Через какое-то время поток его красноречия иссяк. Мы встали, чтобы идти спать. У лестницы Уоррингтон задержал меня.
— Это последний из моих холостяцких дней, — с улыбкой возвестил он. — Полуночные бдения, выпивка — все в прошлом. Сам убедишься. Спокойной ночи. Думаю, ты найдешь свою комнату. Спи, сколько душе угодно. А я, конечно же, встану рано.
Я глядел ему вслед, и вдруг меня пронзило странное ощущение. Уоррингтон, идущий по темному коридору со свечкой в руках, показался мне призраком. Я прогнал дурацкую мысль, объяснив это избытком выпитого вина и разыгравшимся воображением. Когда мой приятель обоснуется здесь с молодой женой, коридоры будут освещаться, а пока… Толстые ковры давно поглотили звук шагов Уоррингтона, а крошечный огонек мелькал и мелькал во тьме.
В отведенной мне комнате имелся балкончик. Ночь была теплой. Слишком возбужденный, чтобы лечь спать немедленно, я полчаса провел на этом балкончике, дыша приятным свежим воздухом. Я пребывал в сентиментальном настроении и вспоминал наш недавний разговор. Затем я вернулся в мрачноватую квадратную комнату, разделся, лег и задул свечу. Волнение мое постепенно улеглось, я заснул и проспал достаточно долго.
С Уоррингтоном мы встретились за завтраком. Он действительно встал раньше меня.
— Разве можно так бессовестно спать? — с улыбкой спросил он. — Я целых полчаса барабанил тебе в дверь, и никакого результата.
Я извинился, сославшись на свежий деревенский воздух и на то, что не сразу смог заснуть.
— Представь себе, я тоже, — признался он. — Мы с тобой вчера слишком засиделись. Думаю, здесь эти городские привычки быстро пройдут… Так, и чем же нас решила попотчевать миссис Бэтти?
Он поднял салфетку.
— Боже! Ты когда-нибудь видел такую гигантскую яичницу с беконом? Можно целый полк накормить. — Уоррингтон нахмурился и с раздражением бросил: — Неужели у миссис Бэтти не хватило фантазии приготовить что-то еще?
Признаюсь, раньше я почти не видел своего приятеля в дурном настроении. Странно, что его расстроил такой пустяк, как однообразие завтрака. Но Уоррингтон привык к жизни лондонских клубов — возможно, этим и объяснялся всплеск его недовольства.
Он положил себе порцию яичницы и принялся неохотно ковырять вилкой.
— Ничего, Хейвуд. Я сумею изменить уклад здешней жизни, — решительно сказал он. — Наведу здесь порядок. Почему-то люди считают, что комфорт — это принадлежность городов, а в поместье мы должны смиряться с неудобствами. Спрашивается, почему? Ради чего мне менять свои привычки?
Эти слова не слишком вязались с его вчерашними панегириками простоте деревенской жизни. Уоррингтон меж тем продолжал:
— Марион — девушка утонченная. Она не потерпит упрощения своей жизни. И потом, с какой стати? Самое скверное, что эти деревенские жители напрочь лишены воображения.
Уоррингтон поддел на вилку кусок бекона и с явным отвращением стал его разглядывать.
— Ты только посмотри! Черт побери, ну почему бы им не поучиться у цивилизованных людей? У тех же французов?
Я еще больше удивился этому утреннему приступу раздражительности. Должно быть, мой приятель вчера приналег на вино. Возможно, плохо спал на новом месте, что тоже часто бывает. Без всякой связи со своими размышлениями, я спросил Уоррингтона, как ему понравилась его спальня.
— Вполне сносная, — равнодушно ответил он. — Оказалось, что там теплее, чем я думал. Но спал я плохо. Я всегда плохо сплю на чужих кроватях.
Он демонстративно отодвинул от себя тарелку и закурил сигарету.
— Когда ты покончишь с этой жвачкой, мы отправимся прогуляться по аббатству.
Прогулка вернула ему доброе расположение духа, и Уоррингтон с прежним пылом заговорил о новшествах, которые введет в своем поместье. Невдалеке от левого крыла находились развалины часовни, живописно поросшие
Здесь лежит тело сэра Руперта Марвина
Кроме почти неразличимых цифр, на плите больше не было ничего: ни принятого в ту эпоху перечисления заслуг покойного, ни стихотворных строк о бренности земной жизни. Я вертел головой, наклонял ее влево и вправо, щурился, пытаясь прочесть даты рождения и смерти. У меня получалось 1723 и 1745. Стало быть, под этим камнем покоился прах последнего Марвина. Меня всегда интересовали древности, а история этой усадьбы была не только давней, но и во многом таинственной. Я постарался запомнить имя покойного и даты.
Когда я вернулся, от дурного настроения Уоррингтона не осталось и следа. Приветливо улыбаясь, он извинился за свое поведение.
— Я был очень раздосадован, что не увижу Марион, — сказал он. — Когда-нибудь ты поймешь меня, дружище. Но завтра мы едем к ним.
Обед проходил в обстановке такого искреннего дружелюбия, какое я редко замечал за Уоррингтоном. Скорее всего, он получил весточку из Сент-Фарамонда, но предпочитал скрывать это от меня. Вино было превосходным. Сам Уоррингтон не особо разбирался в винах, поэтому, скорее всего, воспользовался советами какого-нибудь знатока. Мы весело пообедали, выпили больше, чем следовало, после чего перешли на террасу и расположились на свежем воздухе, покуривая сигары. Уоррингтон вновь находился в возбужденном состоянии.
— Дружище, а не сыграть ли нам на бильярде? — вдруг спросил он. — У меня здесь превосходный стол.
Я отказался: мне нравилось дышать дивным морским воздухом, к тому же бильярд требовал более трезвой и ясной головы. Уоррингтон засмеялся, хотя чувствовалось, мой отказ его огорчил.
— Бильярд в аббатстве — почти святотатство, — пытаясь обратить это в шутку, сказал я. — Что подумают о нас призраки Марвинов?
— Пусть эти Марвины убираются ко всем чертям. — раздраженно ответил Уоррингтон. — Ты только и говоришь о них.
Его раздражение тут же погасло. Он встал, ненадолго удалился в дом и вернулся оттуда с графином виски и парой бокалов.
— Попробуй это, — предложил он. — Ликеров я не запас.
С этими словами он плеснул в бокалы по порции виски и тут же выпил свою.
Я удивленно глядел на него, ибо Уоррингтон всегда предпочитал вино и не увлекался крепкими напитками. Графин был заполнен на четверть. Не заметив моего удивления, Уоррингтон уселся в легкое кресло и закурил новую сигару.
— Здесь никогда не будет скучно, — произнес он, разговаривая больше с самим собой, чем обращаясь ко мне. — Терпеть не могу этот деревенский покой, от которого тупеешь. Балы, карнавалы, домашние вечеринки. И так — весь год. Думаю, что и ты, Нед, будешь наезжать ко мне поохотиться. Нынешний год обещает превосходную охоту.
Я согласился, и Уоррингтон с жаром продолжал свои рассуждения.
— Пока не знаю, как лучше устроить жизнь в аббатстве. Вряд ли мы будем сидеть здесь безвылазно. Я привык к городской жизни. Без города я заскучаю. Но и это место мне нравится. Я ничуть не жалею, что купил его. — Он порывисто встал. — Бери бокал и идем со мной. Я тебе кое-что покажу.
Мне вовсе не хотелось двигаться, однако хозяин настаивал, и я последовал за ним. Мы вошли в одну из комнат, окна которой глядели на террасу, и Уоррингтон настежь распахнул оконные створки.
— Вот тебе воздух! — заявил он. — А теперь садись.
Сам он подошел к буфету и достал оттуда второй графин с виски.
— Ирландский. Угощайся.
С этими словами он вновь повернулся к буфету, после чего сел, держа руки под столом.
— Не робей, Нед, — подбодрил он меня. — Налей нам по хорошей порции, а потом немного развлечемся.
Он взмахнул рукой, в которой оказалась зажата колода карт, и бросил их на стол.
От удивления у меня округлились глаза. К картам мой приятель не притрагивался с наших студенческих времен. Видимо, он принял мое удивление на свой счет, поскольку воскликнул:
— Я пока что не женат! Уоррингтон еще принадлежит самому себе. Ну как? В покер?
— Выбирай сам, — вздохнул я, уступая ему.
Его глаза удовлетворенно заблестели, и он принялся шумно тасовать карты.
— Снимай, — произнес он и плеснул себе еще виски.
Мне было совестно тратить прекрасный вечер на карточную игру, но выбора не оставалось. Уоррингтон играл не ахти как умело и победил только на чистом везении.
— Ставим по десять шиллингов, — объявил он.
— Ты забываешь, что я не миллионер. — Я покачал головой.
— Пустяки! Я люблю игру, достойную победы. Продолжаем.
Он буквально пожирал глазами карты и тасовал их с особой тщательностью. Его поведение изумило меня, а Уоррингтона изумило то, что я начал выигрывать.
По ходу игры лицо моего приятеля становилось все мрачнее. В лихорадочных движениях ощущалась алчность, а в тоне вновь появилась раздражительность.
— С меня довольно! — не выдержав, воскликнул я.
— Нет, мы продолжим игру! — упрямо возразил Уоррингтон, вскакивая на ноги. — Ты победитель, Хейвуд. Я готов отправить тебя в ад, но я обязательно должен взять реванш.
Меня в одинаковой степени удивили и слова, и ярость, с какой они были произнесены. Уоррингтон бешено вращал глазами, а его лицо перекосила сердитая гримаса.
Неожиданно я заметил у него на шее какую-то странную царапину.
— Что это у тебя? — спросил я. — Ты никак порезался?
Он ощупал лицо.
— Чепуха, — буркнул он.
Я пригляделся и понял, что это вовсе не порез, а просто красное пятнышко размером с мелкую монету. Так бывает, когда воротник тугой и пуговица врезается в горло.
— Продолжаем игру, — потребовал хозяин.
Его раздосадованность проигрышем я по-прежнему списывал на чрезмерное количество выпитого виски.
— Послушай, ты проиграл всего несколько фунтов. Стоит ли печалиться? Завтра отыграешься.
Алчный блеск в его глазах потух, и Уоррингтон неуклюже рассмеялся.
— Да, ты прав. Что-то слишком волнуюсь из-за ерунды.
— Виски, — назидательным тоном произнес я.
Он уставился в свой бокал.
— Сколько же я выпил? — спросил он и присвистнул. — Это недопустимо, Нед! Я должен начать жизнь с чистого листа. Идем, полюбуемся звездным небом.
Я был только рад оторваться от карт, и вскоре мы вновь очутились на террасе. Уоррингтон задумчиво взирал на звезды. Затем его взгляд переместился на залитую лунным светом долину — точнее, туда, где находился Сент-Фарамонд.
Когда мы расставались на ночь, он по-прежнему был удручен своим поведением.
— Приятных тебе снов, — сказал он мне.
— И тебе тоже.
— Думаю, я сумею заснуть. — Он слабо улыбнулся, но неожиданно схватил меня за руку. — Нед, прошу тебя, не позволяй мне вести себя столь идиотским образом, — порывисто, но вполне искренне произнес он. — Понимаешь: усадьба, Марион совсем рядом. Мне не совладать со своими чувствами. Но я так не хочу, чтобы она считала меня безвольным. Помоги мне.
— Обязательно, — пообещал я, стискивая его руку. — А сейчас постарайся выспаться.
На том мы и расстались.
Во вторую ночь я спал даже крепче. Меня разбудило щебетанье дроздов в саду. Я встал, подошел к окну и увидел, что солнце уже достаточно высоко. Деревья и трава переливались капельками росы. Я опять опоздал к завтраку! Чувствуя себя виноватым, я торопливо оделся и спустился вниз. Уоррингтон уже находился в столовой и ожидал меня, стоя возле окна. Услышав мои шаги, он повернулся. У него было такое осунувшееся, изнуренное лицо, что я опешил. Казалось, он провел ночь без сна. Но больше всего меня поразили его налитые кровью глаза. Так выглядят кутилы, успевшие растратить все, чем одарила их природа. Я спросил его, в чем дело. Уоррингтон молча плюхнулся на стул.
— Наконец я тебя дождался. Извольте кушать, сэр, — язвительно бросил он мне. — Только уж не взыщите, что кофе остыл.
Я пропустил его колкость мимо ушей.
— Ты что, опять плохо спал? — спросил я.
— Представь себе, я спал прекрасно, — все в той же вызывающей манере ответил он. — Давай завтракать, а потом я возьму у тебя реванш.
— Какой еще реванш? — удивился я. — Ты же собирался с утра ехать в Сент-Фарамонд.
— Обойдется! — грубо ответил он. — С этими женщинами чем больше цацкаешься, тем они капризнее. А ты что, боишься мне проиграть?
— Я вообще не собираюсь сейчас играть, — ответил я, задетый его тоном. — Если желаешь, сыграем вечером, и больше я за карты не сажусь.
Он пробурчал что-то себе под нос, и дальше мы завтракали молча. Не скрою, такое обращение Уоррингтона со мною обижало меня. Но мои обиды отступали на задний план перед странностями в его поведении, которые было трудно объяснить одними лишь перепадами настроения. Раз он не видит себя со стороны, то я, как его друг, должен ему об этом сказать.