Тепло улыбнувшись умирающему человеку, осенница поднесла к губам артефакт своего народа, подобный свернутой спиралью раковине со дна моря.
Первые же ноты, тягучие, протяжные, остановили сумеречных существ, которые с неистовой яростью пытались взобраться по высоким каменным стенам, невзирая на усилия защитников города. Остановили – потому что вызвали невыносимую тоску и горечь утраты, от которых хотелось выть и кататься по земле, силясь выдрать из груди сердце… или то, что заменяло его, только бы не ощущать этой безысходности.
А Рог все пел, поддерживаемый с одной стороны слабой и почти безвольной рукой человека, а с другой – хрупкими пальчиками осенней ши-дани. Песня заставляла вспоминать о доме, которого никогда не было, о прошлом, которое осталось далеко позади, о том, что когда-то существовало место, куда хотелось возвращаться снова и снова даже свободолюбивому фаэриэ. Место, где можно было быть свободным без оглядки на ненавистные Условия.
Тоска цвета аметиста, цвета грозовых облаков, стремительно превращающаяся в злость, в ненависть к тому, что вызывало это глубоко ранящее ощущение.
Вспышка молнии, сизая плеть небесного огня, шарахнувшая в землю в двух шагах от крохотной женской фигурки, на коленях которой лежало окровавленное, бесчувственное человеческое тело. Хватит… Хватит!!!
Тугая плеть урагана сместилась, хобот смерча коснулся земли, вздымая в воздух мелкий сор, комья глины и захватывая внутрь бешено вращающихся потоков ветра сумеречных тварей, не успевших вовремя убраться с пути почти утратившей разум стихии.
Зов Рога загремел над лугом, на миг перекрывая даже громовые раскаты, и по обе стороны от фигурки осенницы будто бы из-под земли выросли две черные гончие, которые отгоняли от женщины всякого, кто осмеливался к ней приблизиться.
Смешно. Эти – мне не помеха. Все что угодно, только бы этот гимн безысходности наконец-то замолчал! Разбить, разорвать – только бы наступила тишина… Седовласый всадник на коне темнее мрака, появившийся следом за гончими, холодно улыбнулся, косой шрам на щеке исказил усмешку, превратив ее в презрительный оскал.
Защищают… Фиорэ?
Что же ты творишь, печальная моя королева? Во что ты превращаешь нас?
Ради чего заставляешь… желать убить тебя?
Тугая петля ветра ослабла, бережно окружила хрупкую фигурку ши-дани непробиваемой броней, прочной воздушной крепостью. Теплые, почти неощутимые, невидимые пальцы Рейалла осторожно огладили ее бледные щеки, коснулись дрожащих смеженных век, скользнули по разноцветным волосам, в которых все шире становились пряди цвета снежного серебра.
Острые саблевидные когти, полоснувшие по стене ветра, паучье тело, будто покрытое звенящими стальными латами, с безумной злобой ударилось о выстроенную Грозовым Сумраком защиту. Обломок его собственной сабли из холодного железа, управляемый волей Мэбвэн, в бессильной ярости пытался проникнуть между потоками вихря, пробиться сквозь тело смерча, чтобы достать до того, что скрывалось в «глазу бури», в тщательно охраняемом сердце живого шторма.
Отнять, растоптать бесценную осень, разрубить ее на куски, чтобы кровь ши-дани пропитала землю. Сломать хрупкую янтарную спицу, золотой мост, ведущий к Дому, к свободе, равной которой нет и не будет.
Туда, где Условия, гнетущие каждого из фаэриэ, просто перестают иметь значение.
Алый нож с золотой янтарной капелькой в оголовье, брошенный потоком ветра, по самую рукоять вошел точнехонько в сочленение паучьего и человечьего тела, дернулся из стороны в сторону, расширяя рану, – а потом вдруг полностью скрылся внутри Мэбвэн.
Крик сумеречной взлетел к небесам, где черный диск, закрывающий солнце, уже медленно сдвигался, выпуская первые и потому кажущиеся особенно яркими после густого мрака золотые лучи… Долгий, протяжный, но оборванный так резко, словно Королеве Мечей с одного удара снесли голову.
Она так и застыла – с запрокинутым к небу лицом, по которому стекали капли стихающего дождя, с прижатыми к зияющей на животе ране узкими ладошками, с широко распахнутыми глазами и раскрытым в крике ртом, полным иглоподобных зубов.
Отзвучала последняя нота Зова, высокая и отчаянная, после которой наступила звенящая тишина.
Рука Фиорэ бессильно упала, треснувший пополам Рог выскользнул из ослабевших пальцев ши-дани и человека, мягко свалился на пожухлую траву, разом утратив сияние лунного луча и перламутровый блеск. Теперь это был обычный витой рог, старый, потемневший от времени, и только оправа из тусклого серебра с почти стертой чеканкой не давала ему развалиться надвое.
Воздушная крепость пропала, осыпалась захваченными смерчем каплями воды, сломанными ветками деревьев и оборванной листвой, ветер свился в кольцо, обрел форму и плотность человеческого тела, бережно придерживающего ши-дани за безвольно опущенные плечи.
А сумеречные уходили. По доброй воле покидали мир людей, скрываясь в стремительно тающих густых тенях.
Уходили домой, куда звал их волшебный Рог из благословенного Холма…
Я осторожно провела кончиками пальцев по сухой морщинистой щеке глубокого старика, в которого превратился Кармайкл, бережно убрала седые волосы от его лица. Он отдал все, что у него было, чтобы Рог как можно меньше отнял у меня, понимая, что ему не выжить после нанесенной раны, даже если я успела бы забрать его в Холмы…
– Малыш… Мой храбрый, очень храбрый малыш…
Истончившиеся до прозрачности старческие веки дрогнули и приподнялись – на меня смотрели зеленые глаза, не утратившие своей яркости и молодого блеска, улыбка тронула тонкие губы, выпачканные кровью.
– Госпожа… светлая… Я тебя обманул… я не смогу вернуться…
– Не говори глупостей! – Я наклонилась, легонько поцеловала соленые от человеческой крови и моих слез губы, которые еле ощутимо дрогнули, отзываясь. – Я заберу тебя с собой в Холмы, и там ты вновь будешь молод, здоров и полон сил. Я покажу тебе золотой рассвет над синим озером, сыграю на флейте, а ты будешь сидеть рядом… обнимать меня обеими руками и рассказывать о мире, в котором живут люди. Ты ведь столько еще должен мне рассказать… Ты еще не пробовал яблоки, которые растут в моем саду. Я выращу одно дерево специально для тебя, и на нем будут расти самые сладкие плоды. Ты будешь встречать меня на пороге нашего дома, а я буду с радостью возвращаться, и так каждый день, который будет разным… Ты только не бойся… Все будет, как раньше… И георгины по-прежнему будут цвести у меня под окном, и пламя в очаге согреет тебя, если ты замерзнешь прохладным осенним вечером…
Просто поверь мне, человек с сердцем, в котором больше тепла и ласки, чем в солнце, согревающем ши-дани внутри Алгорских холмов. Улыбнись мне, не бойся того холода, что подступает к тебе со всех сторон, холода, от которого не спасут мои объятия и поцелуи. Я знаю, куда направляются пронзительно-алые души-птицы, там еще лучше, чем в Холмах или мире людей, ты сам все увидишь, то, что я не смогу объяснить, – ведь сама понимаю далеко не все. Но там нет ни боли, ни страха, нет сомнения и тоски. Там есть безмятежное спокойствие для каждого, кто хочет отдохнуть. Утешение, если застарелая боль так и осталась беспокоящей ледяной занозой, радость – если печаль сковывает острые стрижиные крылья невидимыми оковами, не давая взлететь как можно выше.
Не бойся уходить… Я провожу тебя…
Я обнимала Кармайкла, осторожно укачивала его в объятиях, как ребенка, чувствуя, как все реже, все труднее биться его сердцу, как все тише становится хриплое дыхание и стремительно тускнеет жизненная искра внутри человеческого мага. Обнимала до тех пор, пока искрящееся солнечное золото его сердца окончательно не погасло, а пепел не обратился в крошечную острокрылую бабочку-птицу, которая легко и беззаботно выпорхнула из мертвого тела, сделала круг над моей головой… и вдруг опустилась на мою протянутую руку.
Не уберегла… не успела…
– Прости, что не пришла раньше, – тихо шепнула я, боясь даже шевельнуться, чтобы не повредить прозрачные алые крылья, ласковым теплом щекочущие мне пальцы.
… Возьми на службу, светлая госпожа…
Если бы я заранее знала – не выпустила бы Кармайкла из Осенней рощи.
Сверкающая бабочка-птица вдруг встрепенулась, легко и плавно взлетела с моей ладони – и прижалась к моей груди сгустком тепла и щемящей нежности, от которой у меня перехватило горло. Словно человеческая душа все-таки сделала свой выбор, поселилась у меня под сердцем, как долгожданное дитя в чреве своей будущей матери, одним своим присутствием исцелила боль потери…
Ведь как можно потерять того, кто остался с тобой, пусть даже в несколько ином виде?
Я осторожно переложила тело Кармайкла со своих колен на траву, медленно поднялась, опираясь на вовремя подставленную руку фаэриэ, и неторопливо направилась к причудливому дереву, стройный ствол которого блестел на солнце полированной сталью.
Железная плакучая ива, глубоко вросшая корнями в развороченную землю, длинные ветви-плети, украшенные серебристо-серой листвой, тихо позванивающей при каждом порыве ветра. Я подошла ближе – и ветки шевельнулись как живые, потянулись к моим ладоням, осторожно царапая кожу узкими листочками, которые в любой момент могли обратиться в острейшие лезвия, охраняя путь в Сумерки. Безмолвный страж, еще одно «древо королей», только на этот раз его сердцем стала фаэриэ, по грудь вросшая в гладкий ствол, кора которого была покрыта причудливым рисунком-травлением.
Подаренный мне древом королей листочек нес в своем черенке не золотую каплю застывшей смолы, а крохотное семечко, проросшее сквозь тело Мэбвэн причудливыми корнями, железными побегами и обратившее фаэриэ в прочный мост, надежно соединивший Сумерки и мир людей, в ворота, увидеть которые может далеко не каждый.
Лицо бывшей Королевы Мечей изменилось, став более спокойным и мягким, глаза были плотно закрыты, а длинные ресницы-стрелочки черным кружевом ложились на порозовевшие щеки. Интересно, какие сны она видит, если на четко очерченных губах играет такая счастливая улыбка? Надеюсь, что самые лучшие и безмятежные.
– Она сейчас выглядит точно так же, как в тот день, когда мы с ней познакомились на мысе Иглы, – тихо произнес неслышно подошедший Габриэль, осторожно оглаживая кончиками пальцев щеку спящей Мэбвэн. – Именно такой она встречала рассвет на самой высокой башне своего прекрасного замка и провожала солнце на закате. Так улыбалась, засыпая ночью…
Ластящаяся к моей ладони хрупкая веточка дрогнула, узкий серебристый лист порезал мне палец, и рубиновая капелька измазала блестящую железную кору ивы.
– Тебе жаль, что все так получилось?
– Нет. Я давно отучился сожалеть о том, что невозможно изменить.
– И потому навеки останешься старым пнем, который не учится на своих же ошибках.
Я обернулась на голос и увидела, как Раферти поднимает с земли треснувший пополам Рог, придирчиво осматривая его со всех сторон. Покачал головой, пряча отслуживший свое артефакт в залатанную сумку, небрежно висящую на плече, и глубоко вздохнул:
– Такую хорошую вещь сломали – и не стыдно же будет. Ладно, починю как-нибудь на досуге и верну кому следует, когда придет время.
– А ты бы вмешался – может, и не сломали бы, – усмехнулся Габриэль, убирая ладонь от железной ивы и приобнимая меня за плечи, чуть сдавливая пальцы, словно напоминая о данном обещании.
– Раферти! – Я подняла взгляд на хитро улыбающегося странника. – Ты знал, что оно все выйдет именно так?
– Догадывался, светлая госпожа. Миру людей необходимо равновесие, впрочем, как и Сумеркам, а для этого нужно было поставить на границе стража, который в равной степени принадлежал бы обоим мирам и не пропускал, кого попало. Та часть Мэбвэн, которая принадлежала Сумеркам, ушла в землю, обратившись в корни из холодного железа, которые не задержат только тех, кто согласится принять Условия. Ива, видимая только в мире людей, уже не допустит на изнанку тени желающих наворовать побольше могущества с той стороны.
Маленькая моя ши-дани…
Я обернулась на шепот ветра, взглянула в густо-сиреневые глаза Рейалла, стоящего чуть поодаль. На светлой коже груди еще был виден ярко-розовый след, нанесенный саблей из холодного железа, ладони изрезаны десятками все еще кровоточащих царапин, правую бровь разделил надвое тонкий шрам, которого раньше не было.
Фаэриэ шагнул ко мне, взял за руку и осторожно провел подушечкой большого пальца по черному перстню с кроваво-красным янтарем.
– Надолго?
– Семь лет и один день с момента, как мы вернемся в Холмы.
Тогда не возвращайся!
Теплый вихрь взъерошил мои кудри, скользнул по лицу призрачным, почти неощутимым прикосновением.
Я печально улыбнулась, качнула головой:
– Рей, я найду тебя через семь лет, приду с первым днем осени. Только дождись.
– Да, ведь что такое семь человеческих лет для фаэриэ, не правда ли? – Черный тяжелый плащ с шелестом опустился на мои плечи, разом стирая ощущение теплого ветерка, ласкающего кожу. Габриэль обнял меня, потерся подбородком о мою макушку. – Если захочет – дождется. Только если ты не пожелаешь остаться в моем Самайне или объединить наши дни.
– Я дождусь, маленькая ши-дани. – Рейалл улыбнулся, медленно разжимая пальцы и позволяя моей руке бессильно соскользнуть с его ладони. – Я верю тебе, и потому буду ждать там, где мы с тобой впервые встретились, чтобы тебе легче было меня найти.
Я кивнула и оглянулась, пытаясь найти взглядом Идущего по Дороге, но того и след простыл.
– А где Раферти?
Король Самайна только тихо рассмеялся, зарываясь лицом в мои волосы.
– Ты лучше спроси, где мой конь. Раферти ворует его при каждом удобном случае, но до сих пор всегда возвращал.
– Зачем?
– Ворует или возвращает?
– И то и другое.
– Понимаешь, – Габриэль скользнул губами по моему затылку, и я вздрогнула от этого неожиданно ласкового прикосновения, – кому-то все равно надо это делать…
Капли осеннего дождя, скользящие по лицу, подобно слезам.
Холодный туман, белесой пеленой отделивший меня от Рейалла.
Протяжный волчий вой, разливающийся над сжатым пшеничным полем, кое-где заметенным первым, быстро тающим под скупыми лучами холодного осеннего солнца, снегом.
Осенняя роща в день Самайна, встречающая своего короля…
Алая птица-бабочка, нежным теплом пригревшаяся под сердцем, выскользнула из моей груди, сделала круг над моей головой – и рассыпалась рубиновой пылью, став неотъемлемой частью одного из Алгорских холмов. Как и Там Лин, оберегающий меня невесомым теплым ветром, Кармайкл выбрал себе послесмертие в волшебной стране, населенной ши-дани.
Я улыбнулась, плотнее кутаясь в черный плащ Габриэля.
И все-таки не бессмертие – самый великий дар человечеству, а возможность самому сделать последний и наиболее важный выбор…
ЭПИЛОГ
– Вот так и закончилась эта история. – Лохматый бродяга, сидевший у ярко горящего очага в окружении многочисленной ребятни, неторопливо выбил узорчатую трубку и бережно уложил ее в расшитый кожаный мешочек, висящий на поясе. – Фея вернулась в свой волшебный Холм вместе с душой благородного мага, пожелавшего сопровождать свою чудесную возлюбленную, чтобы провести там семь лет и один день, как и было уговорено с повелителем Дикой Охоты.
– И что же, она не сбежала к своему любимому? – с придыханием спросила рыжеволосая девочка лет десяти от роду, лицо которой было сплошь усыпано золотистыми веснушками. На протяжении всей сказки, которую рассказывал постучавшийся поздно вечером в дом странник, она сидела, приоткрыв от изумления рот и стараясь дышать тихо-тихо, чтобы не упустить ни слова, а вот сейчас вопросы посыпались из нее, как сухой горох из прохудившегося мешка.
За плотно закрытыми ставнями выла непогода, дождь вперемежку со снегом колотил в окна и стены, но даже сквозь этот шум то и дело чудился протяжный волчий вой, безошибочно выводящий песнь Дикой Охоты. Взрослые, уже давно обвешавшиеся украшениями из холодного железа, сидели чуть поодаль от очага за длинным столом, пили подогретое вино и негромко разговаривали на темы, которые казались неуместными, – о ценах на зерно и пиво, о том, кто сколько продал на последней ярмарке, сколько девок ущипнул на празднике Урожая. Бабы сидели обособленным кружком и делились последними сплетнями, но и они то и дело украдкой крестились, поглаживали железные крестики или обереги и настороженно косились на задвинутый дверной засов.