— Я не знаю, — отвечает он.
Молчу, жалея, что нельзя все исправить. Если бы только Донован не видел того поцелуя.
— Ничего пока не слышно? — интересуется он.
Качаю головой, благодарная за смену темы.
— Пока нет. Они полагают, что звонок поступит до конца сегодняшнего дня.
Глаза Донована расширяются.
— Черт. Она же такая… маленькая.
— Ты помнишь, как твоя мама работала в «Перемотке»?
Он подозрительно на меня смотрит.
— Странный вопрос.
— Ну а все-таки?
Брови Дона удивленно приподнимаются.
— Ну, не очень. Я был совсем маленький. Помню, что видел там тебя.
Он толкает мое колено своим.
Я нервно смеюсь. От соприкосновения наших тел меня бросает в дрожь. Сердце колотится, хотя я этого не хочу. Не знаю, что происходит, но я начинаю чувствовать себя уютнее рядом с Донованом, чем с Риком. Улыбаюсь и потихоньку скольжу пальцами выше по его руке. Он крепко обхватывает мою ладонь второй рукой. Я помню, как любила Рика, как целовала его, но не могу вспомнить, что при этом ощущала.
Донован наклоняется, чтобы поцеловать меня, но я колеблюсь. Думаю о Рике, о нашем с ним общем прошлом, которого уже нет, потому что я променяла его на этот безумный мир. Могу ли я все вернуть? Мои чувства к Доновану усилились. Могу ли я рискнуть тем, что чувствую к Доновану, всем, что мы с ним построили, ради надежды на то, что однажды Рик действительно сможет меня полюбить?
Прикусываю губу, и Донован гладит мою щеку тыльной стороной ладони.
— Чего ты так боишься?
Его глаза искренни и полны тепла.
— Того, что люблю тебя. Того, что могу потерять и тебя тоже. Того, что я неудачница, по уши увязшая в одном серьезном деле, о котором мне даже говорить нельзя.
— Мы вместе с этим разберемся, — шепчет Дон.
Когда он снова придвигается, чтобы поцеловать, у меня пропадает всякое желание сопротивляться. Закрываю глаза и наклоняюсь вперед навстречу его губам. Охотно принимаю его настойчивые поцелуи. Просто чувствовать, что кто-то хочет меня, любит и ценит — так здорово. Рик никогда не будет любить меня так, как прежде, я вижу это в его глазах. А когда я с Донованом, меня наполняют любовь и тепло. Боюсь думать о том, что это значит.
Поцелуи Донована становятся более напористыми, страстными. Он крепче стискивает меня в объятиях, и я мечтаю, чтобы весь остальной мир исчез. Хочу забыть о том, что надо спасать папу, Молли — да кого угодно, — и остаться здесь.
— Спасибо, — шепчу я по миллиону причин, и на лице Донована появляется потрясенная улыбка. — Спасибо, что не бросил меня.
— Я даже представить не могу, как тяжело тебе пришлось прошлой ночью.
Я вижу в его глазах заботу и страх.
Киваю.
— Мне нужно кое-что тебе рассказать, но ты не должен никому об этом говорить.
Дождавшись его обещания, я продолжаю:
— Мне звонили похитители. Они хотят получить какую-то вещь, которая раньше принадлежала им, но сейчас находится у меня.
Он оторопело таращится на меня широко распахнутыми глазами.
— Ты должна сообщить об этом полиции.
— Не могу, — настаиваю я. — Они навредят Молли.
Донован делает глубокий вдох и отсутствующим взглядом смотрит куда-то вдаль, явно пытаясь что-то придумать.
— Тогда нам нужно сходить и забрать документы.
У меня екает сердце.
— Ты знаешь, что они имеют в виду?
Дон дарит мне скептический взгляд.
— Разве сейчас время для шуток? Конечно я знаю, где они. Ты спрятала их в отделении «ИМКА».
Внезапно все становится ясным как божий день. Ключ в моем кошельке — от шкафчика. Я потрясенно открываю рот. Пытаюсь это скрыть, но безуспешно.
— Ты действительно не помнила?
— У меня выдалась тяжелая неделя, понятно? — отмахиваюсь я, обороняясь.
— Ладно, ладно, — поднимает Донован руки, сдаваясь.
Пытаюсь скрыть ухмылку.
— Прости. Так это все, что мне нужно? Всего лишь ключ. Ну, выглядит слишком просто…
Донован качает головой. Берет меня за руку и ведет из своей комнаты в кабинет. Там Дон залезает под стол, и я слышу, как он вытаскивает что-то из-под крышки. Выбравшись оттуда, он быстро сует в мою ладонь флэшку.
— Хранилище памяти не противозаконно! — восклицает она, поднимаясь с кровати. — Это хорошая компания, не из тех, что ввязываются в нелегальные дела. Не верь этим липовым статьям: их пишут для того, чтобы журналы продавались. Не переживай, Лара. Моя работа абсолютно безопасна. И когда мы вернем Молли, все снова придет в норму.
По ее тону становится понятно, что разговор окончен. Даже зная, что она лжет, часть меня верит ей. Она такая же хорошая лгунья, как и я.
Как только мама уходит, я составляю план побега. Мне нужно отправиться в «ИМКА» и найти те документы, но, выглянув из окна, я замечаю двух полицейских, охраняющих двор. Я ни за что не смогу выбраться отсюда, пока на улице светло. Надеюсь, получится ускользнуть попозже, когда стемнеет и все уснут.
Таков мой план.
У меня осталось всего тридцать часов.
***
Я пакую на ночь спортивную сумку. Когда укладываю фонарик, слышу, как снизу кричат, что ужин будет рано. Все на взводе, так что я тихонько выхожу в коридор, но у лестницы сталкиваюсь с Джексом. В его глазах мелькает удивление, но через секунду я вижу, как его лицо перекашивается от печали и гнева.
— Папа, прости, что я улизнула из дома утром после нашего разговора, — тихо говорю я и тянусь к его руке.
Он кивает, и на короткий момент я чувствую облегчение.
— Ты всегда даешь обещания, но они ничего не значат, Лара. Вот в чем вся проблема. Ты… слишком склонна к спонтанным поступкам. Тебе иногда нужно задумываться о том, как твои действия влияют на других людей.
Он разворачивается и исчезает на лестнице, оставляя меня с чувством вины.
Но я же могу ее вернуть. Мне всего лишь нужно самую малость времени подальше от ФБР.
Спускаюсь вниз поесть пиццы со всей семьей. Этот молчаливый странный ужин проходит в гостиной. Под стеночкой сидят и жуют агенты. Все это смахивает на похороны или бдения над гробом, когда никто не хочет говорить, но в комнате витает дымка дурных предчувствий. Мне в голову не приходит ни одной подходящей темы для разговора, как, очевидно, и всем остальным. Даже Майк трижды сворачивает пиццу, прежде чем остается удовлетворен результатом, и откусывает кусочек.
Чувствую потребность не откладывая выпить таблетку, чтобы остановить надвигающуюся головную боль, прежде чем меня накроет по полной. Встаю, упомянув, что собираюсь попить на кухне, когда с верхнего этажа доносится грохот.
Все вскакивают на ноги, и Джекс прижимает Майка к груди в стремлении защитить. Два агента мчатся наверх, а еще двое остаются с нами. Все думают, что в доме кто-то есть, но я в безопасности и абсолютно спокойна, словно все будет в порядке.
— Лара, — с болью в голосе выдавливает мама.
Бросаю взгляд на журналиста, вещающего с экрана телевизора. Хватаю пульт и увеличиваю громкость.
— Судя по всему, Джек, охранникам удалось вновь взять контроль в тюрьме в свои руки вскоре после того, как вспыхнул бунт. Пострадало несколько человек, но лишь один заключенный был серьезно ранен, и его увезли на вертолете в Центральную больницу штата Массачусетс. Больница его имя пока не разглашает, но ближайших родственников оповестят.
Это тюрьма, в которой находится мой отец. Когда позади мамы звонит телефон, я знаю, каких новостей следует ожидать.
Но Джек, ведущий из студии, еще не закончил разговор. Он продолжает:
— А что насчет просочившейся информации о том, будто бы в стенах тюрьмы была замечена женщина с… фиолетовыми волосами?
Во мне все замирает, и я поворачиваюсь к маме, застывшей с телефонной трубкой в руке. На ее лице появляется то, чего я еще не видела.
Страх.
— Ты ее знаешь? — требую я ответа, подходя к ней. — Ты знаешь женщину с фиолетовыми волосами?
Она качает головой.
— Нет, я… я не знаю, кто это…
— Лгунья, — рычу я. — У тебя же на лице все написано. Кто она?
Мама вешает трубку.
— Я не знаю! Ну, я ее видела. Мельком. Как привидение. Н-н-но-но я понятия не имею, кто она такая.
Закрыв лицо руками, она начинает плакать.
— Вы вместе работаете? На сенатора?
— Что тебе известно о моей работе с сенатором? — У нее гневно раздуваются ноздри.
Агенты ФБР возвращаются обратно. Очевидно, им не удалось никого обнаружить в доме. Мне бы следовало испытывать облегчение, но не получается. Джекс и Майк все еще здесь, но я забыла о них, буравя взглядом маму.
— Достаточно, — выпаливаю я. — Достаточно, чтобы быть в курсе твоих незаконных исследований. То хранилище памяти всего лишь прикрытие.
Мама ахает.
— Ты рылась в моих бумагах? У меня в кабинете? Проклятие, Лара! Ты хоть понимаешь, что натворила?
— Что ж, извини, если мне нужна была информация, — выпячиваю я грудь. — Я нуждалась в ответах, а ты никогда мне ничего не рассказывала. Все, что я получала — объятия да поцелуи, и, о, мы скоро поедем в отпуск, но знаешь что? Отпуск все никак не начнется. Ты твердишь об этом годами. Годами! Что может быть настолько важным, что ты не можешь со мной поговорить? Провести с нами время? Предполагалось, что мы должны быть семьей.
Мама плачет в сжатый кулак, но мне все равно.
— Чем работа на сенатора так важна, что ты наплевала на нас?
Джекс тянет меня за плечи.
— Хватит, Лара! Твоя мама и так через многое прошла. Иди к себе в комнату.
Разворачиваюсь на каблуках, испытывая желание ткнуть пальцем ему в лицо. Он понятия не имеет, что я сделала, чем пожертвовала.
— Сейчас же, юная леди, — повышает голос Джекс, хмуря брови и уставившись на меня надменным взглядом. Он в жизни так на меня не смотрел. Ни разу.
Приходится подчиниться, и я еще никогда не чувствовала себя такой одинокой.
Поднявшись в свою комнату, глотаю болеутоляющее, отпиваю несколько глотков воды и завожу будильник. Я так зла, что могу думать только о своем плане по спасению Молли.
Просыпаюсь в темноте с раскалывающейся головой, и по телу волнами разливается боль. Ничего не вижу, кроме мерцающих красных цифр на часах, которые показывают восемь вечера. Стук сердца отдается в голове громче, чем обычно.
Со стоном падаю на колени возле кровати и сжимаю переносицу. Это оно. В чем бы ни заключалась болезнь путешественников во времени, она меня убьет. Чувствую себя так, словно кто-то проводит овощечисткой вверх-вниз по моим косточкам, обнажая мышцы, а затем посыпает солью открытые раны.
Я умудряюсь подползти к столу и после нескольких попыток щелкнуть по стоящей на нем лампе. Мои конечности не хотят слушаться команд, которые я им посылаю. Дотягиваюсь до пузырька с ибупрофеном и долго вожусь с крышкой.
Таблетки рассыпаются во все стороны, и давление в голове нарастает. Сгребаю несколько штук и глотаю их, не запивая. Я даже не уверена, сколько, но я в отчаянии и могу сойти с ума, если эта пытка не прекратится. Кладу голову на стол, по щекам текут слезы. Слышу, как кто-то барабанит в дверь, и понимаю, что кричала.
— Лара? — Джекс снова стучит.
— Папочка?
На короткий миг зрение мне изменяет. Оно то возвращается, то ускользает вновь, как заезженная пластинка на проигрывателе диджея. Впиваюсь пальцами в ковер. Пульсирование в голове усиливается, и у меня вырывается громкий крик. Я съеживаюсь, разрываясь на части. Никогда не думала, что боль может быть такой пронзительной. Мое тело ведет борьбу за зрение, часть меня отчаянно сдерживает приближающееся воспоминание. Дверь распахивается, и от треска, с которым дерево сталкивается со стеной, мой мозг начинает пылать.
— О боже, Лара! — Джекс хватает меня за плечи и притягивает к груди.
Мое тело сводит судорогой, одного его прикосновения достаточно, чтобы заставить меня завопить.
— Миранда! — кричит он, даже не подозревая о том, какую сильную боль мне причиняет.
Поднимаю на него взгляд и бормочу:
— Прости меня.
Наверняка это мои последние слова. Лицо Джекса вращается, и когда мир начинает меркнуть, в моем мозгу что-то щелкает, словно складывается пазл.