– Александрийцы, – догадался я. И почувствовал холодный ужас. Со мной все кончено. Я никогда не вернусь обратно…
– О-о-ох! – взвыла Генри, садясь.
Она поставила стакан на пол и согнулась пополам, как складной ножик.
Боб кинулся к ней, упал рядом на колени и положил ей руку на плечо.
– О-о-ох!
– У меня есть таблетки.
Они оба подняли головы: странно, именно глаза Боба оказались наполнены болью. Мне стало трудно его ненавидеть.
Я вытащил из кармана пузырек с «Полужизнью».
– Они для Гомер, – объяснил я. – Я взял их, когда спасал ее из Корпуса домашних животных.
– Доза для животных, – определил Боб, выхватывая бутылочку у меня из рук и передавая Генри. – Прими две.
– Я перед тобой в долгу, – сказала она, вытряхивая две таблетки в ладонь.
– Оставь пару для Гомер, – попросил я.
Потом подумал: а какой смысл, если она умирает, зачем затягивать?
Генри проглотила обе пилюли и запила их оставшейся водой с виски. Потом закашлялась, вытерла маленький, похожий на сливу рот и отдала мне стакан.
– Не окажешь нам честь?
Я похромал обратно на кухню. Левый ботинок все еще оставался липким, оставлял отметины в виде полумесяцев на напольных плитках. Я пытался не думать ни о чем другом и почти преуспел. Наливая «Эй, милашку!» в стакан, услышал отчетливый, знакомый, угрожающий звук.
Дзинь!
Лифт.
Боб и Генри примерзли к кушетке, оба смотрели на дверь широко распахнутыми глазами, ожидая стука. Однако стука не последовало. БАМ! Дверь разлетелась, и два копа с защитными щитами ворвались в комнату. Я выронил стакан, но он не разбился. Даже подпрыгнул один раз. Я, помню, подумал, что стакан сделан из того же материала, что и щиты.
Мужчина в гражданской одежде выступил из-за спин копов. Он казался знакомым. В одной руке держал пистолет, а в другой электроаркан.
– Гр-р-р! – проснулась Гомер, открыв один маленький черный и один большой карий глаза.
Она выпрыгнула из тележки, от чего та откатилась в сторону. Схватила гражданского за руку своими желтыми челюстями.
– Р-р-р-р!
Гражданский нацелил пистолет на Гомер и выстрелил. Оба копа выстрелили.
ЗУП! ЗУП!
Гомер упала!
Тележка подкатилась к моим коленям. Я увидел искореженное, ржавое, побитое оружие на дне тележки. Подхватил револьвер, закрыл глаза и выстрелил.
БЛАМ! БЛАМ! БЛАМ!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Завтрак а-ля фуршет происходил у большого стола с двадцатью двумя стульями. Когда двадцать заняли приглашенные, прибыл тайный и эксцентричный миллиардер-филантроп, известный миру как мистер Билл. Он носил рубашку и галстук, джинсы и полукеды. И казался моложе и приятнее, чем на редких фотографиях, появлявшихся после падения его цифровой империи. Он формально представился, потом поинтересовался: «Есть ли вопросы?» Есть. Миллиардер ответил всем, прямо и откровенно.
Да, процесс очистки должен проходить справедливо, важно также, чтобы он казался справедливым окружающим.
Да, александрийцы будут представлены. Как именно – никто не ответил, но никто и не спросил.
Весь процесс займет ровно две недели. Начнется он сразу после ленча.
Тем, кто доведет работу до конца, заплатят еще по миллиону.
Результаты будут целиком принадлежать мистеру Биллу, который использует их так, как посчитает нужным. Хотя участники должны понимать, что они разрабатывают систему для всего мира.
Мистер Билл будет играть роль наблюдателя, но не участника, если его не попросит группа.
Потом мистер Билл заявил, что хочет ответить на вопрос, который никто так и не задал: чем обеспечат общую клятву молчания?
Он нажал кнопку на своем наручном компьютере, и двое мужчин в синих костюмах втолкнули в комнату устройство. Оно достигало размеров стиральной машины и катилось на резиновых колесиках. Это была, как объяснил мистер Билл, деликт-машина, подключенная к каждой медиа– и информационной сети в мире, запрограммированная на отслеживание любого упоминания о данном собрании, его участниках или их обсуждениях, спорах, целях, планах, неудачах и удачах за следующие пятьдесят пять лет. Любое нарушение, не важно какой тяжести, будет встречено ворохом судебных процессов, которые наверняка подорвут бизнес и точно обанкротят любой журнал, телевизионное шоу или редакцию, не говоря уже об отдельных людях.
Деликт-машину ненадолго включили, чтобы присутствующие смогли полюбоваться рядами сверкающих лампочек и, предположительно, ощутили укол страха. Потом машину укатили обратно, и никто ее больше не видел.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Я открыл глаза. Знакомый на вид гражданский лежал лицом вниз на полу, дрыгая одной ногой – тук, тук, тук. Два копа пятились в двери, их щиты залила кровь.
Моя рука онемела, стала черной от копоти и пороха. Револьвер взорвался!
Я побежал к Гомер. Генри побежала к Бобу. Оба пострадали и лежали голова к голове, их кровь образовывала единую красную лужу на деревянном полу.
Два копа закрыли дверь. Гражданского они оставили. Он тоже пострадал, но в отличие от Боба все еще дышал. Я определил это по красным пузырям в крови, собравшейся в дыре на его спине.
– Боб, вставай! – говорила Генри. – Ты не можешь умереть!
– Я не хотел его убивать, – сказал я. – И вообще никого не хотел убивать. Должно быть, пистолет взорвался.
Оба глаза Гомер открылись: один маленький и черный, второй большой и карий. Оба яркие, какими я их никогда не видел. Кровь сочилась из дыры как раз над глазами. И вырывалась толчками из гораздо большей дыры на затылке. Гомер умоляюще смотрела на меня.
Я встал и расстегнул свои небесно-голубые брюки.
– Что, черт возьми, ты такое делаешь? – спросила Генри.
– Куппер, – ответил я. – Если я смогу отодрать его от бедра, можно наложить на рану.
– Думаю, он уже умер, – вздохнула Генри. – Он не дышит.
– Для Гомер, не для Боба, – пояснил я. – Я не могу оставить ее истекать кровью.
– Почему нет? Она и так умирает от рака. Разве ты ей не поможешь, если позволишь умереть?
– Может быть, – сказал я.
Но я в это не верил. Я потянул куппер с бедра. Он немного отслоился – и причинил гораздо больше боли. Я вонзился в него ногтями и оторвал кусочек размером с подошву ботинка. Разрыв никак не отразился на мне. Куппер стал частью меня, но не совсем.
Я пришлепнул кусок на голову Гомер между ушами. Он оказался достаточно длинным, чтобы закрыть и входное и выходное отверстия. Гомер закрыла глаза. Я натянул штаны.
– Боб, вставай! Вставай! – твердила Генри. Бесполезно. На лбу у него появилась большая синяя отметина, и что-то черное текло из головы.
– Он был моим единственным другом! Где я теперь возьму свои таблетки?
– Твой единственный друг? – переспросил я, удивляясь накатившейся легкой обиде. – Не я ли только что дал тебе таблетку? К тому же я в гораздо худшем положении, чем ты. Он собирался помочь мне вернуть альбом.
– Может, он еще не умер…
Она потрясла его чуточку сильнее.
– Он мертв, а нам пора выбираться отсюда. Копы скоро вернутся.
– Ты не знаешь копов. Они внизу, ждут подкрепления. Меня больше беспокоит мертвец.
– Он не мертв. – Лужица крови на спине гражданского все еще пузырилась. – Я даже не уверен, что он коп. Кто-то знакомый.
Я перевернул гражданского. Он все еще напоминал мне кого-то, но я никак не мог припомнить кого. Я выключил свет. И в темноте узнал его.
– Данте, – сказал я. – Что ты здесь делаешь?
– Ты мертвец, – прошептал он. В его груди зияла дыра в дополнение к дыре на спине. Воздух булькал и свистел, всасываясь внутрь и выходя наружу. – Твоя подружка тоже.
– Пошел ты к черту! – прошипела Генри, склоняясь над ним. – Ты сам умираешь.
– Вы все покойники, – прошептал Данте.
Он улыбался, его зубы от крови окрасились в пурпурное.
Генри отшатнулась.
– Кто он такой, в конце концов? С чего он взял, что мы покойники? Это полицейские из Бюро?
– Принуждение? Не думаю, – ответил я. – Однако нам все же стоит отсюда убраться.
– Как?
– Мой лектро стоит внизу. Проблема в том, что заряд кончается.
– И на нем скорее всего жучок… А она права, понял я.
– …и как быть с твоей ногой?
– Мне уже лучше.
Я похлопал себя по бедру. Почувствовал теплый куппер сквозь ткань штанов. Что-то лежало у меня в кармане. Что-то маленькое и твердое. Я вытащил маленький баллончик с монахом в капюшоне.
– Стой! Что там у тебя? – спросила Генри. Но она и так знала, потому что выхватила спрей у меня из рук. – «Последняя воля», для мертвецов. Откуда он у тебя?
Я рассказал.
– Фантастика. Он для исповедей и тому подобного, – пояснила она. – Последние распоряжения, признания и так далее. Чтобы купить его, надо быть священником или юристом. Теперь я могу поговорить с Бобом. Помоги-ка мне!
– Поговорить с Бобом? Мне не понравилось, как это прозвучало. Он лежал в большой красной луже на полу. Глаза широко распахнуты.
Он умер.
Но какой у нас выбор? Как еще мне вернуть мой альбом?
Генри села на пол рядом с Бобом. Завернула его голову в полотенце и положила ее себе на колени. Потом обеими руками раскрыла ему рот.
– Давай, – приказала она.
С неохотой я побрызгал на его нёбо «Последней волей». Я знал, как он действует. Но, конечно, не на покойника.
Боб дернулся и закрыл глаза.
– О, нет! – сказал он.
Руки сложились на груди, пальцы сплелись, как в молитве. Я понимал его ощущения.
– Боб, слышишь меня? – позвала Генри.
– Кого тебя?
– Генри.
– Почему я тебя не вижу? О, нет! Я умер?
– Все нормально, – сказал я, пытаясь помочь.
– Кто ты? Что значит – «все нормально»? Я умер?
– Кажется. Да, – подтвердила Генри.
– Тебе кажется? Я знаю! Что тут нормального? Что может быть хуже?
– Боб, ты должен помочь мне найти Панаму. Он нужен мне теперь, когда…
– Теперь, когда что? Когда я умер, так?
– Боб, я не виновата. Мне жаль, что ты умер.
– Тебе жаль? Представь, как я себя чувствую!
– Зря мы его оживили, – упрекнул я Генри.
– Почему я тебя не вижу? – прокаркал Боб. – Мои глаза закрыты? Здесь темно. Темно как в аду!
– Ты по дороге в ад, – жестоко прокомментировал я. – Потому что украл мой альбом Хэнка Вильямса.
– И вовсе не твой, – возразил он. – Мне жаль. Я просто хотел быть александрийцем.
– Но ты и есть александриец, – заметила Генри.
– Не совсем. Мне жаль. Но теперь все кончено, – сухо проговорил он.
– Не совсем? А что с Панамой? – потребовала Генри.
– На западе, – сказал Боб. – Возьмите грузовик. Генри?
Он поднял голову с колен Генри. Полотенце слетело, и меня чуть не вырвало. У него отстрелило весь затылок. Кое-что пристало к полотенцу.
– Что?
– Все кончено, Генри. Мне жаль.
– Жаль? Почему жаль?
– Я ничего не вижу. Я скажу тебе позже.
– Позже? Нет никакого позже! Ты же умер!
– О нет, – застонал он. – Я знал! А все остальные живы, так? Все, кроме меня!
– Правильно, – сказал я. Мне хотелось сделать ему больно, хоть он уже и умер. – Ты мертв и украл мой альбом.
– Может, еще не поздно, – воодушевился он. – Ситуация из ряда вон выходящая, но, может, ты еще можешь забрать его. У моего брата.
– Панама, – умоляла Генри. – Пожалуйста…
– Возьмите грузовик, – разрешил Боб. – На запад. В Джерси. Четырнадцать по искателю. Но не оставляйте меня здесь.
Я услышал, как что-то ревет в отдалении. Сирена?
– Нам надо убираться отсюда, – рявкнул я. – Где грузовик?
– За углом, – ответил Боб. – На Четвертой авеню. Не оставляйте меня здесь! Обещайте мне! Я не могу поверить, что мертв. Я боялся смерти всю жизнь.
– Ладно, обещаю, – сказала Генри.
Она внезапно встала, и голова Боба с мокрым всхлипом ударилась об пол. Его глаза опять широко распахнулись. Руки снова сплелись вместе.
– Готов, – определил я. – Снова готов.
– Ш-ш-ш! Что за шум? – спросила Генри.
Я его тоже услышал. Бип-бип-бип, как автонабор номера на телефоне.
Я посмотрел в коридоре. Посмотрел в кухне. Моя нога вновь заболела, но я не собирался применять спрей, по крайней мере после того, как увидел, для чего на самом деле он предназначается. Снаружи начинало светать.
– Четвертая авеню, – сказал глухой голос. – А?
Мы оба повернулись.
– Данте! – воскликнул я.
Он держал мобильный в одной руке и пистолет в другой.
– Я думала, что ты умер, – сказала Генри, отбрасывая его телефон в сторону.
– Хотела бы, – поправил Данте. – Теперь вы покойники. Все вы.
Она перешагнула через Данте и выбила пистолет из другой его руки. И сделала это так профессионально, будто всю жизнь только и выбивала телефоны и пистолеты из рук у кого-то.
– Кто он такой? Принуждение? Бутлегер? Коп? – спросила она.
– Наверное, бывший коп. Он скорее всего следил за мной. Или, возможно, за Бобом.
– Кончено! – сказал Данте. – Не важно, куда вы пойдете!
– Сейчас выясним, – пообещала Генри. – Под действием «Последней воли» не лгут.
– Но он не умер.
– Сейчас исправим.
Генри стащила подушку с кушетки, положила ее на лицо Данте и села сверху.
– Может, не надо, – засомневался я.
Руки и ноги Данте взлетали верх и с грохотом опадали вниз, на деревянный пол.
– Почему нет? – спросила Генри. – Ты уже убил его. Я только соучастник.
Она попрыгала на его лице, потом убрала подушку. Глаза Данте закрылись, а рот широко распахнулся. – дай мне, – потребовала Генри, указывая на рот мертвеца.
– Осталось не так много, – запротестовал я, хватая ее за руку и поднимая на ноги. – Не расходуй понапрасну.
Я отдал ей баллончик. Она взвесила его в руке, подумала и сунула под свитер. Я испытал облегчение. Мне не хотелось слышать правду и вообще что-либо от Данте.
Я подошел к окну. Нога задеревенела и потяжелела, я как будто таскал с собой костыль.
– Я действительно считаю, что нам пора убираться отсюда, – высказался я.
Внизу, на улице, все еще не светало, но на западе из-за пика Грейт-Киллс уже показывалось желто-золотое солнце. Говорят, память работает только в одном направлении, но случаются моменты вроде сегодняшнего утра, когда вы смотрите на настоящее с позиций будущего, где ваша жизнь уже только воспоминание.
– Пш-ш-ш!
Я услышал позади шуршание и обернулся. Конечно, Генри убрала спрей, и все равно я ожидал увидеть сидящего Данте. Но нет: просто Генри пыталась протащить тело Боба через двери. Она не собиралась оставлять его («Я обещала», – настаивала она), поэтому я помог вытащить Боба в коридор. Потом, пока Генри ждала лифт, я вернулся за Гомер и осторожно уложил ее на тележку.
Гомер выглядела лучше – или по крайней мере более ровно дышала. И ее нос, и куппер – оба потеплели.
Глаза оставались закрытыми, что тоже неплохо: у нее такой, точнее, был такой жалостливый, умоляющий взгляд.
На обратном пути я остановился закрыть глаза Данте, но они уже закрылись и без моей помощи. Я подержал стакан из-под виски перед его лицом, посмотреть, затуманится ли стекло.
Не затуманилось.
Когда я закрывал за собой дверь, то услышал в отдалении сирены. Лифт ознаменовал свое прибытие дзиньканьем. Я съежился, пока открывалась дверь, боясь увидеть вооруженных полицейских. Но лифт приехал пустой. Я снова съежился, когда дверь открывалась на первом этаже, и еще раз съежился, когда мы выходили на улицу, таща тело и собаку за собой.
Генри оказалась права. Не о чем беспокоиться. Двое копов, взломавших дверь вместе с Данте, сидели в приземистой машине на противоположной стороне улицы, явно все еще ожидая подмоги. Один спал, а другой разговаривал по телефону. Он притворился, что не замечает нас.
Мы нашли грузовик именно там, где указал Боб, за углом на Четвертой авеню. Тот же самый лектро с надписью «Индейца Боба» на одной стороне. «Что индейца Боба?» – снова удивился я.
Конечно, грузовик оказался заперт. В первый раз я порадовался, что Боб с нами. Я держал плечи и голову, пока Генри приставляла его большой палец к замку на дверце. Пришлось проделать то же самое с приборной доской. Взревели турбины. Предполагается, что лектро создают шум только, когда включается зажигание, но наш обладал высокочастотной дрожью.