— Только по выходным, с трех до четырех, по предварительной записи. В рабочие дни, к сожалению, придется побриться…
Терпение у Реви лопнуло.
— Да ты замумил уже до костей, придурок! Ты почему в любой ситуации съезжаешь на шутки, ты вообще, сука, нормальным бываешь?
Вместо ответа Ружичка зачем-то посмотрел вбок, на серебристую-голубую, красивую в лунном свете гавань. Улыбка осталась на лице как приклеенная, но смешно от взгляда на нее почему-то не становилось.
— Ты человек новый, Реви, со мной пока мало знакомый. Поэтому я буду максимально деликатен в объяснениях. Видишь ли, Роанапур — город, куда стекаются люди, с, мягко говоря, нехорошим прошлым. Темным прошлым. Ты вот, например, где родилась?
Губы Реви сжались.
— Если уж тебе хочется знать, то на Ладлоу-стрит, самой бедной, самой отвратительной улице на границе Чайнатауна и Нижнего Ист-сайда, Нью-Йорк-сити, штат Нью-Йорк, Соединенные Штаты! И моих родителей убили, а меня арестовали и изнасиловали еще до того, как у меня пошли месячные! Я жила на помойках и питалась объедками, пока другие, за два квартала от меня, катались на «мерседесах» и задвигали про радостную жизнь в центре цивилизации! И потом, когда я наткнулась на Датча, и он предложил мне заниматься контрабандой в Южно-Китайском море, я не сомневалась ни секунды! Потому что нахлебалась всего этого дерьма в этой вашей «нормальной» жизни! Понял? Нахлебалась!
Ружичка покладисто кивнул.
— Понял. А теперь я хотел бы, чтобы ты подумала: что такого могло произойти в жизни простого паренька, чтобы он раз и навсегда предпочел забыть о своем прошлом? Что такого могло случиться, чтобы он на любой наводящий вопрос отвечал только шуткой? Почему он решил сделать себе из этих шуток непроницаемый панцирь?
Реви открыла рот для ответа. И осеклась. В синеватом, неверном свете Луны глаза у ее собеседника выглядели пустыми, усталыми, и очень, очень печальными.
— Я видел девочку с оторванными ногами, которая просила достать у нее из сумки телефон и позвонить маме — сказать, что ее дочери больше нет, — сухо и четко сообщил парень. — Я видел, как казнят пленных, ударом ноги ломая шейные позвонки. Я видел, как фотографируются на фоне сожженных заживо, а зал, следящий за этим в прямом эфире, радостно аплодирует. Я видел, как соседей превращали в рабов, месяцами сидящих в подвале и пашущих за миску похлебки. Я видел реки, где было не видно воды — лишь гниющие тела. Я говорил с людьми, которые уже не были людьми. Я ходил по улицам городов, которых больше нет — только обломки, воронки от снарядов и ракет, да смрад разложения.
Реви показалось, что вокруг нее внезапно кончился воздух. Сердце, кажется, забыло, как качать кровь, и только бесполезно трепыхалось где-то в районе живота. Девушке приходилось бывать в жестоких перестрелках, и делать немало плохих вещей. Но ни одна из них не наводила на нее такого липкого, холодящего ужаса, как этот совсем юный еще, ушастый паренек.
— А потом у меня спрашивают: «Почему ты ни о чем не можешь говорить серьезно?» — размеренно продолжил человек с пустыми глазами. — Но когда я все-таки начинаю говорить, они почему-то пугаются. Вот как ты примерно. Я ответил на вопрос?
***</p>
<p>
Глава 4, где выясняется, что от воспоминаний не скроешься и на другом конце света</p>
<p>
— Ага! — укоризненно качает рыжими хвостиками (впрочем, они уже вполне тянут на хвосты) Алиска, обвиняюще тыча в меня пальцем. — По девкам шляется! И это при законной…
— Да-да? — вежливо интересуюсь я. Кабак еще не закрылся, но активность явно идет на спад, музыканты испарились без следа, а чуть пришедший уже в себя хозяин вяло переругивается с каким-то набравшимся гражданином в ковбойской шляпе. А девчонки уже и вовсе успели смыться, неблагодарные. — Продолжай, пожалуйста, мне интересно.
— При законной… девушке, — не очень уверенно заканчивает Алиса.
Я простодушно моргаю.
— Ну, справедливости ради, девушка ты как раз не очень законная, потому что с официальной точки зрения тебя — как и всех нас — вообще нет. А есть — как там в паспортах-то? — Алехандро де Блас де Сантильяна, Алисия Данэм и прочие, прочие. Вымышленные литературные персонажи.
Алиса надувается и становится похожей на гигантского хомяка. Причем еще и рыжего.
— А по сути вопроса — вас понял, мэм, больше не повторится, мэм.
— Серьезно? Не повторится?
— Конечно, повторится, — чистосердечно признаюсь я, скорбно повесив голову. — Даже наверняка, по причине общей живости характера. Но вроде как положено так говорить, это символизирует признание вины и духовное очищение.
Алиса отмахивается.
— Ой… сгинь с глаз моих, очищенец.
— Только после вас, донна Алисия, — галантно, как дедушка Ленин, показываю дорогу к выходу. Будь у меня шляпа, обязательно сорвал бы с головы!
А кстати, у кого из знаменитых тропических пиратов была вот такая шляпа, которую я хочу — пробковая, широкая? Рокки? Раффи? Флаффи? Не вспомню сейчас, но что-то такое на языке вертится.
На улице, несмотря на поздний час и общую безблагодатность этих мест, имеется такси, в которое мы грузимся и отправляемся по домам. Точнее, по дом, потому что мы вместе живем, даже в одной комнате. Такой вот потрясающий небеса и землю разврат, пионеры по всему миру нам теперь руки не подадут, и салют не отдадут.
Дома хорошо, тихо и прохладно. Только какой-то приблудный кот с порванным ухом сидит в нашем садике и подозрительно смотрит на нашу не очень-то и романтическую пару.
— Красиво… — Алиса стоит на пороге в сад и смотрит на крупные, яркие, совсем не такие, как дома, звезды. — Помнишь, как тогда, в «Совенке», с гитарой…
Конечно, я помню. Казалось бы, прошло совсем смешное количество времени — недель шесть, вроде бы? — а сколько всего произошло. Заезд в Москву, аэроэкспресс, Славя на Арбате, Лена и Мику на том заводе, экскурсия в Испанию по просьбе Алиски, крушение на острове посреди моря, секретные аквалангисты и странный случай на радарной станции, вплоть до падения «Византии» — стоп, это уже из другой оперы. Словом, много чего было. И мы все еще живы, мы счастливы настолько, что все еще можем им делиться со всеми желающими. Мы делаем то, что должны. Что обещали друг другу и сами себе. Слишком пафосно? Да и пускай, мне плевать. Сейчас имеет значение только смогу ли я обеспечить безопасность для этих четырех смешных девчонок, которые уже успели стать мне родными — в хорошем смысле этого слова, конечно.
— Чего задумался-то? — Алиска шутливо пихнула меня в бок и прижалась рядом. — Никак не решишь, есть ли жизнь на Марсе?
— Получаю секретную радиограмму из Центра, — замогильным голосом сообщил я. — На нас со страшной скоростью надвигается астероид Гитлер-667, населенный разумной плесенью, а также нацистами. Столкновение произойдет через девять с половиной недель, а может быть, даже раньше. Нам приказано срочно выдвигаться в Казахстан, на космодром Байконур.
— Девять с половиной недель — это долго, — оценила Алиса. — Зачем тогда такая срочность? Приедем вовремя, минут примерно за двадцать до вылета. А еще лучше — завтра с утречка все впятером подумаем как следует, да как захотим, чтобы он улетел обратно к Гитлеру — наверняка получится.
Она была как всегда права. Думаю, если захотеть как следует, мы бы и Солнечную Систему смогли куда-нибудь передвинуть. Куда-нибудь вбок. Потому что, судя по уже произошедшим событиям, сила наша плохо поддавалась описанию в обыкновенных словах.
— У меня есть предложение, — прошептала Алька мне в ухо.
— Есть мнение, выступающему следует предоставить слово, — сообщил я. — Регламент семь минут.
— Мне хватит и меньше, — сообщила девушка, стягивая футболку. — Пойдем в кровать. Там интересно.
— Ставим на голосование, — официальным голосом сказал я. — Что ж, похоже, все единогласно за. Процедурные вопросы — дело важное, отведем на них еще полчаса.
— А потом добавим еще, — согласилась Алиса, уже лежа на отличной, широкой кровати. Ночник, исправно горящий на тумбочке рядом, освещал ситуацию более чем недвусмысленно. — Если справишься, конечно.
— Мы не боимся трудностей, — заявил я, сосредоточенно борясь с молнией. — Мы в них ныряем с головой. В таком вот аксепте.
***
— Ух ты, — сказала Алиса спустя тридцать минут. — Неплохо, неплохо! Это что, сон на новом месте так на тебя действует?
Ночь как-то внезапно перешла из теплой духоты в слегка покусывающую обнаженную кожу прохладу, поэтому мы накрылись тонкой полупрозрачной простыней. Кроме того, в какой-то момент возникло подозрение, что за нами шпионит тот самый неведомый приблудный кот, возможно, присланный бабушкой Бутракхам, поэтому свет выключать мы тоже не стали. В целях раннего предупреждения о возможных незваных гостях.
— Подозреваю, это секретные добавки в их суп джим-джам, — поделился мнением я. Легкость в теле и правда стояла необыкновенная. — Зря ты его, кстати, не попробовала, отличная штука. А так, видишь, в плане выносливости уступаешь ты мне, даром что моложе.
— Я? Уступаю?! Ха! Держись, слабак! — Алиска рывком сдернула простыню.
***
— Один-один, — признал я еще через четверть часа. — Беру свои слова обратно, ты прекрасна, неповторима и практически неутомима. Мы в восхищении.
— Знаешь, как сделать правильный комплимент даме, чертяка языкастый, — сонно пробормотала Алиса, закидывая на меня ногу и устраиваясь поудобнее. — Но у меня, кажется, уже нет сил даже на то, чтобы выключить свет и достать с пола подушку. Мы ее туда зачем-то выбросили. Будь другом, помоги бедной девушке.
Я, конечно, помог. Рыжие волосы застывшим пламенем растеклись по простыне. Алиса благодарно улыбнулась и закрыла глаза.
— Спокойной ночи, Ружи-сенсей.
— Спокойной ночи, Аля.
***
Давно, давно меня никто не называл этим именем. Пускай календарно еще и полгода не минуло, но субъективно — как в прошлой жизни все, в тумане, в дыму. А так и есть, вообще-то. Это и есть прошлая жизнь. И сказать, что я рад, что она закончилась, ушла, утонула в глубинах памяти — значит, не сказать ничего.
Огонь и дым…
— Держи левее, Сенсей, до дороги, ребята говорят, снайпер бьет вон из тех многоэтажек. — Историк, грязный и заросший, как неандерталец, яростно скребет себе спину. Третий день на ногах, в баню сходить негде и некогда. С горячей водой тут вообще напряженка, но для помывки обычно выделяют необходимые литры ДТ и дизель-генератор. Обычно, но не сейчас. Мы наступаем, мы прем вперед, тылы не поспевают. «Есть войны закон не новый, в отступленьи ешь ты вдоволь, в обороне так и сяк, в наступленье — натощак». Твардовский был гением.
— А что не разобрались до сих пор? — Я только с базы, потому единственный из всего взвода щеголяю модной стрижкой «под чечена» — бритая налысо голова и начинающая уже кудрявиться борода. Просто, гигиенично да и противника пугает до недержания.
— Да кто нас-то спрашивает? Сказали, дадут танк — для контрснайперских мероприятий. Пока не приехал. Нормальный подход, считаю.
Тем временем прибывает усиление — легко на помине. Две МТЛБ с десантом и обещанный танк. Все бодрые, чистые и напрочь отмороженные. Начинается слегка нервная, но осмысленная суета, которая всегда предшествует активным разрушительным действиям.
— Снаряд осколочно-фугасный, дальность тысяча шестьсот, — бойко командует низенький носатый мужичок в бушлате с шевроном «спецназ». На спецназовца он, правда, похож точно так же, как и я — то есть не похож абсолютно. А шевроны такие я и сам носил раньше, из форсу.
Башня танка с протяжным воем гидравлики начинает движение. Трофейная машина, судя по состоянию.
— Прицел тридцать, правее ноль пятнадцать, ориентир — крыша розового здания! — продолжает носатый. — На последнем этаже лежка, так что до полного уничтожения. Без перелетов, там подстанция за домом, метров пятьсот. Огонь!
Танк бухает. Громок, зараза! Я поначалу уши закрывал, боялся за состояние своего музыкального слуха — потом перестал. Привык.
Крыша у стоящего напротив нас, через балку, дома, разлетается серо-черным крошевом.
— Ниже на три, — вносит коррективы мужичок. — Огонь!