— А мы вам что говорили!
— Да, но ведь не вышел и не уехал! Спрашивается — почему? — Дюгонь озадаченно поскреб в затылке. — Конечно, мы будем с ним разговаривать, но мне бы хотелось сложить о нем мнение уже сейчас.
— Что же тут непонятного? Вадик — трудоголик. То есть, я хочу сказать, что ему действительно нравиться лечить людей. Он и в зоне наверняка работал, как вол. Статьи-то в журналах у него о чем?
— Ммм… Собственно, все о том же. Главная тема — психология взаимоотношений надзирателей и заключенных, склонность к садизму и возможности его корректировки, коэффициент исправляемости для разных характеристических типов. Собственно, и характеристические типы он предлагает совершенно иные, отказываясь от прежних классификаций. Это, кстати, и послужило причиной яростного спора в европейской печати. Да вы сами почитайте. Если, конечно, владеете английским.
— Увы, только со словарем, — признался Миронов.
— А я вообще никак. — Потап с интересом покрутил в руках глянцевый журнал, не удержавшись, понюхал. — Вот если бы кто перевел…
— Есть у меня и перевод, с удовольствием одолжу. Потому как материалы действительно стоящие. — Дюгонь щелчком стряхнул с рукава несуществующую пылинку. — Очень может статься, что мы посодействуем изданию его статей отдельной брошюрой. Не для того, чтобы сделать Дымову приятное, а потому, что это и впрямь может оказаться полезным для медиков, судейских чинов, тюремной администрации, наконец.
— А у меня более серьезное предложение! — ляпнул Миронов. — Давайте скинем нашего министра здравоохранения и посадим на его место Дымова. Во всяком случае, порядок он наведет, это я гарантирую.
— Чего же мелочиться? Может, его сразу в президенты выдвинуть? — хмыкнул Дюгонь.
— А что, можно и в президенты, — Вадик наверняка справится. Хотя сказать по правде, скучное это для него дело. Он ведь уникум, а уникумы во власть никогда не рвались.
— Мда-а, действительно уникум… — Дюгонь забарабанил пальцами по столу, вновь с пристальным вниманием оглядел собеседников. Столкнувшись с глазами Сергея, отвел свои в сторону.
Как показалось Миронову, фразу насчет уникума Дюгонь произнес с явной неохотой. Видимо, возможности будущего союзника несколько пугали столичного чиновника. В каком-то смысле Сергей Миронов его понимал.
Глава 2
Появление Вадима не сопровождалось никакими фокусами. Он вошел, как обычные люди, — через дверь, спокойно поздоровался со всеми присутствующими, не дожидаясь приглашения, устроился в кожаном кресле. Зашедший следом охранник тоже не выявил ни малейшего беспокойства. Взглянув на него, Дюгонь мимикой изобразил немой вопрос и, получив в ответ красноречивый кивок, жестом отпустил служаку.
Судя по всему, Дымов пребывал в благодушном состоянии духа, и его настрой мигом передался всем окружающим. Уже через четверть часа они довольно оживленно болтали, запивая разговор крепчайшим бразильским кофе. Правда, и здесь Дымов не удержался от короткой лекции, поведав им о великих преимуществах цикориевого кофе перед бразильским.
— Я и в зоне настоял, чтобы вместо дешевого чая и затхлых компотов заключенных начинали поить добротным цикорием. Нынешняя публика прямо помешалась на кофейных зернах, а на деле цикорий в десять раз лучше. И для печени хорошо, и никакой аритмии с давлением не будет.
— Интересно! Тогда почему весь мир пьет кофейные зерна?
— А мир вообще обожает заблуждаться. — Вадим философски пожал плечами. — Если разобраться — что люди вообще любят? Сладкое да горькое. Потому и лелеют нынешний терроризм, потому и ездят на зловонных авто, потому и живут в бетонных джунглях. Словом, не спрашивайте меня за весь мир, — пытаться отвечать за всех — дело неблагодарное.
Увы, Дюгонь не внял увещеваниям Дымова.
— Все равно буду пить настоящий кофе! Один хрен, все мужики после семидесяти становятся стариками. Вот и я не буду отслаиваться от коллектива. Тем более, что в России и семидесятилетних уже почти не осталось. Вымираем, как мамонты. Быстро и качественно.
— Быстро — это да, а вот по поводу качества мог бы поспорить. — Покачал головой Дымов. — Скверно у нас обставлена смерть. Тоскливо, болезненно и одиноко. Да и насчет пограничного возраста имеется сомнение. Кто старик, а кто — нет, это зависит сугубо от нас самих. Встречал я дедушек, что и в восемьдесят на конях ездили, а в девяносто детей строгали.
— Это не пример! — фыркнул Дюгонь. — Детишек и я готов настрогать в каком угодно возрасте!
Вадим усмехнулся.
— Что ж, значит, дело за малым — дожить и не помереть прежде времени.
— Постараемся… — хозяин секретного кабинета задумчиво поглядел на дно своей кружки. — А для начала скажите нам, Вадим, чего ради вы решили укрыться в такой дыре?
— Сказать-то несложно, да только вы все равно не поверите.
— Отчего же, расскажите, может, и поверю.
Прежде чем ответить, Вадим с улыбкой посмотрел на Потапа с Сергеем. Было ясно, что он рад старым друзьям и ничуть не притворяется в своих чувствах.
— Видите ли, Афанасий, — с нажимом произнес он. — Да, да! Вы уж не обижайтесь, но раз уж мы все тут перешли на сугубо дружеский тон, позвольте и мне называть вас по имени. Надеюсь, вы не против?
— А откуда вы знаете, как меня зовут? — Дюгонь нахмурился. — Хотя да, конечно. О чем я спрашиваю…
— Так как? Мы договорились?
Генерал неохотно кивнул.
— Да, разумеется. Но при подчиненных я бы все-таки желал, чтобы ко мне обращались либо по званию, либо…
— Либо по имени-отчеству. — Подхватил Вадим. Сейчас он говорил, обращаясь скорее к Шматову и Миронову. — Да будет вам известно, ребятушки, что товарища генерала кличут Афанасием Николаевичем. До сих пор не понимаю, почему он не сказал вам об этом сразу. — Дымов игриво подмигнул Дюгоню. — Секрет субординации? Или элементарная забывчивость?
Дюгонь недовольно запыхтел себе под нос, и тот же Дымов великодушно пришел к нему на выручку.
— Будем считать, что с этим вопросом мы тоже разобрались. Что же касается «дыры», то это понятие насквозь условное. Жить, Афанасий Николаевич, можно везде — даже на необитаемом острове. В моем же случае годится любое место, где есть люди, поскольку, как это ни прискорбно, в лечении сегодня, нуждается практически все население планеты. Вот я и отправился заниматься своими прямыми обязанностями.
— Лечить уголовников?
— Именно! Кстати, не вижу в этом ничего зазорного, поскольку уголовники — те же люди, а условия их проживания даже трудно назвать скотскими, — они намного хуже. При этом — чем менее тяжелое преступление совершено человеком, тем хуже ему приходится на зоне. Специально для вас напомню: я — лекарь, Афанасий Николаевич. Лекарь в самом широком понимании этого слова.
— Но клятву Гиппократа, если не ошибаюсь, вы не давали?
— Верно, не давал. Если честно, я в этом и не особенно нуждаюсь. Клятва нужна тем, кто пытается залатать прорехи в судне, именуемом совесть.
— А у вас таковых, видимо, не наблюдается?
— Я, Афанасий Николаевич, — с нажимом заговорил Дымов, — имею одно явное преимущество перед прочими «гомо-сапиенсами». Я — абсолютно свободный человек. В том смысле, что я не привязан ни к вещам, ни к деньгам, ни к властным структурам. Иными словами, у меня нет ничего, кроме упомянутой совести. И именно она принуждает меня делать то единственное, что я умею, а именно лечить больных, постигать их психику, давать своевременные советы. Собственно говоря, болезни людей — для меня главная вселенская загадка. Именно к этой тайне я и пытаюсь хотя бы чуточку приобщиться.
— Болезни людей? Вы не шутите?
— Ничуть. Еще Гоголь в свое время говаривал, что болезнь посылается людям во благо. Лет двадцать тому назад я бы посмеялся над этой фразой, сегодня же мне она кажется истиной. В самом деле, если вам дано верить в Бога, именно такой подход вы должны проповедовать. Пожалуй, людские болезни — это единственный рычаг, с помощью которого можно эффективно влиять на человека. Ничто иное мы уже просто не воспринимаем. Ну, а болезнь — это наиболее доходчивое из всех возможных предупреждений. Именно она лучше всего прочего повествует об условности человеческих амбиций, рассказывает о приближающейся смерти, о бренности всего земного. — Дымов пожал плечами. — Ну, вот… Собственно, этими вещами я и занимаюсь. Кого-то просвещаю, а кого-то и впрямь излечиваю от тяжелых недугов.
По губам Дюгоня скользнула рассеянная улыбка, и Вадим немедленно отреагировал:
— Кажется, лечение людей кажется вам бессмысленным занятием?
— Ну, почему же…
— Да потому, что вы носите генеральские погоны. Такая уж суть у всех генералов, — мыслить человеческими категориями вам просто недосуг. Женщины рожают, генералы посылают молодых в пекло.
— Это не совсем так…
— Это так, Афанасий Николаевич! — жестко перебил Вадим. — Вам действительно в радость манипулировать полками и дивизиями. Так называемая стратегия высших целей и чужих жизней. Первое в обмен на второе. У меня же все наоборот: высшая цель видится как раз в сохранении чужих жизней. Да, да! Мне доставляет подлинное удовольствие, когда на моих глазах из дефектного страдающего существа получается здоровое жизнерадостное создание. Если есть желание, поинтересуйтесь статистикой «Галактиона». За время моей работы в центре нам удалось поднять на ноги более полутора тысяч маленьких инвалидов. О взрослом контингенте я уже не говорю. Там цифры значительно выше. Думаю, не всякая клиника способна похвастать такими показателями.
— Охотно верю.
— Кроме того, не забывайте, что я действующий психотерапевт — и в данном случае, угодив в лагерь, занимался еще и тем, что изучал психику преступников.
— Чтобы писать потом об этом в статьях?
— Не только чтобы писать, но случалось и такое. Когда обнаруживал что-либо интересное, брался за перо — почему бы и нет?
— Но обращались все-таки в зарубежные издания?
— Не старайтесь меня подковырнуть, Афанасий Николаевич. Да, обращался к западным издателям, поскльку что в наших весях я все еще никто — ни доктор, ни магистр, ни даже простенький кандидат, а таких, как известно, не печатают. Кроме того, к теоретизированиям вроде моих отечественные издатели интереса не проявляют. Куда большим спросом пользуются — карты Таро, дианетика и популярная йога. Вот и приходится сотрудничать с западом, который хватается за те или иные новации двумя руками.
— Они что-нибудь платили вам?
Вадим вздохнул.
— Насколько я знаю, кое-какие суммы на счет центра действительно перечислялись, но я ведь уже сказал, что от денег я мало завишу. Поэтому о деньгах лучше поинтересуйтесь в бухгалтерии «Галактиона». Мне это не слишком интересно.
— А сидеть за колючей проволокой было интересно?
— Представьте себе, да! Не забывайте, что России за колючей проволокой перебывало огромное количество великих людей. Мандельштам, Рокоссовский, Туполев, Мейерхольд, Губерман, Вельяминов — всех и не пересчитать. Признаюсь, мне было любопытно побывать в их шкуре. — Дымов на секунду задумался. — Ну, может, не совсем в их шкуре, но хотя бы где-то рядом.
— А как же «Галактион»?
— Для них это тоже было полезным испытанием. Мы так и договаривались: справятся — хорошо, а если нет… — Вадим вздохнул. — Если нет, то, пожалуй, что и плохо. Хотя тезис о незаменимости людей мне никогда не нравился. Так или иначе, но мы пошли на этот эксперимент. Да и отдохнуть, честно говоря, не мешало. Я ведь без отпуска уже который год. Вот и решил совместить приятное с полезным.
Над словом «приятное» Миронов со Шматовым враз хмыкнули. Речь Дымова действительно показалась бы большинству людей ненормальной. Дюгонь в отличие от офицеров сумел сохранить полную серьезность.
— Несколько щекотливый вопрос… — он в упор взглянул на Вадима. — Нужна ли вам пища?
— Пища? — Вадим улыбнулся. — Что ж, кажется, понимаю, что именно вас интересует. Но могу успокоить: в пище я нуждаюсь, как любой нормальный человек. В этом смысле моя физиология практически не отличается от обычной человеческой. Другое дело, что у жирного человека запас сала таков, что голодать в отличие от дистрофика он может вдвое и втрое дольше. Вот и мой энергетический запас несколько больше обычного.
— «Несколько» — это как?
— Ну, скажем, раз в десять-двадцать. Кроме того, я могу осмысленно переводить один вид энергии в другой. И если нет под рукой бутерброда, сумею добыть углеводы из чего-нибудь иного.