* * *
— Он справится? — требовательно спросил человек в шинели внакидку, стоя спиной к чуть слышно потрескивающей керосинке.
— Только он и справится, — ответил полковник Иванцов. Лицо его было серым от недосыпа, покрасневшие глаза, которые полковник непрерывно тер широкой костистой ладонью, чтоб разогнать усталость, глубоко запали в глазницах.
— Почему вы так считаете? — человек в шинели стоял, укрытый тенью, и Иванцов не видел его лица, только силуэт в ореоле света.
— Почему так считаете? — повторил человек. — Есть же спецчасти, диверсанты, разведгруппы в конце-концов… А вы настаиваете на посылке одного человека, да еще из Охотников. Это, конечно, профессионалы, но они чистильщики, у них совершенно другая обязанность.
— Я знаю, — перебил полковник, — но все-таки продолжаю считать, что лучше Нефедова никого нет. Во-первых, он знает эти места не по топокартам, у него отсюда родом дед. Во-вторых, он… скажем так… воспитан не только людьми.
— Альвы? — быстро переспросил собеседник. — Интересно…
— Да, альвы. Он прошел такую жестокую школу, которую нам с вами и представить-то трудно. Раз пообещав, он не остановится. Во-вторых, он практически невосприимчив, иммунен к действию Боевых Слов. И наконец, — Иванцов прищурился и все-таки сумел разглядеть лицо в сгустке теней, ответить на пристальный взгляд своим, не отводя глаз, — наконец, он проверен со всех сторон, и прошлые грехи, за которые он ответил, приказано считать забытыми. Или у вас есть сомнения?
Тишину нарушил голос человека в шинели.
— Нет. Сомнений у меня нет.
— Тогда ставьте задачу.
— Хорошо, — немного помедлив, согласился человек, — задача такая. По нашим сведениям, в этом районе, где немцы развернули мощную оборонительную сеть, их поддерживают не только собственные боевые маги, хотя и без них никак — но и местный, очень сильный колдун.
— Один колдун? — хмыкнул Иванцов.
— Один, — кивнул головой собеседник, — но не из последних. Достаточно сказать, что в наведенную им сеть угодили две группы, заброшенные с воздуха. Естественно, с целью ликвидации. Пойми, Иванцов, — человек оперся на стол, шинель соскользнула у него с плеч и упала на пол, но он даже не заметил, — он нам как кость в горле, этот чертов колдун! Времени нет, мы не можем задействовать еще одну группу. А твой Нефедов, буду говорить честно, приходится ему дальним родственником по матери.
— Это что же… Значит, вы с самого начала знали, что пойдет Нефедов? — глухо спросил полковник.
— Знал, не знал… — собеседник Иванцова махнул рукой. — Не в этом дело. А дело в том, что Степан может на него как-то повлиять. Поговорить или еще что… В общем, сделать так, чтоб колдун работал на нас. Если это не получится — тогда уничтожить. Ликвидировать.
— Предлагаете Нефедову лично убить своего родственника?
— Я не предлагаю, — человек поднял шинель, продел руки в рукава и внимательно посмотрел на Иванцова.
— Я не предлагаю. Я — приказываю.
* * *
Безлунная ночь сменилась блеклым рассветным утром, когда он наконец-то вышел к деревне. Позади остались километры, которые пришлось проползти через бесконечные витки колючей проволоки, огибая ямы с кольями и превозмогая ломящую боль в висках, разливающуюся холодом от стиснутых в зубах оберегов. От них остро и мучительно ныли зубы, и кровь текла из носа почти не переставая, но выплюнуть ледяные пластинки было нельзя, потому что где-то в воздухе, почти задевая мокрые от пота лопатки, шевелилась невидимая сеть. Она раскинула щупальца повсюду, и только обереги мешали тому, кто эту сеть расставил, учуять Степана и насмерть пригвоздить к болотному мху. Если бы на его месте был кто-то другой, не такой чуткий, воспитанный людьми, он бы попался и висел бы уже, как выжатая досуха муха в паутине. Иванцов не ошибался.
Колоть спину и затылок перестало только перед самой деревней, у проселочной дороги. Нефедов поднялся в придорожных кустах на колени, облегченно вздохнул и тут же досадливо сплюнул, тихо выматерившись. Было утро, но в деревне тут и там горели огни и слышались голоса. Где-то играли на гармошке.
«Свадьба, — огорченно подумал старшина, — вот мать их за ногу! Не вовремя… Гулеванить-то здесь горазды, суток на трое затянут. А я, похоже, в самый разгар попал».
Он завертелся на мокрой траве, сдирая с себя маскхалат — добротный, непромокаемый. Под ним Степан был одет в сорочку, обтрепанный, но чистый пиджачок. Брюки он выпустил поверх латаных высоких ботинок, которые в глаза не бросались. Встал, прошелся, подвигал плечами, сунул перемазанную кровью тряпицу в карман, вытащил оттуда кепку. Сойдет.
«Так. Теперь — тихонько, тихонько, краешком леса. Главное — выйти к домам, а там изобразим…»
Он уже миновал крайние избы и осторожно пробирался глухим переулком, избегая совсем светлых мест и уверенно восстанавливая в памяти знакомый маршрут, но тут его окликнули.
— Э-э… Ты кто? Чего прячешься?
Степан застыл на месте, скрипя зубами и ругая себя на все лады. В следующий миг он «изобразил», превратился в пьяницу — ссутулился, покосился на бок, громко икнул.
— А? Че…во? Што гов-воришь? Ково там, прячусь. Н-не прячусь я…
— Хех, ишь нахлестался, — успокоенно помягчел голос, — ты погоди, свадьба-то ить началась только! Еще два дня гулять будем, а ты уже хорош. Поди, на танцы собрался?
Степан помотал головой, забурчал невнятно. Но тут мужик, оказавшийся моложавым и черноусым, подошел совсем близко и глянул Нефедову в лицо, как тот ни старался прятаться, надвигая кепку на глаза.
— Ты чей? — черноусый нахмурился. Глаза его медленно расширились. — Погоди, погоди… Ну-ка… Степан? Нефедов? Ты ж у красных? Ах ты…
Он сунул пальцы в рот, чтоб свистнуть, и тогда старшина ударил — мгновенно и точно, выхватив финку из рукава. Стальное лезвие звякнуло об зубы, проткнув подбородок снизу, свист заглох, не родившись. Вторым ударом Нефедов по рукоять вогнал финку под мышку, распоров сердце. Поглядел убитому в выпученные глаза и вспомнил.
«Митька-Хлюст, сынок Антипа Змеева, на краю этой деревни у них богатый дом был. Мы как-то с дедом сюда заходили, здесь у деда дружок жил… Самого-то Антипа забрали за убийство еще до войны. А этот, значит, вырос, вылитый папаша лицом… Понятно».
Труп он свалил в канаву, забросал травой. Некогда было делать что-то еще. Уже не скрываясь, хрипло напевая бессмысленную песню, Степан проволокся по улице, хватаясь за тын и краем глаза замечая, как на одном из дворов, за высоким забором, кипит веселье. Похоже, это был дом жениха.
Деревню он прошел быстро, хоть пару раз и падал нарочно, пачкаясь в пыли и долго, с пьяными стонами, поднимаясь.
Где искать колдуна — теперь не было никаких сомнений. Горький вкус оберегов, которые он снова держал в зубах, вел его надежней любого компаса, не давая отклоняться от направления. Под ногами петляла узкая тропа, которая упрямо бежала вдоль берега реки. И чем дальше, тем отчетливее он понимал, где она закончится. Горло резало ядовитым, привкус металла стоял во рту.
Степан остановился и сел, укрывшись за толстой сосной.
— Стоп, — сказал он сам себе, невнятно, сквозь обереги, — стоп. Это как так?
Он знал, где закончится тропа. Там, укрытая со всех сторон старыми ивами, стояла мельница. Она давным-давно уже не работала, колесо, раньше вертевшееся в ручье, сгнило и осыпалось, стены покосились. Хлеб давным-давно уже возили грузовиками на совхозный элеватор, и в мельнике нужды не было.
Только старшина помнил и еще кое-что. Рядом с мельницей перед войной появился большой светлый дом с крышей, аккуратно уложенной скатным железом, с тесовыми наличниками и высоким крыльцом. Одно было необычным — рядом с домом не было огорода. Ничего не росло — ни картошка, ни вилка капусты, и даже земля была гладкой, словно утоптанной, отползая от дома лишенной травы проплешиной.
Там жил Никанор Ефимов.
Никто и никогда не звал его «дядька Никанор» — только по имени с фамилией. Жил здесь Ефимов тихо, ни с кем не общаясь, кроме как с безответной и молчаливой женой. По деревням о нем говорили шепотом, и только Степкин дед однажды, зло сплюнув, сказал громко, не таясь:
— Чертов сын этот Никанор! Никогда у нас ни в ближней, ни в дальней родне такого не было, чтоб человек якшался с кем попало. Отродясь никто по черным книгам не учился!
Сказал — и как отрезал, больше о Никаноре дед не упоминал ни разу. Но Степка запомнил. После этого пару раз ему пришлось видеть того издалека. Всегда бледный, прямой, словно жердь проглотил, Ефимов проходил мимо деревни, крепко ступая негнущимися ногами в высоких сапогах. На что он жил, кто и зачем к нему ходил — о том все молчали. И даже власти его не тронули, хоть и приезжали несколько раз из города. После таких визитов Никанора не было видно неделю-две, а потом он опять появлялся, сидел на крыльце дома, построенного неизвестно кем.
— Так, — сказал Степан, мрачно разглядывая зажатую в руке кепку, — вот оно как получается. Ладно…
Он посидел еще немного, потом принялся расшнуровывать ботинки. Подвигал пальцами ног, заправил концы шнурков внутрь. Поднялся и пошел, шаркая подошвами по земле.
Когда он поднимался на крыльцо дома, уже чуть осевшего и потемневшего, дверь распахнулась перед ним, хоть он не коснулся ее и пальцем. Распахнулась и зевнула в лицо черным проемом.
— Заходи, — сказали из темноты.
Он зашел, шаркнул подошвами о половик, лежащий за дверью.
Никанор Ефимов сидел за пустым столом, сцепив перед собой руки, и смотрел на Степана Нефедова. Смотрел страшным черным взглядом, и зрачки его расплывались во весь глаз, превращаясь в черные провалы. Степана качнуло, он почувствовал, как противно заныло в основании черепа и закружилась голова.
Но стоило покрепче прикусить оберег, и все прошло, только на зубы словно плеснули ледяной колодезной водой. Старшина зашипел от боли и скривился.
— Умный, — насмешливо сказал Ефимов. Дверь за спиной у старшины лязгнула, хрустнула петлями, затворилась с тяжелым кованым стуком.
— Умный… — повторил колдун странным высоким голосом. — Потому и пришел, что умный. Родню, значит, прислали. Тоже умные. Родню мои сторожа плохо чуют. Да ты садись, садись. Чего в зубах зажал, боишься?
— Береженого Бог бережет, — в ответ усмехнулся Степан, — а говорить надо «присаживайся», а то примета плохая, — и почувствовал на миг, как Никанор растерянно дрогнул. Но колдун тут же оправился, снова навис над столом, расправив широкие плечи.
— Ты зачем пришел, Степан Нефедов?
— Уговаривать тебя буду. Пряниками угощать. — Степан потер шрам на лице, собираясь с мыслями. — Только не знаю, с чего начать.
— Поздно меня уговаривать. Я уже давно себя уговорил.
— Чем же тебя таким сладким твои теперешние хозяева подманили, что ты на них работать пошел? А, Никанор?
— Ты, Степан, хоть мужик по виду и стреляный, а щенок. Думай, что говоришь. Нет у меня хозяев.
— Ну как же нет, — Нефедов засмеялся, — когда вон они, тут недалеко фронт сдержать пытаются? Плохо выходит, правда, ну да с твоей помощью может и провозятся еще…
— Нет у меня хозяев! — повысил голос Никанор Ефимов, и тут Степан увидел, как дверь в боковую комнату чуть приоткрылась. За ней мелькнула светлая детская головка — не поймешь, мальчик или девочка. Тут же послышался испуганный женский шепот, дверь захлопнулась. Колдун перехватил взгляд старшины, ощерил крупные желтые зубы.
— Углядел? Ну и ладно. Теперь детей ращу, будут мне опорой на старости лет, и никакая ваша власть не помешает…
— Опорой на старости лет? — Нефедов положил ладонь на гладко оструганную доску стола, несколько раз глубоко вдохнул, стараясь успокоиться. — Сука ты, Никанор. Кто немцам сеть помог сплести? Паутину развесил над районом кто? Наших кто в эту паутину запутал? К стенке бы тебя, да только вот эта власть, на которую ты шипишь, поручила мне передать, что все грехи тебе спишутся, если нам поможешь.
— Помогу? Ефимов задрал бороду, рассмеялся в потолок. Потом снова впился в Нефедова глазами:
— Хватит, поговорили, земляк… Сейчас ты шелковым станешь. А там, глядишь, за тобой и приедут. …….!
Слова, которое произнес Никанор, старшина не услышал — гулко зазвенело в ушах, прикушенные обереги взорвались холодом, выбрасывая ледяные стрелы прямо в мозг. Несколько досок в полу выстрелили гвоздями вверх, отскочили, и оттуда рванулись вверх узловатые шипастые корни, оплетая ноги старшины. Но еще быстрее чем корни, Нефедов рванулся вверх, и отростки захлестнулись вокруг пустых расшнурованных ботинок, а Степан грохнулся коленями на стол, сжимая в каждой руке по деревянному колышку. Прямо перед глазами он увидел белое лицо колдуна и пляшущие в черных ямах глазниц багровые искры. Ефимов завыл, раскинув руки — и туда, в эти длинные ладони старшина вогнал колышки, выворачивая чужие руки в суставах, прибивая к столу. Дерево вошло в дерево, как в масло, и загорелось, выбросив вверх два длинных языка ослепительного пламени, которое поползло вверх по коже Никанора.
Тот разинул рот, широко, словно собираясь вывернуть лицо наизнанку.
Степан не успел увернуться. Из почерневших сухих губ колдуна выпрыгнула живая чешуйчатая стрела, воткнулась старшине в грудь, пониже правой ключицы, пробив тело насквозь. На половицы плеснула длинная нить крови, и корни задрожали, свиваясь кольцами.
Все это тянулось одну длинную секунду. А потом Степан Нефедов, коротко взмахнув рукой, всадил Ефимову в висок сплющенный на конце четырехгранный гвоздь, и череп хрустнул, расседаясь как спелый арбуз. Из дыры плеснуло копотное пламя с ошметками мяса. Колдун съеживался, обугливался, превращаясь в груду тряпок на скамье.
Сзади страшно закричали. Валясь со стола, Степан увидел, как на него бросилась жена Никанора — волосы дыбом, на растопыренных пальцах рук длинные острые когти, не похожие на человеческие. Выставив здоровое плечо вперед, старшина отшвырнул ее к стене и тут же всадил под грудь лезвие финки. Постояв еще миг, женщина осела и мягко стукнулась об пол.
Шипастые корни уже увяли и пожухли. Теперь они безжизненно, воняя гнилью, чернели вокруг выломанных досок, словно остатки погребального венка. Тяжело опустившись на стул, старшина тут же дернулся, услышав шорох из комнаты. Окровавленное лезвие в его руке искало цель. Но сквозь боль, чувствуя, как расползается на груди и спине мокрое пятно, он увидел, что на него молча смотрят двое детей — мальчик и девочка, лет трех-четырех, одинаково белобрысые и замурзанные. Девочка прижимала к себе тряпичную куклу.
Обереги молчали. Степан выплюнул их, и металлические пластинки, превратившиеся теперь в обычные бесполезные железки, забренчали на цепочке. Он глядел на детей, а те во все свои ярко-синие глаза смотрели на него. Не шевелясь, не произнося ни слова. Потом девочка тихо сказала:
— Мама…
Поколебавшись, Степан сунул финку в ножны и шатаясь, собрав в горсть гимнастерку на ране, выбрался из дома. Нужно было уходить, как можно скорее, пока немцы, наверняка уже почуявшие, как рухнула и расползлась защитная паутина, не прислали сюда автоматчиков. Он спустился к ручью и босыми ногами ступил в холодную воду, не чувствуя острых камней на дне. «Дойти…»
Старшина шел, пока не подвернулись ноги. Тогда он с размаху повалился в воду, чувствуя, как холод ручья гасит боль, пожаром разливающуюся в груди.
Вечером вторых суток на него наткнулась группа войсковой разведки.
Где-то, теперь уже в тылу, который еще два дня назад был передним краем, капитан снял трубку полевого телефона.
— Докладываю. Так точно. Еще жив, товарищ полковник.
21. В первый пар
Дома и стены помогают. И даже баня.
Веник был хорош.
Степан еще раз вдохнул березовый дух, примерился, взмахнул вязанкой прутьев, точно саблей.