмечаю, как ко мне какой-то депутатишка, со стула на стул пересаживаясь, передвигается.
С трудом из паутины гипноза освобождаюсь и в него взор вперяю. Молоденький такой депутатишка, белобрысенький, щёчки, что у девушки, кровь с молоком. В костюмчике сереньком, с нуля, при галстуке, в очочках с оправой золотистой. На лацкане «поплавок» институтский красуется, а на морде — такая значительность непоколебимая, которую разве у пациентов дурдома увидишь. Тот ещё «законотворец». От горшка два вершка, но букву закона, видать, с пелёнок выписывать хотел. Оно, как погляжу, у всех здесь зуд такой характерный, у кого в детстве с писанием плохо получалось. Может, им лучше к урологу обратиться?
— Вы тоже сюда со своим предложением? — шёпотом спрашивает он, наконец рядом усаживаясь. Но по морде видно, что до лампочки ему мои «предложения», его своими поделиться так и распирает.
Двигаю я плечами неопределённо — вроде «да», но вроде и «возможно», хотя и за «нет» тоже вполне сойдёт. Свято здесь совет Сашка соблюдаю: больше молчать, да на морду многозначительность напускать.
— А я вот закон о чистоте русской речи предлагаю, — напыщенно возвещает «законотворец» с «поплавком», и я по его тону сразу просекаю, что своим «законом» он уже всем присутствующим уши прожужжал и теперь страшно рад нового слушателя обрести, чтобы и его «осчастливить».
— Вы себе и представить не можете, — с пафосом непререкаемым заявляет он, — насколько упала культура русской речи. Взять хотя бы словосочетание «в этой связи…», которое сплошь и рядом употребляют как видные политики, так и известные телекомментаторы. Когда я эту фразу слышу, меня всегда оторопь берёт. Так и хочется спросить: «Вы какую связь имеете в виду? Сексуальную? Или с преступным миром?»
— А как надо говорить? — недоумеваю.
Приосанивается тут «поплавконосец», ухмыляется довольно — в самую струю его мыслей я попал — и начинает менторским голосом снисходительно объяснять:
— По всем правилам русского языка надо говорить не «в этой связи», а «в связи с этим», поскольку речь идёт не о «связи», а об «этом», где под «этим» подразумевается предыдущее высказывание, которое таким образом связывается с последующим. Иначе можно сказать: «в связи с ранее сказанным». И тогда ни у кого язык не повернётся произнести: «в предыдущей связи», ибо сразу интересные ассоциации возникают.
Чумею я от его слововязи и думаю себе: ну, мужик, это ты похлеще «боцманского загиба» завернул, только на фига ты мне со своим выпендрёжем лексическим сдался? Без твоей зауми голова пухнет.
— Тебе честно ответить? — спрашиваю напрямик.
Встрепенулся гордо «поплавконосец», подобрался, грудь впалую выпятил, аки удалец худосочный перед рукопашной с ещё более хилым сморчком заморенным.
— Конечно! — хорохорится.
— Не слушаю я телекомментаторов бойких, — объясняю ему спокойненько, — поскольку на все ихние речи высокопарные знаешь что ложу?
Что удар ниже пояса депутатишка схлопотал. Глаза на меня вытаращил и ртом беззвучно хлопает, будто вместо боя честного на ринге в драку хулиганскую на задворках встрял. Наконец дыхалку у него отпускает, краснеет он до корней волос, взгляд в сторону отводит.
— Разве что на «ихние»… да ещё «ложите»… — бормочет потерянно и начинает от меня подальше по стульям задницей отползать.
А вид у него что у курицы, насквозь мокрой. Во, уел я его, во по сусалам вмазал! Знай наших!
50
Уж и не знаю, каким образом так случилось, что меня на ОРТ пригласили в программе «Час пик» проинтервьюироваться. Может, в столице дефицит на людей известных образовался либо им всем уже успели все косточки перемыть, а может, сказались происки ярых конкурентов Бонзы по бизнесу, которые мне по наследству достались и которые теперь спят и видят, как бы преемника по уши в дерьмо окунуть. Пусть, мол, по телику «ерундицию» свою на всю страну выставит, авось апломб спесивый ему собьют. Хотя, с иной стороны, может, я краски сгущаю, конкурентов чересчур вознося. Телевидение, как на личном опыте убедился, это всё-таки реклама. И отрицательная иногда даже полезнее положительной — дольше помнят. Впрочем, если уж совсем на приглашение через розовые очки посмотреть, то чем я не фигура? Молодой бизнесмен из глубинки расейской, в депутаты выбившийся. Чем не факт жареный для журналистов борзых? Даже пикантно как-то морду новую телезрителям представить.
Сашок, как про приглашение прознал, вначале опупел. Здесь-то он не может ни на кого надавить, ни рядом за столиком в студии посидеть, чтоб в случае чего-либо меня поправить, либо передачу аккуратненько прервать. Однако, новость переварив и поразмыслив чуток, Сашок рукой на всё махнул.
— Поступай, — говорит, — как хочешь. В депутаты ты уже пробился, так что никакие «перлы» твоих откровений теперь не навредят. Через неделю-другую о твоём «бенефисе» всё равно забудут. Один совет даю — понаглей себя веди, но и не особенно зарывайся. Народ любит по телику напористых мужиков лицезреть — внешний вид и умение раскрепощёно держаться гораздо дольше в памяти хранятся, чем самые ортодоксальные речи. Поэтому лучше жизнерадостным дураком на экране выглядеть, чем косноязычным вахлаком.
— Ну спасибочки тебе за такую оценку моих способностей, — губы недовольно кривлю, обиду тая.
— Пожалуйста, — пожимает плечами Сашок. — Приходите за советом ещё. В любой час дня и ночи.
— Непременно воспользуюсь приглашением, — бурчу многообещающе.
Целый день я затем думал, соглашаться или нет. В конце концов решился — а что я, собственно, теряю? Да ничего! А вот приобрести, скажем, какую-никакую популярность, может быть, и удастся. Жаль, конечно, что Пупсика к этому делу подключить не могу — исполнитель моих желаний самых фантастических он бесподобный, но в данном случае совсем другое требуется. Башковитость нехилая, как у Сашка. Однако как его голову хоть на время позаимствовать? То-то и оно. Придётся только на свои извилины рассчитывать.
Хотя, в общем-то, кое-что предпринял. Газетки оппозиционные почитал, мыслей разных чуток позаимствовал. Телевидение-то наше всё напрочь проправительственное, давно речами слащавыми однобокими тошноту вызывает. А как зрителю запомниться? Да поперёк свою линию гнуть! Пусть даже и не свою, но вот что поперёк — это уж непременно.
Короче, явился я на студию минут за пять до эфира — а там уже переполох маленький, режиссёра каплями сердечными отпаивают. Последний час он мне чуть не через минуту по сотовой связи названивал, поторапливал: мол, инструктаж мне надо перед эфиром пройти да макияж навести, чтоб морда не блестела, блики на экране не давала. Ну а я, в пику ему, по-своему поступил. Нечего мной, понимаешь, командовать, я сам себе господин.
В общем, без всякого там инструктажа да макияжа провели меня быстренько в студию, за столик усадили. Напротив телеведущий устроился — белобрысый, с бородкой неряшливой, глазками голубенькими прозрачными. Сидит он, листочки, как понимаю, с вопросами перед собой перебирает, но мне о том, что у него там намечено, естественно, ни гу-гу. Глазками только изредка хитровато зыркает — мол, я-то подготовился, а вот ты как из всего этого выкрутишься? И взгляд у него такой пронзительно-ехидный, будто умней его в мире нет. Сам, наверное, удивляется, почему здесь сидит, а не страной управляет. Уж он, небось, похлеще нынешних власть имущих накуролесил бы…
Наконец режиссёр объявляет, что передача в эфир пошла. Телекамеры на нас наезжают, и ведущий начинает свою преамбулу вещать, кто у него сегодня в гостях.
Киваю я с достоинством в объектив, и тут мне ведущий вопрос первый задаёт:
— Борис Макарович, — говорит вроде вежливо, но за каждым словом у него подковырка чувствуется, — вот вы, человек молодой, в политике, прямо скажем, никому ранее не известный. Как так получилось, что вы сразу депутатом стали? Ведь по своему округу, где произошли достопамятные всей стране события с подложными бюллетенями, вы первый раз не баллотировались.
Улыбаюсь я во все тридцать два зуба, в глазки ехидные ведущего самым доброжелательным взглядом смотрю и его же подковырками, да по его морде бородатой и вмазываю:
— Да точно так же, как и вы, тоже вроде человек не старый, на телевидение выбились. Ведь пока вы не стали ведущим этой передачи, о вас никто и слыхом не слыхивал — а появились на экране, глядишь, всей стране известны. И поболе чем другой какой избранник народный. Разве что президент по времени телевизионному чаще глаза народу мозолит, чем вы.
Оторопевает телеведущий, да деваться некуда, программу спасать надо, и личный имидж, в данный момент что штаны без ремня пред всем честным народом спадающие, поддерживать.
— Я, к вашему сведению, — начинает оправдываться, — большой конкурс прошёл, прежде чем меня к эфиру допустили…
Улыбаюсь я ещё радушней и своим встречным вопросом, что хуком в подбородок, добиваю:
— Вы намекаете, что в отличие от вас я без всякого «конкурса», по протекции, депутатом стал?
— Что вы, Борис Макарович, — совсем с лица линяет умник бородатый, — я такого не говорил…
— Но имели в виду. Даже намёками нечего сравнивать ваш конкурс закрытый с открытой избирательной кампанией. А почему именно я победил, тут и мудрствовать особо не надо. Не верит народ уже ни правым, ни левым, потому и на нового человека ставку сделал, кто с подложными бюллетенями дела не имел.
Пока я тираду длинную изрекаю, ведущий в себя приходит, глазки наглые опять проницательностью блестеть начинают.
— То есть вы хотите сказать, что на вас по известному расейскому принципу на авось, как на «тёмную лошадку», поставили? — снова с подковыркой, но теперь уже предельно корректно спрашивает.
— Да народ сейчас хоть на чёрта поставит, лишь бы он новым был, а не старым, примелькавшимся и плешивым, — заявляю с апломбом. — А я, со своей стороны, постараюсь избирателей моих не разочаровать.