– Вот и выполнил ты свою миссию, Дитя Света, – прошептал я, словно боясь разбудить спящего. – Ты погиб в сражении, которого ожидал всю свою недолгую жизнь. Ты исполнил своё предназначение, ты совершил свой подвиг во имя Света, ты одолел врагов, они исчезли, ушли, испарились!
Я судорожно вздохнул.
– Теперь ты на пути к Вечному Свету. К нему ты всегда обращался через молитву, наполняя себя Сиянием. Там для тебя уготован покой и блаженство, там ты отдохнёшь и вновь соберёшься с силами, чтобы возродиться блестящим белым облаком.
Я вспомнил, как Андрей мне однажды сказал о Вечности:
– Вы думаете, это нечто совершенно необъёмное во времени? Поверьте мне, на самом деле – это не так уж много.
«Да, наверное, ты прав и – это немного. Но – это всё, что обещано человеку; это всё, что у него впереди».
Где-то рядом гукнула птица.
Я вздрогнул и вспомнил о том, как настоятельно Андрей требовал, чтобы я сюда ни в коем случае не возвращался. Значит, он ожидал такого исхода, значит, подразумевал нечто такое, чего мне знать не полагается.
Надо уйти тихо, пока ещё возможно.
– Прощай, мой друг, – сказал я, глотая слезы. – Скоро мы встретимся, ведь впереди у нас – Вечность.
Снял пиджак и накрыл ему лицо.
Я уходил, посекундно оглядываясь на то место, где оставалось тело Андрея, пока тьма окончательно не поглотила его.
Луны уже не было.
_________________________
По приходу домой, я хорошенько запер входные двери на замок и засов.
Не зажигая света, прошёл в кухню. Посидел, покурил.
Ни о чем не хотелось думать. Всё произошло, ничего не исправишь. И вообще, всё кончено! Кончено…
«Молю вас, пусть всё это не будет напрасным».
Услышал я голос Андрея, и состояние паники немного отпустило.
Вспомнил про заначку.
Достал бутылку водки, налил полный стакан и залпом выпил.
Потом закурил, стал у окна и всё глядел в сторону парка, в то место, где находится пустырь. С восьмого этажа оно хорошо просматривалось.
И я увидел тени.
И вздрогнул. Они сгрудились вокруг чего-то, подспудно я соображал, что это тело Андрея.
Я видел их, несмотря на плотную темень.
Казалось, они светились изнутри.
– Привет вам, Дети Света, – шепнул за окошко в ночь.
А потом вспыхнуло облако.
Это был он – долгожданный Свет, принявший одного из своих сыновей в объятия и теперь Андрей – дома. Навсегда.
И тогда я налил ещё стакан.
И выпил в память об Андрее.
Мне стало чуть легче, но какая-то тупая, скользкая боль не отпускала.
Она подтачивала, травила неведеньем и безысходностью.
Я вновь остался один.
Прости, мой друг, но всё напрасно.
Водка не пошла впрок. Я тяжелел. Мне становилось хуже и хуже. Тело деревенело.
Ко времени, когда за окном стало проясняться, я был очень плох. Видимо, сказалось напряжение последних дней, да и многодневное употребление спиртного давало о себе знать.
Едва дотащившись до спальни, разбудил жену и попросил вызвать Мадину Рымбаевну. Она – врач, старый друг нашей семьи. К ней я обращался только в крайнем случае.
Мадина приехала через двадцать пять минут. Едва взглянув, велела немедленно собираться.
В машину меня вели почти в бессознательном состоянии.
2
Это было на третий день моего пребывания в больнице. Мне давали уколы, ставили системы, пичкали таблетками. Лечение действовало благотворно. По ночам я уже мог спать.
Ничто не предвещало бури. Но она грянула…
В столовой, во время ужина я вдруг почувствовал лёгкое головокружение, постепенно переходящее в сплошной круг и – вышел из сознания.
Скачками я в него возвращался: кого-то бью, меня вяжут, я расшвыривая людей по сторонам, с нечеловеческой силой.
Фрагменты.
Очнулся поздней ночью в изоляторе. Это сразу стало понятно, потому что я был крепко привязан по рукам и ногам к железной кровати.
Рядом – никого.
Связанному – страшно, я все время ожидал пыток и терзаний, поэтому громко позвал на помощь.
Пришел дежурный врач с двумя санитарами, молча развязали и ушли.
Глухо звякнул замок.
Из коридора в палату проникал скупой дежурный свет, а со стороны единственного зарешетченного окна, наполовину закрытого занавеской, мертвенно бледнел полумесяц.
Трясло. Знобило.
Боялся стен, тумбочки, кровати. Отовсюду мне грозила опасность.
Страх был липким и осязаемым, холодным потом струился по всему телу.
Слабыми руками ухватился за решётку-дверь и попытался встряхнуть.
Она даже не среагировала.
Стал кричать, чтобы выпустили «к людям».
На этот счёт, видимо, у персонала никаких указаний не было.
Не пришли. Не выпустили.
Крики и попытки забрали последние силы, и я рухнул на пол, будучи не в состоянии даже добраться до кровати.
…Раньше казалось, что я уже умирал несколько раз. И после каждой «смерти» только острее делались воспоминания о прошлой жизни и всё настойчивее думалось: «Как долго длится»…
Теперь пришло иное и обещало стать настоящим. Все желания из тела ушли, ничего не хотелось: видеть, слышать, есть, пить, любить.
Всё кончилось. Остался только этот грязный пол, серые стены и полубельмо луны.
Я лежал на полу и до меня постепенно доходило:
«Оказывается, вот как происходит на самом деле…»
Дрожь в руках прекратилась, я с облегчением ожидал скорого забвения.
Моё внимание привлекло маленькое светлое пятнышко в центре потолка. Несомненно, оно было живое, потому что пульсировало, постепенно расширяясь, превращаясь в пятно побольше, становясь лучом и, наконец, хлынув на меня изумительным потоком света. Его было так много!
И я с надеждой глядел в этот чудный свет, уже догадывался, что сулит он скорое избавление от мук. А он влажно струился, вздрагивал, звал к себе, и не было в нем ничего враждебного, злого, корыстного. Свет был добрым, пронзительно-белым, с небесно-голубым переливом.
Потом его движение замерло и – сверху, откуда-то извне, на меня стали опускаться округлые волны: синие, зелёные, красные, жёлтые и другие, а в середине окружая парили лепестки таких цветов, аналогов названия которым на нашем земном языке не подобрать.
Это напоминало весеннее буйство красок, только с куда более богатым спектром.
А как легко дышалось!
И это походило на Призыв.
Меня – Туда?! В это великолепие, в этот бесконечный праздник?
Неужели я прощён и допущен к чему-то несоизмеримо большему, чем заслужил?
Я понимал, что недостоин. Но заворочалась, забрезжила надежда: ведь неспроста…
Отца я рядом не увидел, но ощутил присутствие бесконечно дорогого и очень далекого от меня человека. Я сразу догадался, кто это.
Освежающе пахнуло ветерком, такой взмах обычно гасит свечу.
– Правда, сынок, – услышал я его печальный голос, – тебе уже ничего и никого не надо, и ты уже никому и ничему не пригоден?
– Правда, папа, – ответил я сквозь слезы, но это были слезы облегчения.
И добавил:
– Как хорошо вновь произнести слово «папа», я его уже стал забывать…
– Но мне-то ты всегда нужен, – сказал он. – Я от тебя никогда не отрекусь, помни об этом.
– Я знаю, папа. Я очень хорошо помню, как ты спас меня. Тогда ночью мы ехали из Павлодара – везли газету и едва не столкнулись с огромной машиной. Я увидел твоё лицо вместо луны и вовремя предупредил водителя, он среагировал. Зачем ты это сделал? Ты ведь не мог не знать, что произойдет потом.
– Ты здесь ещё нужен, – сказал отец. – Или это было зря?
– Нет, не зря, – ответил я поспешно. – Водитель-то молодой, он невиновен.
– А ты?
– Со мной всё ясно, я недостоин жизни…
– А смерти? Думаешь, всё так просто? Как вы ошибаетесь!
Он немного помолчал, ровно столько, чтобы до меня дошло, потом продолжил.
– Ты думаешь, всё, что должен совершить в этой жизни, ты уже совершил? Воспитал детей, дал им необходимое, выпустил в люди? Словом, ты им больше не нужен?
– Я никому не нужен, папа, – ответил я тихо, – забери меня отсюда.
Он впервые посмотрел на меня, но не глазами: его импульсы проникли ко мне прямо в мозг.
– Скажи, сынок, ты сожалел о моем уходе?
– Папа, ты же всё знаешь…
– Ответь!
– За все эти годы, папа, не было дня без воспоминаний о тебе, – ответил я горестно. – Мне так не хватает тебя рядом.
– И ты уверен, что твои дети не станут тебя вспоминать подобным образом и бесконечно сожалеть, что ты их покинул? Ты о них именно так думаешь?
– А не за что им вспоминать меня добрым словом, – сказал я уверенно. – Я всю жизнь или пахал, день и ночь пропадая на работе, или пьянствовал. Их детство прошло без меня. Раиса – их светоч и поддержка, а я, как цепь на её ногах. Даже тогда, когда сыну более всего нужна была и моральная и материальная поддержка, я её оказать не смог. Дочери – то же самое. Она даже плакала однажды у меня на плече, оттого, что мама отправляет её в Павлодар с очень небольшими деньгами. И опять я ничего не мог поделать. Представляешь, она даже ночевала в подъезде, потому что пойти было некуда. Это – моя вина. И – чудо, что с ней ничего не случилось.
– Напрасно ты так говоришь, – ответил отец. – С ней ничего не могло случиться, с Павликом тоже.
– Папа! – воскликнул я, вдруг уразумев. – Это ты?
– Я храню всех своих внуков, – ответил он, и в его ответе была гордость, радость. – И всегда буду хранить. А детей своих ты обязан привести в порядок.
– Я ни на что не способен.
– Восполни пробелы. Возмести, как сможешь. Я знаю одно, без тебя им будет плохо. А если им будет плохо, я тебе не прощу!..
Впервые его голос громыхнул.
– Помни, сынок, – продолжил он мягче, – они тебя любят. Жена тебя любит, ты уж постарайся…
Я почувствовал его руку на щеке.
– Сынок, ты ещё сможешь. Создай то, о чем грезил, чтобы имя твоё зазвучало, чтобы стало известно людям; чтобы дети гордились фамилией. Я был простым человеком, ты – другой. Я всегда поражался, откуда в тебе это? Теперь-то я знаю.
Его слова кольнули меня в голову, и в ней начинало проясняться.
– Ты думаешь, папа, эта жизнь ещё для меня? – с надеждой и страхом за ответ, спросил я.
– Так возьми её!
Он словно впечатал в меня эти слова и сделал дарственный жест невидимыми руками.
Дуновение свежего ветерка перестало.
Кто-то, не отец, уходя, потрепал меня по плечу. Прошелестели слова:
«Как-нибудь, когда-нибудь мы схлестнёмся в чудесном краю».
Только спустя какое-то время я понял: это был Иван Головин. Бывший муж моей сестры Светланы, «одинокий мятежник». И мне стало ясно, почему он приходил с папой: ему всегда была небезразлична моя судьба, он считал меня настоящим поэтом. А он для меня олицетворял собой справедливость, честь, мужественность. Так же, как и родной брат Валерий – бесстрашный человек, великолепный спортсмен – скалолаз и альпинист.
Обессиленный, я все же добрался до кровати, рухнул на неё и мгновенно уснул.
3
С Мадиной Бекхановой я познакомился в свою бытность собственным корреспондентом областного телевидения, когда делал сюжет о наркологической клинике.
Мне сразу понравилась эта спокойная женщина, начисто лишённая личных амбиций, уверенная в том, что помогает миру избавиться от скверны.
Но семьями мы сдружились позже.
Произошло это так.
Однажды она попросила поехать на далекое джайляу, где жила её сестра. Оркен (так звали сестру) собиралась отмечать юбилей, на который съезжалась со всего Казахстана многочисленная родня.
Мадина попросила заснять праздник на видеокамеру.
Я согласился.
Два дня снимал, ел мясо, пил чай, выучился примитивно изъясняться по-казахски, потому что все говорили по-казахски. Почти понял, как надо овладевать разговорной речью: человека надо погрузить в среду того языка, которым он хочет овладеть и – всё.
На третий день муж Мадины Жолыбай попросил пойти с ним и немного поснимать бабушку – девяностолетнюю мать. Немного запечатлеть. Так, две-три минуты. Но произошло невероятное. Бабушка, молчавшая многие недели, увидев меня, вдруг заговорила.
Говорила долго, что-то рассказывала, терпеливо поясняя, а под конец даже спела песню.
Всем это показалось чудом.
А через несколько дней старушка умерла.
Получилось так, что я запечатлел её последние земные наказы.
Мадина и Жолыбай с тех пор смотрели на меня, как на волшебника.
Конечно, постепенно это прошло, но мы стали хорошими друзьями.
Как врач-нарколог, она всячески остерегала меня, давала советы, иногда настаивала на необходимости очищения крови.
Эта милая женщина по-своему стерегла мое здоровье.
_________________________
После памятного приступа я находился в отдельной палате, уход за мной был обеспечен стараниями Мадины Рымбаевны, которая заведовала стационарным отделением. Лечение шло нормально. После всех потрясений постепенно приходил в себя, благо посторонних ко мне не пускали.
Обрывками, фрагментами что-то всплывало в памяти: не покидало ощущение произошедшей судьбоносной встречи. Но, где и как, вспомнить не мог.
Повторных приступов не случалось. И я пребывал в состоянии почти блаженном: спал на белой простыни, ел по распорядку, принимал лекарства. Чему я радовался по-настоящему, так это сну, почти без кошмаров.
Приходила жена. Печально и кротко смотрела она на меня большими карими глазами, в которых стояли слёзы. Наверное, я и в самом деле не походил на себя прежнего.
Главное, она приходила, и это вселяло в меня надежду: не всё в жизни пошло прахом.
4
После полудня я дремал. Лениво ловил мгновения полного расслабления: ни о чем не думал, ничего не вспоминал. Не знаю, кто дал мне такое благо, но мозг отдыхал, а я набирался сил.
Ощущение беспокойства возникло как удар плети: мне привиделось пять безмолвно стоящих фигур посредине палаты. И – Йен среди них.
«Как вы здесь оказались? – спросил я, просыпаясь. – Бегите!»
– Это я, – ответила Татьяна Эдуардовна, экстрасенс из столицы. – Я помогу вам.
Она приложила к моему лбу прохладную влажную ладонь, потом погладила по щеке.
– Я так поздно узнала, вы уж простите.
И присела в кресло рядом с кроватью, нервно теребя перчатки.
– Как вы попали сюда? – спросил я, вместо «здравствуйте».
– Так, пустяк, – небрежно ответила она. – Немного денег отворяют любые запреты.
– Тогда, зачем вы здесь?
– Я же сказала, помочь вам, – настойчиво повторила экстрасенс. – Завтра истекает срок уплаты вашего кредита и вступает в силу постановление суда о взыскании долга через судоисполнителей.
– Вы прекрасно осведомлены, – буркнул я.
– Дорогой вы мой, прекрасно осведомлен весь город. А ещё все говорят, что у вас белая горячка.
Я буквально чувствовал, как рушится вся внутренняя гармония, налаженная за несколько дней усилиями медиков.
А Татьяна Эдуардовна нагнетала.
– У вас не осталось ни друзей, ни родных, ничего. Вы – конченый человек.
– Ещё бы, сам великий Макенкули взялся обрабатывать ситуацию. Конечно, она сразу же стала для меня безвыходной. И тут появляетесь вы и говорите: пришла помочь. Не слишком ли банально? Я бы даже сказал, пошло…
– Дорогой вы мой, – начала было она.
– Прекратите! – прикрикнул я, насколько позволяла тишина в палатах. – Прекратите юродствовать! Никакой я вам не дорогой. Я – конченый человек. Зачем вы пришли к конченому человеку? Знаю, позлорадствовать, помучить, поиздеваться. Словом, добить!
– И в мыслях такого не держала, – спокойно ответила она. – Вы сами источник всех собственных бед и невзгод. Вас даже подталкивать не надо, или совсем чуть-чуть.
И добавила с усмешкой.
– Добить… Если бы на этом все кончалось. Судите сами. Живет человек неправедно, мучает себе подобных так, что у любого беса волосы дыбом встанут. И думает этот изверг, что со смертью всё кончится, и уйдёт он на тот свет под звуки музыки, и так ему всё простится и спишется. Он просто уверен, что может уйти в любой момент. Пусть даже методом самоуничтожения.