Это ничуть меня не утешило, кроме того, я этому не верил. Мой старик говаривал, что чем больше законов, тем больше жуликов.
А еще он говорил, что мудрый человек должен быть всегда готов бросить свой багаж. С мною такое случалось на удивление часто и давно заслужил, чтобы меня называли мудрым.
— Гм, мистер Доути, а не знаете ли вы, что стало с Компанией Взаимного Страхования?
— Компания Взаимного Страхования? Чудесная фирма. Им сильно досталось во времена Паники, но они выстояли. А что, у вас и с ними договор?
— Нет.
Я не стал ничего объяснять, это было ни к чему. Я никогда не был в Компании Взаимного Страхования, у меня никогда не было с нею договора. Я не мог подать в суд на “Главную”; что за толк возбуждать дело против трупа.
Я мог возбудить дело против Белл и Майлза, если они еще живы, но разве это было не столь же глупо? У меня не было доказательств, никаких.
Кроме того, я не хотел судиться с Белл. С гораздо большим удовольствием я взял бы тупую иглу… и вытатуировал бы на видных местах ее тела “Не имеет законной силы”. Тут я вспомнил, что она сделала с Питом. Честное слово, любое наказание было бы для нее слишком мягким.
Вдруг я вспомнил, что Майлз и Белл собирались продать “Горничную” группе “Мэнникс”, из-за этого меня и уволили.
— Мистер Доути, а вы уверены, что от “Мэнникса” ничего не осталось? Разве не им принадлежала “Горничная”?
— “Горничная”? Вы имеете в виду форму, производящую бытовые автоматы?
— Да, конечно.
— Едва ли это возможно. Нет, этого не может быть, ведь “Мэнникс”, как таковая больше не существует. Конечно, я не могу утверждать, что между “Мэнникс” и Корпорацией “Горничные” не было никакой связи. Но я не верю, что между ними было что-то серьезное, иначе я знал бы об этом.
Я прекратил расспросы. Было бы хорошо, если бы Майлз и Белл потерпели крушение вместе с “Мэнникс”. Но с другой стороны, если “Мэнникс” владела “Горничными”, это должно было ударить по Рикки, причем не менее сильно. Главное, чтобы Рикки было хорошо, а на все прочее можно наплевать. Я поднялся.
— Что ж, спасибо за все, мистер Доути. Пойду восвояси.
— Не торопитесь. Мистер Дэвис. наша организация чувствует ответственность не только за букву контракта, но и за клиента. Вы, конечно, понимаете, что ваш случай — не первый в нашей практике. Наш совет директоров предоставил в мое распоряжение некоторые средства, чтобы клиенты на первых порах не испытывали нужды. Эти средства…
— Не надо благотворительности, мистер Доути. Но все равно, спасибо вам.
— Это не благотворительность, мистер Дэвис. Заем. Своего рода заем. Поверите ли, на таких займах мы почти ничего не теряем… и нам не хотелось бы, чтобы вы вышли отсюда с пустыми карманами.
Я обдумал это раз и другой. Я ведь даже не знал, сколько берут в парикмахерской за стрижку… а, с другой стороны, занимать деньги — это все равно, что плавать с кирпичом в руках… а небольшой заем мне вернуть так же трудно, как миллион.
— Мистер Доути, — сказал я медленно — доктор Альбрехт говорил, что я могу еще четыре дня валяться здесь в постели.
— Да, пожалуй, об этом написано в вашей карточке. Но мы не выбрасываем людей на улицу, даже по истечению договорного срока, если они не готовы.
— Рад слышать. А сколько стоит палата, питание и обслуживание?
— Гм. Но ведь мы не гостиница и не сдаем номера в нем. Но мы и не больница — просто мы помогаем клиентам войти в форму.
— Да, конечно. Но вы можете назвать хотя бы примерную стоимость?
— Ммм… и да, и нет. Здесь довольно сложная арифметика: нужно учесть обслуживание, наблюдение, диетическое питание, персонал и так далее. Я мог бы составить смету.
— О, не беспокойтесь. Сколько стоит помещение и питание0
— Это не совсем в моей компетенции. Пожалуй… где-то около ста долларов в сутки.
— Я ухожу на четыре дня раньше. Можете вы ссудить меня четырьмя сотнями?
Он не ответил, но продиктовал своему механическому помощнику несколько цифр, а потом отсчитал мне восемь пятидесятидолларовых банкнот.
— Спасибо, — искренне сказал я, забирая их. — Будь я проклят во веки веков, если задержусь с возвратом. Обычные шесть процентов? Или больше?
Он покачал головой.
— Это не заем. Поскольку вы так захотели, я погасил эту выдачу (поставив против неиспользованного вами срока.
— О, мистер Доути, я же не хотел принуждать вас. Конечно же, я готов…
— Не надо. Мой помощник уже зафиксировал выдачу. Или вы хотите, чтобы у наших ревизоров заболела голова из-за каких-то четырехсот долларов? Я приготовил для вас гораздо больше. Взаймы.
— Ну, хорошо, — сдался я, — не буду спорить. Скажите, мистер Доути, а сколько стоят эти деньги? Какие сейчас цены?
— Ммм… так, сразу трудно ответить.
— Дайте мне хоть одну зацепку. Сколько стоит еда?
— Весьма немного. За десять долларов вам подадут вполне приличный обед… если вы позаботитесь выбрать ресторан средней руки.
Я поблагодарил его и ушел с теплым чувством. Мистер Доути напомнил мне нашего армейского казначея. Казначеи бывают двух сортов: одни показывают вам параграф инструкции, согласно которому вы не можете получить то, что вам причитается; другие мусолят инструкцию до тех пор, пока не найдут параграфа, по которому вам причитается даже больше, чем вы ожидали.
Доути относился ко второй разновидности.
Санктуарий стоял на Уилширской дороге. Перед ним были разбиты клумбы, росли кусты, стояли скамейки. Я присел передохнуть и поразмыслить, куда идти — на восток или на запад. Все-таки я был сильно потрясен, хотя и старался не обнаружить этого перед мистером Доути — денег в моем кармане должно было хватить на пропитание в течение недели.
Но солнце светило ярко, полосы дороги приятно гудели, я был молод (по крайней мере — биологически), у меня были мои руки и голова на плечах. Насвистывая “Алилуйя, я бездельник”, я достал “Таймс” и просмотрел колонку найма.
Я подавил в себе порыв просмотреть раздел “Инженеры-профессионалы” и решил изучить спрос на неквалифицированную рабочую силу. Таких почти не требовалось. Я еще нашел этот раздел.
VI
Работу я получил через день, в пятницу, пятнадцатого декабря. Кроме того, я получил кое-какое представление о нынешних законах и совершенно запутался во всем, что касалось слов, действий и ощущений. Я открыл для себя, что реориентироваться по книгам ничуть не лучше, чем изучать по книгам секс — на деле все совершенно по-другому.
Уверен, что мне было бы гораздо легче, окажись я в Омске, Сантьяго или Джакарте. В чужом городе чужой страны я бы знал, что обычаи совсем другие, а в Большом Лос-Анджелесе я подсознательно считал, что ничего не изменилось, хотя и видел перемены Конечно, тридцать лет — пустяки; за свою жизнь человек видит гораздо больше перемен. Но не все разом.
Одно слово я по наивности использовал неправильно и присутствовавшая при сем леди оскорбилась. Только то, что я был Спящим — я поспешил объяснить это — удержало ее мужа от решительных действий. Я использую здесь это слово не как непристойность — для этого я достаточно хорошо воспитан, а просто для того, чтобы объяснить, что во времена моего детства никто не писал его, озираясь, на тротуарах. Посмотрите его значение в старом словаре.
Это было слово “Кинк”.[25]
Над некоторыми словечками стоило пару раз подумать, прежде чем сказать. Не то, чтобы они были табу, просто изменилось их значение. Например, слово “хозяин” означало человека, укравшею вашу одежду. Отчего и почему — неизвестно.
Похоже, я отвлекся. Так вот, работа моя состояла в том, что я превращал новехонькие лимузины в металлолом, который после отправляли в Питтсбург.[26] “Кадиллаки”, “Крайслеры”, “Эйзенхауэры”, “Линкольны”, — самые шикарные, большие и мощные турбо-мобили всех сортов, не наездившие и километра. Их цеплял челюстной захват, а потом — бах, трах, тарарах! — и готово сырье для домен.
Поначалу это меня возмущало — сам я пользовался дорогами и денег на автомобиль у меня не было. Я громко объявил о своих мыслях и чувствах — и чуть не лишился работы… слава богу, начальник смены вовремя вспомнил, что я Спящий и в самом деле ни черта не понимаю.
— Это азбука экономики, сынок. Государство оплатило производство этих автомобилей, чтобы как-то поддержать цены. Они выпущены два года назад и никогда не будут проданы… И вот теперь правительство решило избавиться от них и продать как лом. Домны не могут работать на одной руде. Ты должен бы знать это, хотя из Спящих. Кроме того, высокосортной руды не хватает и спрос на металлический лом все время растет. Эти машины нужны металлургам.
— Но зачем их вообще выпустили, если знали, что никто их е купит? Это же расточительство.
— Это только с виду расточительно. Ты хотел бы, чтоб люди стались без работы? Чтобы упал жизненный уровень?
— Ну, ладно, а почему бы не продавать их за границей. Там за них, наверняка дали бы больше, чем здесь, где они идут как лом.
— Что! — и взорвать экспортный рынок? Кроме того, если бы ты начали продавать их по бросовым ценам за границей, на нас бы все окрысились — Япония, Франция, Германия, Великая Азия, словом — все. Представляешь, что бы случилось? Началась бы война! — Он перевел дух и вернулся к отеческим интонациям. — Сходил бы ты в библиотеку, взял пару книжек. А то ты ничего не знаешь и у тебя неверные представления о вещах.
Я заткнулся. Я не стал говорить ему ни о том, что все свободное время проводил в библиотеках, ни о том, что был инженером — это было бы все равно, что прийти к Дюпону и заявить: “Сир, я — алхимик. Вам не нужен специалист моего профиля?”
И все-таки, однажды я вернулся к этому вопросу. Я заметил, что лишь немногие из этих автомобилей были вообще способны ездить. Сработаны они были неряшливо, не хватало основных приборов или кондиционеров. Однажды я заметил, что зубья дробилки сминают пустой, без мотора, капот и сказал об этом начальнику смены.
— Великий Юпитер, — ответил он, — неужто ты, сынок, думаешь, что кто-то будет возиться с этими машинами. Они были обречены на слом задолго до того, как сошли с конвейера.
Я снова заткнулся, теперь уже надолго. В технике я разбирался хорошо, а вот экономика всегда была для меня материей мистической.
Зато у меня была куча времени для размышлений. Моя работа была совсем не тем, что я привык называть этим словом — все делал Фрэнк в различных своих воплощениях. Фрэнк и его братья обслуживали дробилку, двигали автомобили, взвешивали и убирали лом, вели счет, мне же оставалось стоять на небольшой платформе (сидеть мне не дозволялось), держа руку на переключателе, который останавливал все и вся, если что-нибудь шло наперекосяк. Ничего такого ни разу не случалось, и я вскоре сообразил, что лишь дублирую одну из цепей — она тоже могла остановить всю работу и вызвать ремонтников.
Ну, ладно, в конце концов, эта работа приносила мне двадцать один доллар в день, доставляла мне хлеб насущный. Лиха беда начало.
После вычетов на социальное страхование, в профсоюз, подоходного налога, оборонного налога, в больничную кассу и фонд взаимной помощи мне оставалось долларов шестнадцать. Мистер Доути явно перехватил, говоря, что обед стоит десять долларов; этих денег хватало на три приличных обеда, если, конечно, вам не приспичит откушать настоящего мяса. Что до меня, то я вовсе не считал, будто выращенный в колбе бифштекс хуже гулявшего по пастбищу. Насчет настоящего мяса поговаривали, что оно радиоактивно, так что я был вполне счастлив, потребляя суррогат.
С жильем дело обстояло похуже. Шестинедельная Война обошла Лос-Анджелес стороной и в него хлынула чертова куча беженцев (фактически, я тоже был одним из них, хотя в те времена се таковым не считал) и никто из них, похоже, так и не вернулся к родным пенатам, даже те, кто поначалу собирались. Когда я заснул, населения в городе, мягко выражаясь, хватало, а уж теперь он был набит, словно дамская сумочка. Может быть, не стоило избавляться от смога — в 60-е годы не было лучшего средства, чтобы выкурить людей из больших городов.
А сейчас бежать стало не от чего.
В тот день, когда я вышел из санктуария, у меня в мозгу сформировался список основных дел: я должен был (1) найти работу, (2) найти жилье, (3) обновить свои знания по специальности, (4) найти Рикки, (5) снова стать инженером, если это не выше человеческих сил, (6) найти Белл и Майлза и решить, как с ними расправиться, не попадая при этом в тюрьму, и (7) — прочие дела, помельче: отыскать исходный патент на Работягу и проверить, действительно ли в его основу лег Умница Фрэнк (не то, чтобы это было самым главным, просто для примера); разузнать историю “Горничных, Инкорпорейтид”, и т. д.
Я выстроил все свои дела по пунктам вовсе не потому, что собрался жестко придерживаться очередности, просто давным-давно, еще будучи инженером-первогодком, я понял, насколько это удобно. Естественно, исполнение одного пункта не мешало одновременно исполнять другой. К примеру, я надеялся отыскать Рикки, а может быть Белл и K°, и в то же время превзойти современную инженерию. Но есть вещи более важные и менее важные: сперва следовало найти работу, а уж потом охотиться, ибо доллары и в 2000 году оставались ключом ко всем дверям… и это особенно ясно, когда их мало.
Когда в шести местах мне отказали, я счел за благо убраться в район Сан-Бернардино и попытать счастья там, благо хода туда было десять минут. Мне надо было где-то переночевать, чтобы утром встать как можно раньше и быть первым в очереди на бирже труда. Я записал свое имя в список ожидающих и пошел в парк. Что еще я мог сделать? Почти до полуночи я прогуливался по парк чтобы согреться, а потом сдался — зимы в Большом Лос-Анджелесе субтропические, именно “суб.” Я приютился на станции Уилширской дороги… и часа в два ночи меня замели вместе с прочими бродягами.
Тюрьмы изменились в лучшую сторону. Там было тепло и таранов, похоже, всех повывели.
Вскоре всех нас вызвали из камеры. Судья оказался молодым парнем; он даже глаз не поднял от газеты, объявляя:
— Все — по первому разу?
— Да, ваша честь.
— Тридцать суток или освобождение под залог. Следующих.
Нас начали выталкивать, но я не двинулся с места.
— Одну минуту, Судья…
— Что? Вы чем-то недовольны? Виновны вы или не виновны?
— Гм, я, право, не знаю, ибо мне не ведомо, что я такого сделал. Видите ли…
— Вы хотите обратиться к адвокату? Я помогу вам связаться с ним, и он может опротестовать мое решение. Срок апелляции — шесть дней с момента вынесения приговора… это ваше право.
— Гм, не знаю. Может быть, я выберу освобождение под залог, хотя не уверен, что мне этого хочется. Чего я в самом деле хочу, так это получить от вас совет, если вы будете так добры.
Судья сказал приставу:
— Вызовите остальных. — Потом повернулся ко мне. — Бросьте. Мой совет вам наверняка не понравится. Я довольно давно на этой должности и до тошноты наслушался всяких слезных историй.
— Честное слово, сэр, от моей вас не стошнит. Видите ли, я только вчера вышел из Санктуария и…
Он глядел на меня с искренним отвращением.
— А, так вы один из этих? Хотел бы я знать, о чем думали наши деды, сбрасывая своих подонков на наши головы и шеи. Они, наверное, считали, что нам будет недоставать людей… особенно тех, кто и в свое-то время немного стоил. Хотел бы я отправить вас обратно в ваш затертый год, чтобы вы объявили там всем и каждому, что будущее отнюдь не усеяно, повторяю, не усеяно золотом. — Он вздохнул. — Хотя, я уверен, что толку от этого было бы мало. Ну, ладно, что вы от меня хотите? Дать вам еще шанс? Но ведь не пройдет и недели, как вы снова очутитесь здесь.
— Не думаю, судья. У меня достаточно денег, а потом я найду работу и…
— Вот как? Так почему же, если у вас есть деньги, вы бродяжничаете?
— Мне даже слово-то это незнакомо.[27]