Может быть, и я смогу стать хотя бы проводником их идей? Кто знает.
Но почему я? Других много. И не менее, а более достойных, ждущих своего часа.
Ибо, во все времена, на всех континентах рождаются одинокие люди, которые с их бескорыстностью, правдивостью, человеколюбием, непротивлением, добротой, напоминают обитателей иных миров, где давно забыты распри, зависть, корысть, насилие. И они, наверное, не понимая, где находятся, начинают втолковывать здесь – обычные для них, но непривычные, а порой и враждебные нам, истины. Они не понимают, за что их начинают гнать, преследовать и бить.
И все кончается казнью.
А потом их возводят в ранг святых.
Нет, любезный щелкопер, её помыслы чисты так же, как чисты и бездонны её глаза.
Я вспомнил, Йен никогда не кричала, даже не повышала голос. Она вначале просто говорила, а потом, видя, что до меня не доходит, терпеливо пыталась объяснить, как глупейшему из глупых.
Чистые помыслы творят чистый мир! Искаженные – разрушают. Прежде всего, самого человека. Потом всё вокруг него.
А я со своим прагматизмом добавил:
– Чистые помыслы творят чистый мир, грязные помыслы творят грязный мир. В этом суть, в этом истина. Не сможете вы, даже профильтровав грязь, сотворить из неё чистый снег. Он всё равно будет серым или даже черным.
– Истина, говоря фразой одного из любимейших тобой персонажей Михаила Афанасьевича, на данный момент заключается в том, – с грустной улыбкой сказала Йен, – что у тебя болит голова, и ты вспоминаешь, есть ли в ящике таблетки. Оставь, пожалуйста…Твои головные боли не таят в себе опасностей. Это просто утомлённость, порождённая твоим неумением расслабляться и отдыхать.
Она подошла ко мне сзади.
– Представь себе какую-нибудь приятную картину: лес, озеро, трава. Вспомни детство.
Я криво ухмыльнулся, но попытку сделал.
Она положила мне на голову обе руки, они были сухими и теплыми.
…Я шёл по высокой траве. Сзади виднелись дома моего родного целинного посёлка Трудовой, впереди зеленел Малый Карагач – лес моего детства, я шёл туда за ягодами.
В руках маленькое ведерко, которое дала мама для земляники. На мне красные штанишки, которые я называл «костянкой», с одной помочью, белая подранная рубаха.
И шёл я именно по тому месту, где через тридцать пять лет будет «новое» кладбище, на котором навеки упокоится мой дорогой отец.
Я вздрогнул и очнулся.
– В чём дело? – тревожно спросила Йен. – Тебе хуже?
– Кладбище, – вымолвил я с трудом, – я шёл по будущему кладбищу, где папа…
– Успокойся. Тогда ведь кладбище там никто не планировал, верно?
Я молча кивнул, всё ещё тяжело дыша.
– Успокойся, – повторила она, – всё хорошо. Как голова?
Голова моя была светла и чиста, как будто в ней никогда не появлялось дурных мыслей.
– Что вы сделали? – спросил я, будто очнувшись. – И откуда знали про новое кладбище, ведь я вам ничего не…
– Лучше расскажи, что ты видел.
Подобных случаев было несколько.
Я испытал на себе её целительский дар, но не придавал этому значения. Почему?
Считал само собой разумеющимся? Считал, она мне обязана? Чем? Тем, что я часами её выслушиваю? Это я должен быть ей благодарен. Она смогла разбудить во мне то, чего никто не смог: мне захотелось на природу, в лес, на озеро, меня потянуло на родину.
Если бы не всё так стремительно менялось.
А всё, к сожалению, или к счастью, не знаю, меняется и не всегда в лучшую сторону.
Слишком много в нашей жизни телевизора, а с развитием и совершенствованием телепрограмм и телевещания, его становится всё больше и больше, даже недоумение порой охватывает: а для кого? Для чьих глаз и ушей реклама «элитных» квартир, особняков стоимостью в миллионы долларов, супершикарных автомашин, которых никогда не купить простым людям, которых подавляющее большинство. Неуютно от рекламы такой, начинаешь чувствовать себя кромешным неудачником, или тем, кого в своё время не научили так зарабатывать, не приучили грабить весь мир, маскируясь под «бизнес».
Ладно, без этой шикарности можно прожить. Но каково ощущать себя чужаком среди новейших достижений техники?
Не очень-то уверенно я чувствую себя и в мире компьютеров и сотовых телефонов. С моей точки зрения они являются продуктами инопланетных технологий. Ну, не мог человек, с его ограниченностью и тупостью создать подобное. Век техники на Земле насчитывает смехотворно малые несколько десятилетий. Технические новшества, даже безобидные (а безобидными они не бывают), основательно калечат и душу и волю человека. Конечно, техника основательно проехалась и по мне, но я сумел сохранить в себе гуманитария. Говорю об этом без лаптевого пафоса, я действительно так думаю, но гордиться этим не собираюсь, выпячивать тем паче, просто я так думаю.
Правда и то, что я гораздо лучше чувствую себя в лесу среди деревьев, чем в городе среди людей…
А как часто я выезжаю на природу? Давно ли я чувствовал себя «гораздо лучше»?
Когда в последний раз был за городом?
Всегда у меня какие-то сложности, всё время я в чём-то погрязаю.
7
О мире, про который Йен упоминала не единожды, я тосковал.
Я полюбил его за нетронутость и отдаленность. А главное – за невозможность постижения, что позволяло ему оставаться несбыточной мечтой.
Она называла его Раем.
Было такое время на Земле, когда жили только Адам и Ева. Их жизнь протекала легко и свободно, не перегруженная запретами. И всё это прекратилось в тот момент, когда они совершили первый грех… Возродить Рай в силах людей. Возможным это станет только тогда, когда человек перестанет искать причины своих неудач в ком-то, а – только в себе. Это и будет настоящим триумфом, торжеством. Словом, это будет настоящее.
– Или тоска по-настоящему, – отвечал я. – Сказочный ваш мир придёт не сразу. Надо готовить для него, даже не почву под посев, а выкорчевывать пни под будущую распашку. Многое произойдет за это время. А ведь были люди, которые уже пытались делать что-то подобное, как-то приблизить. Но настоящее приходит не сразу. Надо, чтобы хоть что-то было за плечами. Когда в жизни отойдешь немного подальше, тогда и начинает тянуть к этим носителям настоящего: стихам Есенина и Рубцова, песням Высоцкого, прозе Шукшина. И это – даже не дело вкуса или эстетики, это – правда жизни, выверенная временем. Так и в вашем сказочном мире. Времени пройдет достаточно и голов полетит немало.
– И всё-таки это будет.
– Когда?
– Возможно, не так скоро, как хотелось бы.. Наша задача сделать для этого хоть что-нибудь, хоть как-нибудь.
– Как-нибудь, как-нибудь, как-нибудь, – процитировал я, – мы сойдемся в чудесном краю.
– Обязательно, – убежденно сказала Йен. – Конец света отменяется раз и навсегда.
Нечем было возразить на эту наивную веру. Хотя, может статься, это не она – наивная верующая, а я – наивный маловер.
Я ей сказал, что «если таких как вы не будут бить по рукам всякие теологи, власти и органы, а дадут полную свободу действий, только тогда что-то сдвинется с мёртвой точки».
Ведь, если говорить о нас, простых смертных, из прежней жизни я вынес следующее: «Раньше мы умели рассуждать, мы любили рассуждать, нас этому учили в институтах. И прав был тот, кто рассуждал идеологически выверенней. Теперь мы от рассуждений отошли, занялись делом, а по рукам нас бьют те, кто умеет рассуждать».
Она улыбалась и хлопала в ладоши.
– Да, – говорила при этом, – хорошее оправдание для бездействия.
Я отвечал, что не стремлюсь в бессмертие. Я своё отхватил и теперь, когда «грядет полтинник», имею совершенно другие планы.
Поневоле начинаешь думать о том, что оставишь детям. И тобою уже движет не тщеславие, не жажда известности, не стремление утвердить свое «я». Речь идёт о том, как тебя будут помнить: стыдиться или гордиться, восхвалять или порицать.
В общем, время собирать камни, дабы что-то из них построить, хотя бы мозаику.
На что она отвечала:
– Очень может быть. Одним планам сбыться суждено сразу, другим через какое-то время, а третьим – не суждено вовсе.
Что-то сосредоточенно обдумывала, манипулируя руками, то ли разогревая ладони, то ли разминая пальцы, затем изрекла.
– Настоящее сбывается только через страдание, но, дай Бог, чтобы ты избежал подобного, хотя…
– Ну, договаривайте, – попросил я нетерпеливо. – Что вам видится?
– Тебе лучше не знать, – ответила она. – Я тоже могу ошибаться. Ибо, прошлое мертво, а будущее не написано.
– Всё написано, – сказал я глухо. – И давным-давно. Вы что-то знаете? Тогда поделитесь, дайте мне хоть какую-то возможность избежать обычных ошибок.
– Ошибаться обязан всякий, – невозмутимо отвечала она. – Только Всевышний безгрешен. Но ошибка – не грех. Грех – бездействие.
– Это не ваши слова.
Я понял, что она ничего не скажет и оставил всякие попытки выведать грядущий свой день, решив, что времени ещё достаточно. Как я ошибался!
– Наших слов не существует вовсе, – отвечала мне Йен. – От сказанного ранее мы только повторяем и повторяемся. Вообще, в том, что ты говорил, есть зерно истины. Строительство – дело благородное, но относительно другого. Меня не волнует, кто и что обо мне скажет. Важнее то, что я сама о себе знаю, и как я сама себя чувствую.
Йен сделала глубокую паузу.
– Я отвечаю за свои действия только перед Творцом.
Я опешил, потом глуповато улыбнулся и спросил:
– Извините, конечно, но не громко ли сказано?
– Сказано, как есть, – ответила она. – Важно не как сказано, а суть сказанного: Он живет во мне и, когда у меня иссякают силы, я обращаюсь к Нему, прошу помочь, и Он помогает. Неизменно. Иногда, сознаюсь, бывают трудности при общении, но они, как при канале связи, помехи, которые создают… другие силы.
– Знаете, – сказал я, будучи уверенным, что меня водят за нос, – ваше утверждение выглядит слегка странновато, я бы даже сказал смешновато. Оно напоминает вечные ссылки священников на Господа Бога и Священное Писание, когда самим сказать уже нечего, а выглядеть запредельно мудрым необходимо. Но они хоть облечены саном. А вы, чем облечены? И какие такие другие силы?
Она снисходительно улыбнулась и ответила:
– Я ничем не облечена, кроме совести. Неужели ты думаешь, что всё на земле состоит из доброго и прекрасного?
– Как раз я так и не думаю, – буркнул я раздражённо.
– Плохо ты представляешь себе истинное положение вещей в мире, вот что я хочу сказать. И дело вовсе не в том, что плохих людей большинство, как раз наоборот…Почему же всегда и вечно возникает необходимость спасать хороших? Почему зло торжествует гласно? Почему Добро всегда так тихо?
– Не знаю, – ответил я честно.
– Да потому что происходит борьба равных. Когда и где эта равность может качнуться в любую сторону, не ведает никто. У зла предостаточно слуг, у Добра их – явный дефицит. Апологеты Добра слишком много думают, вместо того, чтобы действовать под руководством Избранных. Просто действовать, думать есть кому. Противоположная сторона – это как силы быстрого реагирования, им сказали, они сделали. Анализ ситуации – дело другое. И еще потому что Добро не творит такого, что дерзко себе позволяет зло.
– И что делать? – попытался я спросить связно.
– Есть действие, есть противодействие, – ответила она спокойно. – И есть панацея…Всё-таки есть, но она для нас пока недосягаема. Вижу, что ты не вполне веришь. Эх, Фома! Дай мне минутку, – попросила тихо, видя, что я собираюсь возражать дальше.
Йен встала рядом у окна, молитвенно сложила руки, подняла голову выше и тут же опустила её так, что подбородок касался груди.
Я ожидал какого-то подвоха, а потому скептически взирал на движения.
Вначале затрепетали пластиковые жалюзи на окнах, не трогая её волос.
Я ощутил это дуновение только глазами, на меня не веяло.
Потом она повернулась ко мне и подняла руки.
– Смотри! – прозвучал восторженный голос.
В ее руках медленно вырастал небольших размеров огненный шар.
– Видишь?
Я приподнялся, не веря себе.
– Господи! – вырвалось из меня изумлённо.
Она встряхнула руками и шар исчез.
Села напротив меня.
– Это не трюк, – сказала успокаивающе. – И не обман зрения. Это – Огненный Шар, он – единственная надежда человечества при исполнении всех его желаний. Это – огромная опора человечества в его борьбе за добро и справедливость. Конечно, это был не сам Шар, а лишь его имитация.
– Он не обжигал? – по-дурацки спросил я и тут же сделал попытку реабилитироваться. – Как вы… вам это удалось?
– Это не самое сложное в моей практике. Верить надо, дорогой, всего лишь верить.
Сознаюсь, меня это потрясло, но время спустя, я всё-таки списал произошедшее на усталость после трудового дня, на обман зрения и так далее. Словом, я не проникся.
О себе она не говорила. Только однажды, придя позже обычно, изрядно уставшей, на мой вопрос, кто реально ей помогал в жизни, печально поведала.
– Прежде всего – мама. Она меня духовно питала, к ней можно было всегда обратиться. И любая, даже самая мелкая и незначительная просьба, выполнялась тщательно и бережно. Детство было трудным, мы с сестрой делали всё сами, мама работала сразу в нескольких местах, чтобы дать нам самое необходимое, вот я и была за старшую. Наломаешься за день – сил нет. Отец к тому времени умер. Дома никого, сестренка ещё маленькая. Вот я беру в руки фотографию отца и сижу с ней, – Йен всхлипнула. – Всё ему рассказываю и плачу. А что было делать? Дача нас кормила, а обрабатывала её одна я: носила воду, копала землю, собирала урожай. Но – это бытовое, это еще можно пережить, или привыкнуть. Плохо по-настоящему сделалось тогда, когда меня стал предавать муж. Предавал он меня садистски, сознательно и целенаправленно. А приходя домой, изучающе смотрел мне в глаза, пытаясь в них найти ответ: делаю я так же как он, или нет? Имеет ли он полное право уже назвать меня так, как ему хочется?
Она глубоко вздохнула, вспоминая.
– У меня было несколько путей: запить, загулять, опуститься, то есть отомстить ему той же монетой. Ни по одному из них я не пошла. Мстить? Кому? Ему или себе? Кому от этой мести станет хуже? Стать такой же, как он, или остаться человеком?
Огонь, неведомый мне огонь, блеснул в её глазах и быстро погас.
– Соблазнов было много: сауны, машины, рестораны. Предложений тоже хватало. Нет, дорогой, у человека всегда есть выбор, он однозначен: порядочность.
После этих слов я как-то иначе посмотрел на свою «наставницу». Кто бы другой таким уверенным тоном говорил о «предложениях» – поверить было бы трудно. Но Йен – действительно прекрасная женщина! И в этой – рыночной – жизни обеспечить себя могла бы легко. А выбрала, почему-то, совершенно иную дорогу – гонений и лишений. Внезапно поймал себя на мысли, что на неё, как на женщину, я ни разу не посмотрел. Даже не знаю, сколько ей лет.
– Сейчас я помогаю многим, – продолжила она, – в том числе и тем, кто оказался в подобной ситуации. И знаешь, что я им советую, прежде всего? Оставаться человеком! Самый основной секрет современной целительской практики – убедить человека остаться человеком при любых обстоятельствах! Не превращаться в скотину, которую сегодня поведут пастись в одно место, завтра в другое, а послезавтра – на убой. Всё надо начинать с себя. Выстоять, не поддаться ничему, сохраняя своё достоинство. А что будут про тебя говорить – дело десятое. Я про себя знаю всё. Я и только я!
Эта неожиданная горькая исповедь произвела на меня гнетущее впечатление. Но теперь я знал, почему Йен в нашем городе. Она бежала, бежала от своего прошлого.
– Я заслужила право быть независимой. Я заслужила право говорить то, что говорю. Пусть тебя не шокирует моё постоянное «я», просто так удобней. Да и потом, я – это я и никого больше. Так вот, если я прошла путь искушений и соблазнов и не съехала, значит, то же самое по плечу любому.