- Льет как, а? - вежливо сказала Эша.
- Ага, - без энтузиазма ответила Полина таким тоном, точно это был ее персональный дождь, а Шталь наглым образом на него посягнула. - Чего не спишь, ребенок?
- Что-то мне не спится нынче. Психологически тяжелый день. Я покурю тут, если ты не против?
- Разумеется начнут сниться пауки, если постоянно ходить с ними в обнимку, - Полина откинула волосы, показав странно напряженное лицо, и вытянула из сестринской пачки сигарету. - Что я тебе говорила насчет твоей Бонни? Почему она у тебя на плече даже ночью?
- Ей страшно, - пояснила Эша.
- Теперь и мне страшно, спасибо.
- Ты - тетя взрослая, потерпишь... Ой, Поля, как же с тобой сложно, - Эша потерла щеку. - Но, с другой стороны, в последнее время я думаю, как же тебе сложно со всеми нами. Знать о том, что все постоянно врут. И знать то, о чем они врут. Слышать все, что прячут за словами. Столько лет... Это тяжело.
- А ты взрослеешь, ребенок, - отметила Полина, склоняясь к зажигалке.
- Поэтому ты ни с кем не встречаешься? Потому что все врут?
- Истину можно и не отделять от лжи, это непросто, но возможно, - Полина небрежно дернула плечом. - Но я не встречала человека, ради которого мне бы захотелось это делать. Разве что иногда мне приходится делать это ради тебя, ребенок,- сестра ехидно фыркнула и вновь устремила взгляд в дождь. - Потому что если отцеживать все твои выдумки...
- В таком случае, - решилась Шталь, - сейчас отцеживай их тщательно, потому что я хочу рассказать тебе нечто очень важное...
- Нет, не хочешь, - Полина одарила ее снисходительной улыбкой, всегда так болезненно действовавшей на шталевскую гордость. - Но считаешь нужным, потому что пытаешься быть честной со мной, в последнее время внезапно начав ценить наше некровное родство.
- Кошмар! - удрученно сказала Шталь, утыкаясь подбородком в перила.
- Иди спать, Шталь, - Полина кивнула в сторону дверного проема. - У тебя сейчас тяжелые дни, тебе нужно больше отдыхать. Я уезжаю в шесть...
- Ты ведь разбудишь меня?
- Я уезжаю только на неделю.
- Это неважно, - Эша выбросила сигарету в дождь, сунула Бонни в цветочный горшок, подошла и уткнулась подбородком сестре в плечо. - Разбуди, хорошо?
Полина молча обняла ее (второе объятие за каких-то два дня!) и притянула к себе. Несколько минут они тихонько смотрели на дождь, потом Полина странным голосом произнесла:
- Прости меня, Шталь.
- За что? - поинтересовалась Эша ей в плечо. - За то, что ты почти никогда не называешь меня по имени?
- Нет.
- Тогда за что?
- Этого я не могу тебе сказать.
- Ладно. Тогда я прощаю тебя за что угодно, - щедро сообщила Эша, переполненная родственными чувствами. Обниматься с Полей было здорово. Непривычно, но здорово. Неважно, за что она извиняется. Поля - последний человек на земле, от которого ей может грозить что-то плохое... ну разве что Поля может дать ей по шее - и то из-за чрезмерного волнения за глупую голову, которая на этой шее находится. - Ты разбудишь меня в полшестого, мы по-семейному позавтракаем, а потом ты поедешь по своим делам, я возьму свою фамильную швабру...
- Пообещай мне, что будешь осторожна, ребенок.
- Э-э, ну, конечно, - озадаченно согласилась Эша, - работа уборщицы ведь очень опасна...
- Для тебя с твоей уникальной способностью влипать в неприятности опасна любая работа, - сказала сестра со знакомой сварливостью, отворачиваясь и потирая бровь. - Идешь ты спать или нет?!
* * *
К утру от ливня не осталось и следа. Нигде не было ни лужицы, ни мокрого пятнышка, трамвайные рельсы вились по городу раскаленной, сверкающей вязью, в изобилии снующие по улицам желтенькие автобусы казались очень горячими, а краснокирпичные здания выглядели утомленными совершенно неосенней жарой. О дожде напоминали лишь листья кустов, испещренные грязными крапинками, да причудливые узоры на песчаных шайских отмелях. Также о дожде напоминала безгаражная шталевская "фабия", ночевавшая на открытой стоянке и щедро изукрашенная грязевыми пятнышками и отпечатками нахальных кошачьих лап, поэтому с утра, попрощавшись с Полиной, все еще не утратившей своего неожиданного милого родственного имиджа, Эша погнала машину на автомойку.
Вернув "фабии" первозданную чистоту, Шталь повела машину неторопливо, разглядывая городские улицы. Пока что она не видела никакого намека на то, что Говорящие вынесли свою деятельность за пределы веселого четырехэтажного здания. Продолжали возводиться новые дома, но в этом не было ничего необычного. В городе появилось очень много фонтанов и фонтанчиков, но и это не казалось особо странным. Город стал зеленее и обзавелся прорвой клумб, но Садовники вовсе необязательно были к этому причастны. У самой окраины на реке велось какое-то строительство, но определить, что именно это было, Эша не смогла. Вероятней всего, какой-то очередной ресторан. Немного странным было то, что в час пик на улицах было не так уж много машин и пешеходов, но это можно было объяснить тем, что все уже добрались до работы или еще не вышли из дома. Храм Воскресения к обновленным куполам получил отреставрированные стены, у городского музея была новая крыша, а у поврежденного много лет назад памятника Гоголю - новое лицо. А так все осталось по-прежнему - и кружево сосновых лесов, и козы у обочин, и разговорчивый дружелюбный люд. Взбодренная стройками и украшенная зеленью, на которой не отразилась летняя жара, Шая из сонной добродушной старушки превратилась в милую, с ленцой, тетушку средних лет, но осталась все такой же мирной, пасторальной, и оглядываясь вокруг, Шталь не на шутку усомнилась в ее защищенности. Что б не говорил тогда Ейщаров, посты не спасут от Лжеца, если он захочет проникнуть в город. Может, он уже здесь. Может, он - вон та безобидная старушка в просторном белом костюме, распятая между двумя поводками с толстыми пекинесами на концах, упорно тянущими каждый в свою сторону. Сейчас она повернется и...
Безобидная старушка повернулась, оказавшись безобидным старичком с папиросой в зубах, который, нисколько не заинтересовавшись шталевским лицом, выглядывающим в окно притормозившей машины, принялся поливать бранью обоих пекинесов, хрипевших на концах поводков. Эша хмыкнула, посмотрела на часы, ойкнула и погнала "фабию" к офису.
В вестибюле охранники вместо приветствия тут же сделали Шталь выговор.
- Вы чего это такую штуку без аквариума носите?! Здесь ведь теток полно - и не молоденьких. А вдруг с кем инфаркт?
Эша непонимающе проследила за указующими охранными перстами, судорожно ощупала голову и раздраженно извлекла из закрученных узлом волос отчаянно размахивающего лапами птицееда, с трудом сдерживаясь, чтобы не устроить ему хорошую порку. Да и устроила б, если б точно знала механизм порки пауков. Как он попал на ее прическу из закрытого террариума - непонятно. Впрочем, ей никогда не удавалось понять, каким образом Бонни устраивала свои побеги.
Сунув Бонни под майку и отчаянно гримасничая от производимой ею щекотки, Шталь кинулась к Степану Ивановичу в надежде одолжить у него какое-нибудь стеклянное вместилище, но кабинет Посудника был закрыт. Обитель братьев Зеленцовых, где она видела много больших ваз, тоже была заперта. Пробежав по этажам, Эша обнаружила, что довольно много сотрудников отсутствует на своих местах. У Михаила было открыто, но сам кабинет старшего Оружейника пустовал, а на двери висела записка, из которой следовало, что кабинет не заперт по каким-то техническим причинам.
"Кто вайдет - дам па шее!"
Эша не стала рисковать, спустилась и проверила ейщаровскую приемную. Там тоже было закрыто, и за стеклянными вставками дверной створки не было заметно ни единого движения.
Она вновь поднялась на второй этаж и заглянула в пустой кабинет Севы, но, помимо мебели, там так никого и не было. В соседнем кабинете Эша не нашла никого, кроме Байера, который посвистывал носом на кушетке, даже через нос выдыхая устрашающий по концентрации перегар. Игорь, судя по всему, очень остро переживал свое вступление в ряды Говорящих. Эша осторожно потрясла его за плечо.
- Игорь?.. А куда все подевались?
- Уйди! - страдальчески пробормотал Байер, закрывая голову руками.
Эша покинула кабинет, тихонько прикрыв за собой дверь, и озадаченно остановилась в коридоре. Неужели опять что-то произошло? Она вытащила сотовый с твердым намерением позвонить начальству, но тут со стороны лестницы донесся пронзительный гитарный перебор, и Шталь, одной рукой прижимая дергающуюся на животе майку, кинулась туда. Минуту назад на ступенях никого не было, но теперь там сидел Костя в обнимку с гитарой и грустил:
Листья осенние, листья вечерние
Тихо вальсируют в сумерках стылых.
Не отыскать уже звезд среди терниев
Спящим без имени в старых могилах.
Ветры и дождь съели все эпитафии,
Вашим надгробиям дав безразличие,
И не узнать, кто был предан анафеме,
Кто богом жил, кто казной, кто величием.
Все, кто дарил вам любовь или ненависть,
Сами уж сгинули в пропасти времени,
Лишь на погосте ненастную летопись
Небо ведет для вороньего племени.
Листья ткут танец в честь спящих без имени,
Вальс красно-желтый скользит над крестами -
Вальс поминальный, подернутый инеем,
Ветром рожденный на кладбище старом.
Голос у Шофера был довольно приятный, и Эша подумала, что если б Костя пел а-капелла, то от его музицирования можно было бы даже получать удовольствие. Увидев ее, Костя оставил гитарные струны в покое, чем принес Шталь несказанное облегчение.
- Привет. А ты на матч не идешь? Уже почти все там, а я тут жду Серегу, как дурак!
Эша с облегчением вспомнила, что вчера действительно кто-то упоминал про какой-то футбольный матч, а, значит, ничего серьезного не произошло. Она поспешно прижала край майки, из-под которого уже лезли на свет божий лохматые лапы, и Костя без особого интереса спросил:
- Что это там у тебя - паук твой? - он потянулся к шталевскому животу шевелящимися пальцами. - Тюти-тюти-тюти...
Эша возмущенно отпрыгнула, чуть не уронив Бонни, и снова подхватила край майки, ибо по лестнице, стуча каблучками, спускались тетя Лиля и тетя Зина в своих великолепных вязаных нарядах.
- Здорово! - приветствовал и их Костя. - И вы на матч не идете?
- Да ну, чего там делать? - тетя Лиля махнула пухлой ручкой. - Костенька, детка, ты не мог бы не играть, пока мы не уйдем?
- Не разбираетесь вы в музыке! - буркнул Костя.
- В том-то и дело, что разбираемся, - тетя Зина одернула свою тончайшую, сплетенную из голубых нитей накидку. - Мне вон знакомая одна рассказывала, на днях в каком-то ресторане один пианист так играл, что у всех в зале был оргазм!
- Во что это он играл, ваш могучий пианист, что его на весь зал хватило? - хихикнул Костя.
- Ни во что! На пианино он играл!
- От пианино такого не бывает. Вот от самого пианиста... но чтоб он весь зал?.. это как же надо?..
Швеи, не став слушать продолжения, презрительно фыркнули и унеслись прочь. Костя, продолжая хихикать, коснулся было гитарных струн, но Шталь, наклонившись, успела подсунуть ладонь под его пальцы.
- Что - такой важный матч, что всех сотрудников на него отпустили?
- Так сотрудники и играют, - удивился Костя. - Георгич хотел отменить в связи с обстоятельствами, но народ очень уж просил... - Шофер вдруг вскочил, брякнув гитарой и страшно вытаращив глаза. - Елки, чего ж я сижу, я ж запасным!.. Помню ж - забыл что-то?! Ты на машине?! Подбросишь?!
- Говорящий с машинами без машины? - изумилась Эша. Костя неопределенно покрутил пальцами.
- Тут свои тонкости... Так подвезешь? На Павловский.
- В гараже сам будешь убирать, - сказала Эша, никогда не упускавшая случая извлечь какую-нибудь выгоду.
* * *
Кажется, в дверь стучали уже не в первый раз. Шталь, восседавшая на перевернутом ведре, которое было не против этого, рассеянно посмотрела на нее и вновь погрузилась в свои мысли и эмоции. Последние представляли собой жуткую смесь из злости, растерянности, паники, любопытства, удивления и крайней озадаченности. Хризолит под стискивающимися на нем пальцами всеми своими атомами призывал к немедленному успокоению и покиданию душного помещения, а также хотел, чтобы Эша немедленно оставила его в покое. Бонни деловито исследовала швабру, высоко вздергивая кончики пушистых лап.
- Я знаю, что ты там, - вкрадчиво сообщила дверь. - Эша, нас зовут на совещание.
Шталь неохотно покинула ведерное сиденье, отперла замок, и внутрь ввалился Сева.
- Ты тут... ты чего в помещении без окон куришь?! Пожарная система...
- До свидания, - Эша развернула Севу и попыталась выставить в коридор, но он ловко проскочил у нее под рукой. - Чего тебе надо? Ты же вечно весь в делах. Вот и иди к своим табуреткам!
- Ой! - сказал в ответ Сева, увидевший Бонни.
- Не мешай мне обедать, - Эша вновь уселась на ведро и взялась за сигарету.
- Тебя кто-нибудь обидел? - грозно спросил Сева, драматически расправляя хилую грудь под своим официальным костюмом. Эша не ответила, щурясь на голую стену. - Что с тобой такое? Ты даже до середины матча не досидела. Мне казалось, тебе интересно.
- Тоже мне, интересное зрелище, потная толпа бегает за мячиком! - огрызнулась Эша. - Кто хоть выиграл?
- Первый и третий этаж, четыре-два, - Сева осторожно протянул руку к Бонни и тут же отдернул, когда птицеед занял оборонительную позу. - Скажи ей, что я хороший.
Эша скорчила гримасу, которая могла означать что угодно по Севиному выбору, пинком ноги вытолкнула тележку в коридор, сгребла птицееда и вышла из подсобки. Сева заковылял следом, встревожено, по-старчески, ворча и охая, словно заботливый дядюшка, у которого неожиданно сошла с ума любимая племянница.
Эше не хотелось признаваться, что на матче действительно было очень интересно. Никого посторонних на Павловском стадионе не было, если не считать компании подростков, поглощавших пиво на дальних трибунах, да и те, как выяснилось, были чьими-то родственниками. Ейщаровский офис выехал на Павловский практически в полном составе, и к тому времени, как на территорию стадиона прибыли Шталь и Костя, к сожалению так и не расставшийся с гитарой, часть офиса носилась по полю, часть сидела на скамейке запасных, а остальные азартно вопили на трибунах.
Эша ожидала увидеть некую затейливую игру с разговоренными мячиками, но это оказался самый обычный футбол с самым обычным мячом, если не считать того, что обе команды в равных долях включали в себя не только сотрудников, но и сотрудниц. И сотрудницам, без всякой дискриминации, так же ставили подножки, их так же роняли в траву, и они так же получали мячом по различным частям тела - со своего согласия или без оного.
Шталь, пробравшись в первые ряды, откуда ей призывно махал Сева, и угостившись у него холодной газировкой, вначале просто потешалась, не болея ни за какую команду. Все это было несерьезно, и ейщаровские сотрудники походили на галдящую толпу дошколят, которых вывезли за город. Ейщарова она увидела не сразу, зато тут же увидела на поле Михаила, который в редкие моменты передышки принимался всячески напрягать мускулы, пытаясь очаровать женскую половину как стадиона, так и команд; Сашку, взъерошенную и с ошметками травы в волосах, Аллу Орлову, смотревшуюся до отвращения идеально в своем спортивном костюмчике, запыхавшегося Марата и Глеба, не заметить которого было вообще невозможно. Парикмахер вносил в игру особое разнообразие, то и дело путая мяч с игроками, отчего кто-нибудь постоянно летел в траву. Смотреть на все это было очень весело, и Эша вволю насладилась, когда Лиманская получила мячом по голове, когда не-родственник, не рассчитав замаха ноги, плюхнулся на пятую точку, и когда на поле образовалась живописная свалка из Гарика-Ключника, Вадика-Оптика и братьев Зеленцовых. И только после этого Шталь обнаружила среди прочих Ейщарова, вначале совершенно его не узнав. По полю бегал какой-то полуголый темноволосый человек, невысокий, крепкого сложения, абсолютно не выделявшийся среди остальных игроков. Он так же, как и они, бил по мячу, убегал, догонял, периодически сцеплялся с кем-то, смеялся. Эша даже увела от него взгляд, продолжая искать Олега Георгиевича среди прочих футболистов, и тут темноволосый подбежал вплотную к трибунам, схватил протянутую ему кем-то бутылку воды, сделал несколько глотков, а прочее выплеснул себе на голову, отфыркиваясь и растирая ладонью воду по лицу и голой груди. Бросил бутылку обратно и, не заметив Эшу, стремительно умчался назад, а Шталь осталась сидеть, превратившись в статую с широко открытым ртом и все еще видя перед собой теперь уже знакомое и в то же время такое незнакомое смеющееся, мокрое лицо с яркими глазами и взъерошенными волосами. Потом слегка отмерла и пихнула локтем Севу, который, размахивая здоровой рукой, во всю силу своих легких болел за команду второго и четвертого этажа.