— Эх, благодать! — сказал громко, и расстегнул верхнюю пуговицу на гимнастерке, покрутил головой от удовольствия.
— Товарищ старшина, баня готова! — раздалось издалека. Скрипнула калитка, из огорода степенно вышел сержант Файзулла Якупов. Достал трубочку, закурил, заулыбался белозубо, приглаживая щетку черных усиков и сощурив узкие глаза.
— Чего смеешься, Татарин? — Степан Нефедов перебросил веник из руки в руку, качнулся влево-вправо, будто в ножевом поединке, неуловимо-быстро перетек вплотную к Якупову.
— Якши! — засмеялся сержант. — Быстрый ты, шибко быстрый. В баню пора!
— Нет еще, — Нефедов прошел мимо него в огород, пробираясь сквозь разросшийся бурьян по тропинке. — В первый пар нам нельзя.
— Почему? — удивился Якупов, даже вынул трубку изо рта.
— Банник, Хозяин, пусть попарится всласть. Столько лет эту баню как следует не топили, сейчас он злой как собака. Пойдешь в первый пар — угоришь или обваришься, точно. Сейчас пойду, веничек ему запарю. А уж потом и мы…
— Такой большой, Степан… — хмыкнул Татарин.
— … а в сказки верю? — закончил за него старшина. Сунул веник под мышку и потопал к бане, не оборачиваясь.
Возле вросшей в землю, сложенной из толстенных бревен бани, почерневшей от времени, двое кололи дрова. Женька Ясин, из нового пополнения, сняв пропотевший тельник, играл колуном, с маху раскалывал здоровенные чурбаки. Парень был мускулистым, широкоплечим, так что, глядя на него, Нефедов вспомнил Чугая, который погиб под Ельней.
— Ванька поздоровее был, — сказал он вслух и вздохнул. Маленький сухощавый Сашка Конюхов, который на лету подхватывал поленья, точно пули свистевшие из-под колуна, покосился на него.
— Ты чего, командир? — и ловко, не глядя, выхватил из воздуха очередное сосновое полено.
— Да так, — сумрачно отозвался Степан и зашел в баню.
Уже в предбаннике шибануло приятным жаром, с примесью хвойного духа. Мужики постарались, разогрели как надо. Степан снял ботинки и толстые вязаные носки, потоптался на скрипучих досках, разминая босые ступни, потом открыл еще одну дверь и забрался в парилку, щурясь от почти нестерпимой жары…
Быстро набрав кипятку в новенькую шайку, умело сработанную тем же Конюховым, Степан положил в него веник, поглядел, как сухие листья начинают набухать и расправляться. Встал посреди парилки, уважительно поклонился на четыре стороны.
— Здравствуй, хозяин! — негромко проговорил, глядя как в щелях каменки бьется пламя, — помоги чистоту навести, грязь, болезни свести… А мы тебя уважим за это первым парком.
Показалось, или пламя в трубе и вправду прогудело глухо, словно бы кто-то сказал: «Ладно»? Степан повернулся и вышел из парилки, утирая вспотевшее лицо рукавом.
— Ну и разогрели вы!
— А что? — Ясин наконец-то воткнул колун в пенек и потянулся. — Банька что надо! По-нашему, по-сибирски.
— Белье припасли? — Нефедов стоял, чувствуя, как земля чуть холодит ноги, и смотрел на облака, наползающие и-за кромки леса.
— Все в порядке, товарищ старшина, даже и на вас комплект новенький раздобыл, еще в Бортково на складе! — весело доложил Конюхов. От скуки он уже нацелился метнуть свою знаменитую финку в стену бани, но Нефедов глянул на него грозно, и Санька опустил уже замахнувшуюся руку.
— Я тебе кину… В баню пусть никто не заходит, Хозяина уважать надо. Ясно?
— А-а… — понимающе протянули оба, а Якупов от калитки снова засмеялся.
— Смейся-смейся… — проворчал Степан и уселся на пенек. Он сидел и смотрел на полуразвалившуюся избу, которая еле виднелась из-за бурьяна.
* * *
Когда Особый взвод, точнее, семь человек, которые от него остались после операции под Львовом, отвели «на переформирование», Нефедова к себе вызвал полковник Иванцов. Разговор не затянулся. Глядя на почерневшего от недосыпа, обросшего щетиной старшину, полковник долго молчал. А у Степана первый раз в жизни руки от усталости тряслись так, что табак из самокрутки сыпался на пол, и рвалась тонкая бумага.
— Значит, так, — Иванцов выдал Степану коробку «Казбека», смахнул недоделанную самокрутку со стола. — Сделаем вот что. Здесь в районе есть одна деревенька… точнее, была до войны. Родня у меня там жила, дядька с теткой, колхозники. Недавно с дядькой я повидался, они из эвакуации вернулись. Говорит — от деревни не осталось ничего, после того как там немцы похозяйничали. Кто успел уйти в лес — ушел, кого эвакуировали — только сейчас возвращаются. А возвращаться-то вроде как и некуда, одни развалины. Похоже, там танковая часть стояла, почти все дома по бревнышку раскатали, то ли от злости, то ли от скуки. Дядькину хату тоже наполовину обрушили.
Полковник помассировал кисть левой руки. После залеченного ранения пальцы постоянно мерзли — видимо, пуля задела какой-то нерв.
— Но это все неинтересно. Главное вот что — баня у них там осталась. Хорошая баня, еще прадед строил, на века. Баню немцы не тронули, хоть и сами в ней не мылись, не запоганили. Стоит себе в огороде, целехонькая, хоть сейчас затопи да парься. Вот туда и направляйтесь. На неделю. Приказ я уже составил, а жить в палатках вам не привыкать. Отдохните, выспитесь как следует. Потом будешь пополнение принимать, а сейчас приказываю отдыхать, понял?
— Так точно, — старшина справился с дрожащими руками, выпрямился по стойке «смирно».
— Чего тянешься? — недовольно махнул рукой Иванцов. — Иди уж… богатырь, тоже мне. Грузовик ваш на ремонте, возьмешь «полуторку» в хозяйстве Фомина, он знает…
— …Старший, — тихий шипящий голос вывел старшину из раздумья. Он повернул голову и увидел Ласса. Альв сидел чуть поодаль на корточках, внимательно вглядываясь своими глазами без зрачков в лицо Нефедову.
— Что?
— Тар'Наль вернулся. Говорит, что все спокойно.
— Вот и хорошо, — старшина отозвался вяло, потом зевнул. — Выспаться бы мне, Ласс. После баньки — самое то, а? Попарюсь — и на боковую.
Он зевнул еще раз, поднялся, спросил:
— А ты как? Помыться не желаешь?
Альва слегка передернуло, он высоко поднял брови и улыбнулся холодной, едва заметной усмешкой, чуть приподняв краешки губ.
— Нет, Старший. Благодарю…
— Извини, — старшина сокрушенно развел руками. — Позабыл!
Оба они знали, что Нефедов шутит. Воспитанный альвом, он никогда не забывал, что они соблюдают чистоту по-своему, составляя настои и отвары из разных цветов и кореньев, очищающих тело и убивающих любой запах. Вот и сейчас от Ласса ничем не пахло, так что даже собака не смогла бы учуять его по ветру.
— Однако, первый пар прошел. Пора и нам, — сказал Степан. — Мужики, а ну готовьтесь грешные тела мыть!
Первыми в баню отправили самых молодых, хотя парни упирались, не желая, чтобы «товарищ старшина» пользовался веником уже после них.
— Да как же так? — бурчал Женька Ясин. — Непорядок! Вам, товарищ старшина, надо первому, в лучший пар, с новым веником…
— Ясин, — проникновенно отозвался Нефедов, который уже снял штаны и сидел в одних бязевых подштанниках, — иногда я жалею, что ремня тебе всыпать не могу. Отставить пререкаться! Топай мыться, и побыстрее.
— Ну ладно, ладно! — притворно испугался Женька и скрылся в бане. Скоро оттуда понеслись громкие вопли:
— Эх! Наддай! Сильнее! Охаживай его как следует! Жарь по бокам! Эх! Ух! А-ах!
— Разнесут баню, черти, — ухмыльнулся Андрей Никифоров, отрядный колдун, который появился из-за бани и подошел неслышными шагами. Высокий и жилистый, он мало походил на мага, даже здесь не расставаясь с трофейным автоматом.
— Мыться тоже с ним будешь? — съязвил Конюхов, тыкая пальцем в оружие.
— Точно. — спокойно отозвался Никифоров. — Тебя им буду парить, вместо веника. Славно пойдет! Особенно если взять за ствол, да промеж лопаток…
— Не ссорьтесь, — лениво протянул Степан. Он сидел, прислонившись лопатками к теплым бревнам бани и чувствовал, что может просидеть так хоть сто лет — не двигаясь, чувствуя, как старое дерево вытягивает из тела усталость. — Что там у тебя, Андрей?
— Ничего. Грибов насобирал, — колдун развернул плащ-палатку и предъявил кучу маслят.
— Ой, мои любимые! — совершенно по-детски обрадовался Конюхов. Потом подозрительно посмотрел на Никифорова. — Андрюша, а ты их как собирал?
— Как? — растерялся тот. — Н-ну… руками и ножом…
— Точно не заклятьем? А то, если они сами к тебе в плащ-палатку прыгали, я их есть не буду!
— Тьфу, блин! — Никифоров дал подзатыльник хохочущему сержанту, осторожно уложил плащ-палатку на пенек, изрубленный колуном Подошел Якупов, потрогал маслята пальцем.
— Бик якши, после бани поджарим с лучком…
— Да уж. Ты, Татарин, повар знатный, — старшина прислушался.
Стукнула дверь, и из предбанника вылетели все трое молодых — распаренные до малинового тела, с прилипшими тут и там березовыми листьями.
— Ох-х… не могу! — стонал Ясин. — Упарили!
— Значит, Хозяину понравилось, — Степан Нефедов потушил окурок и поднялся. — Ну, мужики, айда.
— Хорошая баня… — прошептал Конюхов. Маленький сержант сидел на полке, полузакрыв глаза, и на его блестящем от пота теле все резче выделялись старые багровые шрамы. А Нефедов лежал рядом, и, хотя прошло уже больше десятка минут, был почти сухим, а шрамы, которых у него было куда больше, оставались белыми.
— Командир, а ты почему не потеешь? — спросил Никифоров. Даже в бане колдун не снял с шеи железный оберег-ворон, и теперь, морщась, то и дело плескал на него холодной водой из бочки.
— Это только мертвые не потеют, — стальная коронка тускло блеснула в луче света из маленького оконца, когда Степан улыбнулся, — а я живой. Только тяжело потею, долго… что правда, то правда. Я, Андрюша, в свое время столько альвовских настоев выпил — мало не покажется. Учитель из меня дурные соки выгонял, он сам так говорил. Приучал тело работать быстрее и сильнее, раны залечивать. А на вкус все эти настои, скажу я тебе — дрянь страшная. Похлеще того, который ты нам под Волоколамском давал, чтобы волки нас не чуяли, помнишь? Так вот — тот просто малиной был. После альвовских сутки выворачивало сначала с непривычки-то, человек к ним не приспособлен. Многие помирали, говорят.
— А ты? — спросил Конюхов, и тут же, опомнившись, захохотал во все горло.
— И я, — старшина пожал плечами и перевернулся на живот, — ну, уважил наш Хозяин! Ай да баньку истопил! Обязательно надо оставить ему тут свежий веник. Не забудь, Саня. А теперь — ну-ка, Файзулла, поддай на каменку, да пройдись по мне березовым как следует!
Переждав лютый жар, вырвавшийся из каменки после ковша воды, татарин принялся стегать Степана веником — да так, что тот вскоре почувствовал, как тело становится звонким и легким, точно воздушный шарик…
Грохот двери заставил его подскочить. В баню ворвался Женька Ясин — уже одетый, передергивая затвор автомата.
— Немцы! — крикнул он.
— Чего? — Нефедов еще не успел осмыслить, но тело уже исполняло привычный ритуал, собираясь как пружина перед боем. — Какие немцы? Откуда?
— Отряд на опушке леса… Ласс заметил… Похоже, из окруженцев, а может десант… — Женька торопился, захлебываясь словами.
— Тихо, не шустри! — остановил его Санька Конюхов. — Сколько?
— Человек двадцать. Все в пятнистом, ранцы за плечами… Идут врассыпную.
— Ясно. Значит, не простая пехтура, — подытожил Никифоров, натягивая штаны.
Они едва успели выскочить из бани и повалиться в полынь, как тут же попали под обстрел. Немцы оказались зоркими и опытными, огонь повели густо, и даже Тар'Налю, в первую же минуту прострелившему головы двоим, пришлось залечь и откатиться за пенек. Пули взвизгивали, чавкали, врезаясь в бревна, гудящие под выстрелами, шипели в сырой траве.
Степан, подкатившись к остаткам забора, выцелил перебегавшую фигуру в камуфляже, нажал на спуск и тут же, на выдохе, подловил второго. Немец выгнулся, повалился в борозду между кучами сопревшей картофельной ботвы, заскреб каблуками по земле и угомонился.
Сзади вскрикнул Конюхов, длинно выматерился сквозь стон. Обернувшись, Нефедов увидел, что конопатый сержант зажимает ладонью плечо, а сквозь пальцы у него сочится кровь, лентой сползая по руке.
— Сашка, за баню! — крикнул он. Рядом вдруг возник Ласс.
— Нет, Старший, второй отряд заходит с другой стороны. Они обошли деревню, — альв оставался невозмутим, и только длинные пальцы с нечеловеческой быстротой порхали над патронником карабина.
— Проворонили! — старшина заскрипел зубами.
— Нет, Старший, — повторил Ласс. — Они шли под Незримым Словом, но их увидел Тэссэр. Кроме него, их не увидел бы никто, — альв выстрелил дважды, приник к земле, когда автоматная очередь сбрила траву у его головы.
— Никифоров, сзади! — старшина надсадно крикнул во весь голос, выщелкнул опустевшую обойму из «парабеллума». «Пропало чистое белье», — мелькнула нелепая мысль.
И тут он увидел, как распахнулась дверь бани, хотя изнутри за нее никто не держался. В проеме показалось что-то — мохнатое, черное, словно бы клубящееся, как дымный сгусток. Нефедову показалось, что он различает два глаза — горящие красные точки. Файзулла Якупов крякнул, что-то быстро сказал по-татарски, словно отгонял дурной знак.
— Сюда! — густой голос перекрыл выстрелы, над огородом будто прошелестел банный веник. Мгновенно сообразив, что к чему, Степан крикнул:
— Отходим к бане! За мной! — и рванул в открытую дверь предбанника.
За ним ввалились остальные, каким-то чудом поместившись в небольшом пространстве. Выстрелы снаружи сразу же стали слышаться еле-еле, словно всю баню обернули гигантской подушкой. Бойцы стояли, тяжело дыша, перемазанные травяной зеленью и грязью.
— Сашка тут? — Нефедов вытянул шею.
— Здесь… — прерывисто отозвался из полумрака Конюхов, которому Ласс бинтовал руку быстрыми витками. — Чего теперь, командир? Я. конечно, понимаю, что тактика и стратегия… Но они же нас окружили. Ясин погиб, пулю прямо в лоб получил, я сам видел…
Скрипнула, открываясь, дверь в парилку, но жаром оттуда не дохнуло — наоборот, холодом точно из погреба. Черный дым стоял в дверях плотно как кисель. И там, в глубине, два тусклых глаза смотрели сквозь него. Потом дым вдруг как-то сжался, втянулся сам в себя — и оказалось, что посредине парилки стоит маленький мужичок с черной бородой, в длинной исподней рубахе.
— Не бойтесь, — сказал он. Все молчали, и только Степан перевел дух и устало сел на лавку.
— Чего бояться? — сказал он. — Русский банник не обидит.
— Не обижу, — подтвердил мужик. Глаза его, цвета раскаленного угля в печке, впивались поочередно каждому в зрачки долгим взглядом. — Уважили. Истопили баню. Все честь по чести.
Хозяин говорил отрывисто, речь его напоминала пощелкивание поленьев в топке.
— Все сделали. За что обижать? — тут банник перевел взгляд в окно. В это мгновение пуля выбила стекло, обдав его веером стеклянных брызг, но Хозяин даже не поморщился, не отвел лица, только черные волосы на затылке заострились иглами, встали дыбом.
— Они сюда пришли. Кто звал? — теперь банник разговаривал сам с собой. — Дом порушили. Даже пса убили. Теперь снова пришли. НЕ ДАМ!! — вдруг заревел он так страшно, что отшатнулся даже старшина, ударившись затылком о бревенчатую стену. Только Тэссэр остался неподвижен, выцеливая кого-то сквозь выбитое окно. По ушам ударил выстрел, гильза покатилась по доскам.
Обернув к солдатам Особого взвода закопченное лицо, банник улыбнулся, показывая острые шилья зубов.
— Сейчас сам пойду, — сказал он, и тут же стал струей дыма, клубящегося под потолком. Дым проскользнул в печное поддувало, втянулся туда целиком. Нефедов проскользнул к оконцу, осторожно выглянул.
— Твою мать… — пробормотал он.
— Что там?
— Сам посмотри, — Степан кивнул Никифорову, и тот одним глазом глянул, оставаясь за бревнами.
Немцы были совсем близко, перебежками окружали баню. Труп одного из них, подстреленного Тэссэром, валялся на траве, каска откатилась в сторону, из развороченной глазницы сочилось кровавое месиво. Черная дымка скользнула к нему, втянулась в раскрытый предсмертной конвульсией рот. Труп дернулся. Солдаты, уже оставившие его за спинами, этого не видели — отстегивали с ремней и доставали из подсумков гранаты, готовясь забросать ими баню.