— Дрэйн, — ответил Флавус. Восторгов Кангасска он явно не разделял и сильно сомневался. — Оно простое, но осуществляется только с согласия донора…
— Научи меня! — потребовал Кан. — И я выгоню этого змея на сушу!
— Он не сдастся так просто, — покачал головой Флавус. — Он поднимет ветра днем, вот что он сделает. И убьет носителя. Погибнет Сильвия, и мы с тобой, и не готовые к атаке Охотники, и Ивен… Нет, Кангасск… Спасибо, что пытался помочь. Но, похоже, здесь уже ничего не сделаешь. Я хочу спасти сестру. Всем сердцем этого желаю… но только не так: не ценой жизни стольких людей…
— Я предупрежу Охотников, чтобы были готовы поднять щит, — не сдавался Кан. — Передам приказ от имени Влады или Серега. Они должны мне поверить. А до нас и Сильвии мы ему добраться не дадим… Ты умеешь ставить магический щит?..
— Да…
— Вот: прямо по инструкции Серега получается… хотя и будет наша боевая единица всего из трех человек. Я направляю на Сильвию Дрэйн и стою передатчиком магии к тебе, а ты держишь щит. Если кто и погибнет, то это я. Потому что я буду агрессор, и меня витряник попытается устранить.
— …Зачем тебе идти на это, Кангасск? — после долгих раздумий спросил Флавус. — Ты рискуешь жизнью…
— Я знаю, — с улыбкой отвечал кулдаганец. Глаза его светились, как от счастья. — Но, веришь ли, у меня никогда в жизни не было друзей; я уже думал, что никогда и не будет… И теперь, когда они у меня появились, я никому не позволю причинить им зло… Не будем терять времени. Покажи мне Дрэйн…
Заклинание было до идиотизма простым, и если бы не ограничение: искреннее согласие донора, в энергетического вампира превратился бы каждый второй житель Омниса. За вечер Кангасск, окрыленный новым, неведомым ему чувством, похожим на полет, довел свой Дрэйн до автоматизма.
На том был закончен военный совет. И друзья разошлись по комнатам — спать. Перед такой битвой, которая ожидала их двоих, просто необходимо было выспаться…
…Рассвет! Какой алый рассвет… Кангасск стоял на пороге дома-крепости и провожал Флавуса и Сильвию. Они оделись как для прогулки, чтобы без проблем пройти через оцепление, и, похоже, даже слишком легко они оделись: то ли холодное утро, то ли страх перед грядущей битвой заставляли брата и сестру дрожать мелкой дрожью. Сильвия была по-взрослому серьезна, она уже все знала.
— Вот, возьми… — сказал Флавус и протянул Кангасску свой серый плащ. — Так будешь выглядеть солиднее, когда пойдешь уговаривать Охотников. Да и я буду как бы с тобой…
Кан молча кивнул, и плащ принял с поклоном, как надлежит принимать меч.
— Я ошибся в тебе, — горячо произнес Флавус. Когда не знаешь, будет ли у тебя завтрашний день, спешишь не оставить недомолвок. — Ты показался мне неуверенным в себе и… прости… слабым. Но я был не прав… Да, ты часто грустил без причины и клял себя, когда все было не так плохо. Но когда пришла настоящая опасность, и когда надо было сделать выбор, ты… ты просто поразил меня. Когда я, такой весь из себя уверенный и ученый, руки опустил, ты встряхнул меня за шкирку и заставил бороться. Спасибо тебе…
— Спасибо тебе, мастер Кангасск, — вторила брату Сильвия. — Я в тебе никогда не сомневалась. Честное слово…
…Они ушли. Одетая в яркое платьице, Сильвия несла корзинку для ягод, а Флавус, облачившийся в простые штаны и белую рубаху, держал ее за руку. Оба сохраняли такой беззаботный вид, что даже сам Кангасск поверил: рады свежему утру, идут собирать ягоды… Они будут ждать его, у звонкой речушки, ледяной по утру, — того самого безымянного притока Гиледы…
«Вот и посвятили тебя в Охотники, Кангасск,» — сказал он себе, застегивая у горла серый плащ. Плащ согрел его, продрогшего поутру, но все равно его трясло. От слов Флавуса и Сильвии. От того, что ему сейчас предстоит сделать… Вчерашняя уверенность в себе была слепой, на деле же он не знал, как убедит Охотников. Одно было ясно: лучше и не пытаться обмануть серую элиту.
…Рамуне-Охотница присела на плоский коричневый валун, весь блестящий от росы. Плащ грел и не давал камню тянуть из тела тепло, так что сидеть можно было еще долго. Сидеть и размышлять.
Волосы ее давно поседели, как пшеница под снегом, и, перевитая желтыми и белыми прядями коса, схваченная кожаным ремешком, лежала поверх серой охотничьей формы. Серые глаза смотрели в небо. Оно низко нависло над землей и то и дело норовило заплакать холодным дождем. Такой вот выдался конец лета на Севере…
Черные ботинки с подошвами для мягкого шага опускались с камня в мокрую траву, и лежал рядом боевой посох, совсем как у Серого Инквизитора, только короче и тоньше — сделанный по женской руке.
Рамуне находилась в таком настроении, когда грусть вот-вот готова вылиться в стихи или песню, которые надо немедленно записать, а потом можно все так же бегать по следовательским делам или держать над Ивеном щит — все равно. Главное не пропустить этот момент.
Охотница и не заметила, когда на фоне преддождевого неба появился невысокий смуглый парень. Подошел он неслышно, благодаря тому, что ботинки его были оснащены такой же подошвой для мягкого шага, какие обычно предпочитают Охотники. Поверх гражданской одежды он носил форменный серый плащ; на груди — харуспекс. Капюшон парень откинул, открыв взору Охотницы взъерошенные черные волосы и смуглое лицо с удивительно яркими зелеными глазами. Он стоял и смотрел на Рамуне, Ученик миродержцев.
— Чего тебе, Кангасск? — Рамуне назвала его по имени, найдя это лучшим, чем обращаться к нему восхищенно «Ученик» или снисходительно «мальчик», коим он, безусый, и являлся.
— Будьте готовы поднять щит днем, — произнес Кан ровным неживым голосом.
— Такого приказа нам не поступало, — ответила Рамуне буднично и, подперев кулаком щеку, внимательно посмотрела в глаза Ученика. Тот смешался и отвел взгляд.
— Я знаю, — сказал он. — Это не приказ. Но… просто поверь мне: демон поднимет ветра днем.
— Откуда тебе знать? — укорила его Охотница. Ей уже наскучил этот разговор и хотелось вернуться к стихам.
— Я… — парень запнулся. — Я… гадальщик… Я знаю, — и вновь поднял глаза. Теперь в них стояла мольба. — Просто скажи всем: пусть Охотники будут готовы поднять ветра днем. Это нужно передать и в Коссель, и в Деваллу, и в Дэнку. И… жителей нужно вернуть в дома. Иначе все погибнут.
С этими словами парень развернулся и побежал. Пары секунд не прошло, как он скрылся за домами, оставив Рамуне-Охотницу в недоумении… Настроение давало себя знать, и ей вдруг захотелось, чтобы этот малец стоил песни, или обернулся бы в стих…
Ни на то, чтобы сложить стих, ни на то, чтобы решиться на что-нибудь, не хватило бы времени: уже через десять минут Рагвард-Охотник созвал совет. Это не было похоже на общий сбор, нет: большинство Охотников продолжали, ни о чем не подозревая, отдыхать в палатках после долгой ночи, да несколько патрулей обходили периметр. Собрались лишь пятеро, пятеро ответственных за пять сегментов ивенского периметра, в том числе и Рамуне. Все сели в кружок под куполом командирского шатра, и Рагвард начал разговор:
— Этот Ученик миродержцев вас всех всполошил, не только меня, верно? — сказал он. Остальные четверо закивали. — Я пытался связаться с Серегом, но он не отвечает. С Владиславой Воительницей связи у нас, понятное дело, нет. Значит, придется думать самим. Что скажете?
— …Кажется, маленький гадальщик действительно видел что-то в своем харуспексе, — сказала Рамуне. — Мы не можем игнорировать такое предупреждение.
— Тогда сам он где? — вступил Харальд, командир третьего сегмента. — Заварил кашу и сбежал? Хотел бы я знать, зачем.
— Он не имеет права приказывать нам, будь он хоть трижды Ученик миродержцев! — ударила кулаком о ладонь вспыльчивая Солеф, командующая сегментом вторым.
— А теперь помолчите и представьте, — мрачно сказал последний — Вестрен-Охотник, подняв сухую старческую руку. — Представьте: что, если он прав… — более молодые Охотники притихли, словно дети, слушая его неторопливые слова. — Судя по всему, я последний, кто говорил с этим юношей. Он воззвал ко мне как к последней надежде, сказал, что вы все не захотели слушать его. И, знаете, по-моему, не время сейчас взывать к нашей гордости… так, Солеф?.. — бросил он взгляд на Охотницу. — И не время выжидать, когда миродержцы обратят на нас внимание… так, Рагвард?.. — встретился он глазами и с ним. — И не время пытаться призвать к ответу несчастного мальчика… верно, Харальд?..
Старик встал и выпрямился во весь рост.
— Никогда я еще не пользовался Правом Старшего, — сказал он. — Но сейчас, по этому Праву, я беру на себя чрезвычайные полномочия и отстраняю тебя, Рагвард-Охотник, от командования периметром. Если малыш Кангасск не прав, теперь я и только я отвечаю за все перед Серегом Серым Инквизитором. И я приказываю вам: поднять всех своих Охотников на защиту периметра и передать такие же приказы по кристаллам в Дэнку, Коссель, Деваллу. И пусть патрули вернут каждого жителя в его дом. Выполняйте. Но: не посылайте патрулей к безымянной речушке. Это приказ…
Все разошлись — поднимать усталых Охотников, измученных магов и доноров, выставлять патрули, загонять жителей обратно в дома… Вестрен был готов ко всему. Даже к гневу Серега и позору. Он остался в шатре один и некоторое время стоял, опустив голову.
В шатер заглянула Рамуне.
— Мастер Вестрен, я с тобой, — сказала она шепотом, взяв руки старика в свои и заглянув ему в глаза.
— Как всегда, девочка моя, — улыбнулся старик. — Да только знаешь ли ты, что он задумал?
— Нет, он не сказал мне… — удивленно произнесла Рамуне.
— Он задумал изгнать витряника. Да так, чтобы сохранить жизнь человеку. Он рискует собой, чтобы просто попробовать… Он рассказал мне все, в отчаянье доверился мне. И как я после этого мог обмануть его? Его план безумен, но я не решился его остановить.
— Значит, я не ошиблась, мастер Вестрен, — просияла Рамуне, став в этот миг похожей на ту девочку, которую старый Охотник учил когда-то, — он, этот мальчик, стоит песни! Только бы у него все получилось…
— Песню о нем сложить следует в любом случае, гибель его ждет или слава… — Вестрен ласково погладил ученицу по седой голове. — Наше дело не допустить беды. Так что идем. Не знаю, сколько времени у нас есть…
Сильвия сидела на руках у брата, он обнял ее, чтобы согреть. Они устроились под зеленым холмом, чтобы их не так трепал влажный утренний ветер, и ждали Кангасска. Вот наконец он появился, выскочил, красный и запыхавшийся, из-за груды валунов.
— Ну как? — выпалил Флавус.
— Кажется, получилось, — ответил ему Кангасск. — Периметр пришел в движение в любом случае. Надеюсь, меня поняли правильно и не бросятся сейчас нас искать…
— Ты что, рассказал им?!.
— Только одному. Я пытался наврать предыдущим четверым, но ничего не подействовало. Тогда я решился сказать правду. И, похоже, старый Охотник проникся и поверил, — Кангасск выглянул из-за верхнего на груде камня… — Да! Они гонят людей с полей обратно в Ивен.
Флавус отпустил Сильвию и присоединился к Кангасску за камнем. Они долго смотрели на суматоху вдали.
— Получилось, Кан! — с восторгом констатировал он. — Но ты прошел по лезвию бритвы… — Флавус пристально посмотрел на друга. — Хотя… доверие… ты ведь и мое сердце этим завоевал… и Сильвии…
Кангасск обернулся и посмотрел на девочку: та дрожала, но улыбалась ему. Кан расстегнул плащ и отдал его ей, чтобы не мерзла: ждать-то еще нужно было долго…
Время шло неспешно. Сквозь хмурое небо болезненной светлой кляксой проглядывало солнце. Ивен готовился к обороне: старый Охотник сдержал слово — и вывесил огромный Лихт над командирским шатром в знак того, что все теперь под контролем.
— Ну, теперь наш ход, — сказал Кангасск. — Флавус, Сильвия… вы мои лучшие друзья на этом свете. Я просто хочу сказать, что очень люблю вас обоих…
— Не прощайся, Кан, — прервал его Флавус. — Мы переживем этот день. И умрем все только в древней-древней старости.
— Да, так и будет, — кивнул Кангасск. — Я начинаю…
Кангасск… Он уже умел творить Дрэйн без слов… Сильвия не поняла, что с ней произошло, как не понял когда-то сам Кангасск… Он видел, как девочка схватилась за сердце, как боль и страдание исказили ее лицо… и подивился тому, что ему ее совсем не жаль. Как в бою: ты так собран, что никаких эмоций нет, только потом у тебя будут трястись руки, потекут слезы, и ты будешь рыдать над мертвыми лицами соплеменников… Кулдаган… разбойники… да, там все так и было.
Флавус… Когда Кан передал ему магию сестры, душа его содрогнулась до самых глубин. Амбасса, чистейшая амбасса текла в пустую чашу. То, чего он добровольно лишил себя, возвращалось, стремительно, лавинообразно. Он уже забыл, каково это, быть амбасиатом, — и мир стал наполняться для него тончайшими звуками и ощущениями, с которыми он распрощался чуть более года назад. На какой-то миг Флавуса охватил такой восторг, что он забыл, зачем он здесь. К счастью, опомнился он вовремя, — и над крохотной боевой единицей раскрыл объятья невиданной силы щит. Флавусу нечего было жалеть, потому на этом щите красовались все протекторные грани, которые он только знал, и амбасса рвалась наружу, рассеиваясь в эфире.
Ни один витряник, особенно ослабленный днем, не проник бы сквозь такой щит. Ветра поднялись снаружи и ринулись во все стороны, ища хоть кого-нибудь, кого можно было бы разорвать, чтобы восполнить катастрофическую потерю амбассы, в которой демон жил и дышал. Но везде, куда он мог дотянуться, его встречали защищенным периметром. И тогда… он свернул ветра. И обернулся к человеку, пробившему дно у его моря. Изнутри, там мог он достать его. И это был его последний шанс… Перед лицом смерти страшна даже загнанная в угол крыса… а уж демон…
…У Кангасска потемнело в глазах… Казалось, сейчас зажгутся вокруг далекие миры, как при трансволо. Но его окружала лишь кромешная тьма.
Воображение человека не терпит тьмы и воплощает все в картинки, обращает эфир в привычное, и чудные миры в такие моменты видит перед собой человек.
Кангасск увидел пустыню. Там в дюны ложилась белая морская соль, и, как скалы, вздымались вверх берега мертвого моря. Он понял, что стоит на дне своей пустой чаши.
Ветер клубил соль перед ним, но, что странно, она не ела глаз, а сложилась в серую тень, а та, пройдя через призму воображения, обернулась драконом. Немудрено: других чудовищ Кангасск в своей жизни и не видел. Потому витряник смотрел на него теперь глазами кулдаганского дракона. Та же невероятно наглая, глядящая развязным любопытством морда, когтистые лапы, беспокойный сплющенный с боков хвост. Мощные крылья за спиной…
…Кангасск отчаянно пожелал меч… и меч появился в его руке…
«…В том бою не было чести, — сказал он себе и сощурил глаза. Он вспомнил, как ходил добивать поверженных на песок драконов с переломанными лапами и крыльями. — Но теперь…»
В голове расползался какой-то мрак — непереводимые, полные ненависти мысли погибающего витряника. Но Кан вспомнил то, о чем — какая жалость — так редко вспоминал раньше: «Опустоши свой ум, ученик мой…» Он поднялся над всеми мыслями, мрачными и не очень, и над этим видением, продиктованным собственной фантазией… теперь он точно знал и понимал: в реальном мире он, Кангасск Дэлэмэр, все так же стоит и держит связь между Флавусом и Сильвией, и амбасса малышки все так же стремительно утекает в эфир, рассеиваясь над щитом; что витряник дает последний бой и что с каждой секундой он слабеет. Теперь ничто не зависит от самого демона, если только Кангасск сумеет защитить себя…