— Что привело вас в данный суд? Представляете ли вы здесь кого-нибудь по одному из исков?
— Дело значительно проще, ваша честь. В широком смысле я адвокат всего человечества. Общество, которое я имею честь…
— Имеете ли вы что-нибудь заявить? Подать жалобу, например?
— Да, — торжественно ответил Эсклунд. — У меня есть жалоба.
— Представьте ее.
Эсклунд порылся в своих бумагах, вынул одну и протянул Гринбергу, который даже не взглянул на нее.
— А теперь кратко, для протокола, изложите суть вашего заявления. Говорите в ближайший микрофон, четко и ясно.
— Ну… если суд будет настолько любезен. Общество, административным лицом в котором я имею честь состоять… лига, которая, если можно так выразиться, выражает интересы всего человечества, просит… нет, настаивает, чтобы сие исчадие ада, которое своей яростью чуть не уничтожило сей райский уголок, было уничтожено. Это деяние предусмотрено и санкционировано — да, да! — тем святым…
— Таково ваше заявление? Хотите, чтобы суд вынес решение об уничтожении внеземного существа, известного как Луммокс?
— Совершенно верно! И более того, я имею в своем распоряжении тщательно подобранные документы… неопровержимые аргументы, так сказать, которые…
— Минутку. Вы употребили слово «настаивает»; имеется ли оно в вашем заявлении?
— Нет, ваша честь, оно вырвалось из моего сердца, от полноты возмущения…
— Ваше сердце полно неуважения к суду. Желаете ли вы изменить формулировку?
Эсклунд помолчал, а затем сказал с явной неохотой:
— Я беру свои слова назад. У меня не было намерения оскорблять суд.
— Очень хорошо. Ваше заявление получено и приобщено к делу. Решение по нему будет вынесено позже. Теперь относительно речи, которую вы собираетесь произнести: судя по величине рукописи, я предполагаю, что она займет не менее двух часов?
— Я думаю, что этого будет достаточно, ваша честь, — явно смягчившись, сказал Эсклунд.
— Ясно. Бейлиф!
— Да, ваша честь.
— Прекрасно. Проводите адвоката на улицу. Доктор Эсклунд, все мы уважаем свободу слова… так же как и вас Ящик из-под мыла на два часа в полном вашем распоряжении.
Лицо доктора Эсклунда стало цвета баклажана.
— Вы еще о нас услышите!
— Не сомневаюсь.
— Мы знаем таких, как вы! Предатели человечества! Ренегаты! Фигляр!..
— Выведите его.
Ухмыляясь, бейлиф подчинился приказанию. Один из репортеров последовал за ним.
— Итак, все в порядке, — мягко сказал Гринберг. — Перед нами несколько исков, но, в сущности, все они излагают одни и те же факты. Надо выбирать: мы можем слушать доказательства по всем вместе или же по каждому в отдельности. Есть возражения?
Адвокаты переглянулись, и адвокат мистера Ито сказал:
— Ваша честь, мне кажется, что было бы предпочтительнее рассматривать каждый в отдельности.
— Возможно. Но в таком случае мы будем сидеть здесь до Рождества. Я не могу себе позволить, чтобы так много занятых людей выслушивали одно и то же. Но требовать отдельного рассмотрения фактов — ваше право… тем более что ваши доверители понимают, что они должны будут оплачивать каждый день суда.
Сын мистера Ито потянул адвоката за рукав и что-то прошептал ему. Тот кивнул и сказал:
— Мы признаем необходимость совместного рассмотрения… как факт.
— Очень хорошо. Есть еще возражения? Возражений не последовало. Гринберг повернулся к О'Фаррелу.
— Скажите, в данном зале имеется измеритель истины?
— А? Да, конечно. Правда, я редко им пользуюсь.
— А мне он нравится. — Гринберг повернулся к остальным. — Измеритель истины мы повесим вот здесь. Никто не обязан представать перед ним, так же как никого нельзя заставить приносить присягу. Но данный суд имеет право оценивать с юридической точки зрения все сказанное, а также тот факт, если кто-либо откажется от использования измерителя истины.
— Смотри, осторожнее, Червячок, — прошептал Джон Томас на ухо Бетти.
— За меня-то ты не беспокойся, — прошептала она в ответ. — Следи лучше за собой.
— Нам понадобится некоторое время, чтобы установить его, — сказал судья О'Фаррел Гринбергу. — Не сделать ли перерыв для ленча?
— Ах да, ленч. Прошу общего внимания… суд не будет делать перерыв для ленча. Я попрошу бейлифа дать указание принести кофе и сандвичи для желающих, пока секретарь разыскивает измеритель. Мы перекусим здесь же, на месте. И… есть тут у кого-нибудь спички?
А на лужайке Луммокс, размышляя над непростым вопросом о праве Бетти приказывать ему, был вынужден прийти к выводу, что она обладает особым статусом. Все, с кем Джон Томас знакомил его в течение жизни, были похожи на Бетти; таким образом, в данном случае имело смысл прислушаться к ее словам, в них не было ничего тревожного. Он снова лег и погрузился в сон, оставив бодрствовать лишь сторожевой глаз.
Сон был тревожен, поскольку Луммокса мучительно терзал ароматный запах стали. Спустя какое-то время Луммокс проснулся и потянулся, отчего клетка затрещала по швам. Ему пришла в голову мысль, что столь долгое отсутствие Джона Томаса ничем не оправдано. Это во-первых. А во-вторых, ему не понравилось поведение мужчины, который уволок Джона Томаса… нет, он ему явно не понравился. Луммокс задумался, что же делать? И что сказал бы Джон Томас, будь он здесь?
Проблема оказалась слишком сложной. Луммокс снова лег и лизнул один из брусьев клетки. Нет, он не прикусил его, он просто попробовал на вкус. Слегка суховато, решил он, но неплохо.
В суде шериф Дрейзер закончил свое выступление перед судом и уступил место Карнесу и Мендозе. Их рассказы были логичны и последовательны, и измеритель истины не шелохнулся; мистер де Грасс выступил с требованием расширить доказательную базу, Адвокат мистера Ито признал, что доверитель стрелял в Луммокса; сын мистера Ито представил снимки последствий визита Луммокса. И чтобы завершить историю Л-дня, осталось выслушать лишь показания миссис Донахью.
Гринберг повернулся к ее адвокату.
— Мистер Бенфилд, вы хотите сами допросить своего клиента или предпочитаете, чтобы это сделал суд?
— Прошу вас, ваша честь. Возможно, я задам один или два вопроса.
— Это ваше право. Расскажите нам, миссис Донахью, что произошло.
— Это я и собираюсь сделать. Ваша честь, друзья, уважаемые посетители, хотя я и не привыкла к публичным выступлениям, тем не менее заверяю вас, что мой безупречный образ жизни…
— Все это неважно, миссис Донахью. Только факты. Итак, полдень прошлого понедельника…
— Да, тогда это и было!
— Очень хорошо, продолжайте. И не волнуйтесь.
— Ну, как раз тогда я прилегла на несколько минут, решив отдохнуть… Я изнемогаю от своих обязанностей: клуб, благотворительный комитет, а также…
Гринберг наблюдал за измерителем истины над ее головой. Стрелка беспокойно колебалась, но не переходила красную черту, после которой должен раздаться предупредительный сигнал. И он решил, что пока нет смысла останавливать свидетельницу.
— …как внезапно я была чудовищно поражена. Стрелка прыгнула далеко за красную черту, зажегся рубиновый сигнал, и зуммер издал тревожный звук. Кое-кто захихикал, и Гринберг торопливо сказал:
— Порядок в зале! Бейлиф выведет каждого, кто будет нарушать порядок работы суда.
Когда зуммер зазвучал, миссис Донахью сразу же остановилась. Мистер Бенфилд, помрачнев, тронул ее за локоть и сказал:
— Не обращайте внимания, моя дорогая. Просто расскажите суду о том, что вы услышали, что увидели и что делали.
— Он подсказывает свидетелю, — воскликнула Бетти.
— Ничего подобного, — возразил Гринберг.
— Но…
— Возражение не принимается. Свидетель может продолжать.
— И… ну, словом, я услышала странные звуки и подумала, что никогда в жизни не слышала ничего подобного. Я выглянула и увидела это огромное свирепое животное, которое носилось взад и вперед…
Зуммер снова зазвучал; несколько слушателей расхохотались.
— Выключит кто-нибудь эту глупую трещотку? — гневно сказала миссис Донахью. — Неужели кто-то может рассказать о том, что происходило, лучше меня?
— Порядок в зале! — провозгласил Гринберг. — Если будут еще какие-то нарушения, суд сочтет необходимым принять соответствующие меры. — Он повернулся к миссис Донахью. — Если свидетель дал согласие на использование измерителя, его решение не может быть изменено. Но показания измерителя носят чисто информативный характер; суд не обязан подчиняться им. Продолжайте.
— В жизни еще не сказала ни слова лжи. Зуммер не издал ни звука.
Гринберг прикинул, что это должно произвести на миссис Донахью впечатление.
— Я имею в виду, — сказал он, — что у суда есть свое собственное мнение. И никакая машина не вынесет приговора вместо суда.
— Мой отец всегда говорил, что подобные штучки — проделки дьявола. Он говорил, что честный деловой человек никогда не должен…
— Прошу вас, миссис Донахью.
Мистер Бенфилд наклонился к ее уху. Миссис Донахью стала говорить тише.
— Словом, у меня в саду оказалось
— Имуществу нанесен ущерб примерно на пару сотен, ваша честь. Но суд должен учесть те неудобства и расстройства, которые повлекло за собой данное происшествие…
Миссис Донахью всхлипнула:
— Это невероятно! Мои призовые розы!
Игла дернулась, но вернулась обратно столь быстро, что зуммер не успел отреагировать.
— Что за розы, миссис Донахью? — участливо спросил Гринберг.
— Речь идет, — вмешался ее адвокат, — о широко известных розах миссис Донахью, не имеющих себе равных. И я счастлив сообщить, что ее мужественное поведение сберегло бесценные растения.
— Имеете ли вы что-либо добавить?
— Думаю, нет. Кроме заверенных фотоснимков.
— Очень хорошо.
— Миссис Донахью бросила взгляд на своего адвоката.
— А у меня есть что добавить! Я настаиваю, слышите, настаиваю, чтобы это опаснейшее, кровожадное чудовище было уничтожено!
Гринберг повернулся к Бенфилду.
— Можем ли мы считать эти слова официальным заявлением, мэтр? Или имеет смысл отнести их на счет риторики?
Бенфилд смущенно повел плечами.
— Мы подали такую жалобу, ваша честь.
— Суд рассмотрит ее. Бетти вскочила.
— Эй, подождите минуту! Все, что Лумми сделал, — это съел несколько ее паршивых старых…
— Потом, мисс Соренсен.
— Но…
— Прошу вас, потом, У вас будет такая возможность. В настоящий момент суд считает необходимым рассматривать лишь факты, имеющие отношение к делу. Есть ли какие-нибудь новые факты у кого-либо? Возможно, кто-нибудь хочет задать дополнительные вопросы свидетелям? Или вызвать дополнительного свидетеля?
— Мы хотим, — сразу же откликнулась Бетти.
— Что вы хотите?
— Вызвать дополнительного свидетеля.
— Очень хорошо. Он находится здесь?
— Да, ваша честь. Снаружи. Это Луммокс. Гринберг задумался.
— Должен ли я понимать ваши слова в том смысле, что вы предлагаете Луммоксу занять свидетельское место и выступить в собственную защиту?
— А почему бы и нет? Он может говорить.
Один из репортеров, пошептавшись со своими коллегами, выскочил из помещения. Гринберг закусил губу.
— Это я знаю, — признал он. — Я обменялся с ним несколькими словами. Но способность говорить не идентична возможности выступать в роли компетентного свидетеля. Ребенок порой умеет говорить еще до того, как ему минет год, но исключительно редко можно полагаться на показания малыша… Ну, скажем, до пяти лет. Данный суд имеет право считать, что представители негуманоидных рас… негуманоидных в биологическом смысле, могут давать показания. Но ничто пока не убедило нас в том, что данное внеземное существо может исполнить эти обязанности.
— Видите ли, господин Посланник, — обратилась Бетти к Гринбергу, — вы произнесли ужасно много слов, но что, в сущности, они означают? Вы готовы приговорить Луммокса… и не хотите задать ему ни единого вопроса. Вы говорите, что он не может давать достаточно убедительные показания. Здесь я видела тех, кто тоже не может этого делать. И я держу пари: если Луммокс предстанет перед измерителем правды, тот не издаст ни звука. Конечно, он делал вещи, которые не должен был делать. Он съел несколько старых трухлявых кустов роз и капусту мистера Ито. Ну и что страшного? Вы ведь тоже, когда были маленьким, таскали пирожные, когда были уверены, что вас никто не видит. — Бетти перевела дыхание. — И вот теперь представьте себе, что в тот момент, когда вы тянетесь за пирожным, кто-то бьет вас метлой по голове. Или стреляет в вас из пушки. Неужели вы не испугаетесь? Не кинетесь бежать? Лумми полон дружелюбия. Все вокруг знают об этом… по крайней мере, любой человек, если он не старается казаться глупее и раздражительнее, чем есть на самом деле. Но пытался хоть кто-нибудь поговорить с ним, успокоить его? Увы, нет! На него кидались, били его, в него стреляли, запугали до смерти и наконец загнали под мост. Вы говорите, что Лумми ничего не понимает. А кто понимает? Все эти люди, которые травили его? А теперь добиваются его смерти. Укради маленький мальчик пирожное, они оторвали бы ему голову — только чтобы он впредь не сделал ничего подобного. Да есть тут хоть один нормальный человек? Что за комедия разыгрывается здесь?
Она остановилась, сглатывая слезы, катившиеся по щекам. Искусству в нужный момент вызывать слезы Бетти научилась в школьном драматическом кружке; но сейчас, к своему удивлению, убедилась, что слезы подлинные.
— У вас все? — спросил Гринберг.
— Вроде да. По крайней мере, пока.
— Должен сказать, что ваше выступление было довольно трогательным. Но суд не может руководствоваться эмоциями. Правильно ли я понял ваши слова, что большая часть разрушений… включая сюда и кусты роз, и капусту… возникла из-за неправильных действий людей и, таким образом, не может быть вменена в вину Луммоксу или его владельцу?
— Оцените ситуацию сами, ваша честь. Как правило, хвост следует за собакой, а не наоборот. Почему бы вам самому не спросить Луммокса, как он смотрит на все случившееся?
— До этого мы еще доберемся. Теперь второе: я не могу считать ваши аналогии достаточно весомыми. Мы имеем дело не с маленьким мальчиком, а с животным. И если мы примем решение о необходимости его уничтожения, мы не будем руководствоваться ни местью, ни наказанием, потому что животному недоступны такие понятия. Цель данного решения будет сугубо предупредительной, так как мы не можем допустить, чтобы потенциальная опасность обрела силу и причинила вред жизни, здоровью или имуществу любого члена общества. Вашего маленького мальчика может схватить за руку няня… А здесь мы встречаемся с созданием весом в несколько тонн, способным убить человека одним неосторожным движением. Так что у него нет ничего общего с шаловливым малышом, который крадет печенье.