Лес являл собой целый мир.
И брангийцы с детства умели в нём жить, знали все тайны, видели опасности, находили общий язык с обитателями, пользовались щедрыми дарами и не забывали заботиться о главном богатстве своей земли. На Менсале брангийцев называли лесовиками, только их, и даже обитающие чуть севернее мриты, половину провинции которых занимал тот же лес, не удостоились такой чести. «Одно дерево – это дерево, десять деревьев – роща, пятьдесят деревьев – лес, и в нём живет брангиец» – так говорили на Менсале, и тем удивительнее казался факт, что дочери губернатора Бориса впервые оказались в настоящем брангийском лесу уже подростками, то есть значительно позже, чем могли бы, чем диктовала жизнь Брангии…
Мирная жизнь.
Война наполнила знаменитую «бранву» бесчисленными минными полями, ловушками, «секретами» и прочими смертоносными сюрпризами, призванными оградить выбранные для жизни территории от чужаков. Кто выбирал? Кто угодно. «Свободные сотни» соседствовали с вооружёнными поселенцами, бежавшими под защиту родного леса от ужасов гражданской бойни, с безжалостными грабителями, скрывающимися в непроходимых чащобах после беспощадных набегов, с одиночками и целыми подразделениями из распавшейся армии, здесь жили те, кто искал мира, и те, для кого миром стала война. «Бранва» стала Менсалой в миниатюре, раскололась на секторы, между которыми периодически вспыхивали конфликты, поход в неё мог стоить жизни, и потому молоденьких сестёр Брангийских долгое время заставляли изучать красоты природы в тщательно охраняемом парке губернаторского дворца. В маленьком, упорядоченном, худосочном парке, в котором сёстры знали каждое дерево, каждый куст и каждый цветок. И они с жадностью слушали рассказы взрослых о бескрайней «бранве», о высоченных бранах, о сказочном лесе, край которого девочки видели с самой высокой башни дворца. Видели, но не приближались, поскольку и путешествия по земле, и уж тем более путешествия на цеппеле губернатор Брангийский детям не дозволял. Во время одного из покушений Борис потерял горячо любимую жену и с тех пор не спускал глаз с дочерей, оберегая их от всех невзгод, какие только мог представить.
И потому тот день, когда они с Артемидой впервые оказались в знаменитом лесу, Агафрена запомнила на всю жизнь. В тот день она обрела свободу. В тот день она впервые была по-настоящему счастлива.
Тогда губернатору Борису удалось подкупить несколько «свободных сотен», договориться с мирными поселениями, клином войти в северо-восточный массив «бранвы» и зачистить его от всех, кто не признал его власть. Учитывая специфику провинции, это был огромный успех, губернатор лично отправился на северо-восток с инспекционной поездкой, и дочери упросили взять их с собой. Путешествие на цеппеле, а затем долгие прогулки по лесу произвели на девочек неизгладимое впечатление, но в отличие от Артемиды, которая с неменьшим энтузиазмом восприняла последующую затем поездку к морю и радовалась только тому, что они наконец-то покинули опостылевший дворец, Агафрена влюбилась в лес раз и навсегда, «заболела» им, следила за тем, чтобы из её окон по возможности открывался соответствующий вид, и именно деревьев ей отчаянно не хватало в унылой Камнегрядке.
– Скучаешь?
– Можно сказать и так, – едва заметно улыбнулась Агафрена, откладывая книгу – дамский роман модной писательницы с самой легкомысленной планеты Ожерелья, а может, и всего Герметикона – веселой и жизнерадостной Анданы. По мнению Вениамина, чтиво отличалось излишней фривольностью, однако примитивные проблемы персонажей и забавные ситуации, в которые они попадали, были настолько далеки от жестокой реальности Менсалы, что Агафрена настояла на своём праве читать подобную литературу. Она не бежала в сладкий мир романтики, она отвлекалась. – Развлечений тут немного.
– Извини, что выбрал для экспериментов такую глушь, – Холь охотно поддержал шутливый тон собеседницы.
– В Мритске тоже не очень весело, – отмахнулась женщина. – Я была рада сменить обстановку.
– Полюбоваться на закаты…
– Да.
– Поскучать с книжкой…
– Да.
– Увидеть необычное…
– Если у тебя получится.
Они встретились на башне Трёх геологов… Агафрена так и не решилась спросить мужа, откуда взялось это название. Возможно, несчастные сидели в ней, со страхом ожидая своей участи, возможно, их в неё вмуровали – с Вениамина станется, – и потому уточнять не было никакого желания… Перед башней как на ладони лежало озеро, а если повернуть голову налево, к северу, то взгляд упирался в монтажную зону и притянутый к земле рундер. Второй «бублик», то есть первый, тот, который откроет короткую серию экспериментов, уже закончил монтаж и покачивался в воздухе, составляя компанию «Легавому Ке» и «Повелителю неба». На фоне строгих боевых кораблей «Исследователь-1» выглядел забавно, а особенно веселил болтающийся в пятидесяти метрах под цеппелем Накопитель, вызывающий у работяг массу ассоциаций. Агафрена знала, с чем сравнивали этот важнейший блок обитатели Карузо, но не находила их примитивные остроты забавными.
– Лимонаду?
– Пожалуй.
– Налей мне тоже.
– С удовольствием. – Инженер извлёк из ведерка с растаявшим льдом ещё холодную бутылку и наполнил два бокала. – Пожалуйста.
На верхней площадке Трёх геологов обычно размещался зенитный расчёт, однако сейчас пулемёты были зачехлены и сдвинуты как можно дальше, зато появилось несколько кресел, столик и зонтик: Агафрена полюбила бывать на башне по утрам и вечерам. Охранники уединению не мешали, всегда оставались на предпоследнем этаже, слуга составлял им компанию, и потому разговор Алоиза и Агафрены тёк вполне свободно.
Уверившись, что их не подслушивают, они начали говорить друг другу «ты».
Как давно привыкли.
– Где Вениамин?
– На охоте.
– Странно, что цеппели здесь, – обронил Холь, демонстративно покосившись сначала на импакто, потом на доминатор.
– При чём тут цеппели? – не поняла женщина.
– Я слышал, Веня любит расстреливать зверей из пулемёта с низко идущего цеппеля.
– Ты слышал или ты видел?
– Слышал.
Агафрена вздохнула, после чего покачала головой и печально произнесла:
– Нет нужды оскорблять моего мужа больше, чем он того заслуживает. Вениамин – очень плохой человек, однако охоту он любит, особенно классическую, конную, и никогда не опускается до того, о чём ты только что сказал.
– Извини.
Она промолчала.
Алоизу очень хотелось прикоснуться к женщине, хотя бы на мгновение, хотя бы мимолётно, например, провести ладонью по её руке, чуть пожать, почувствовать тепло, но… но он сдерживался. Их не подслушивали, но наблюдали с площадки соседней башни, и следовало быть осторожными с жестами. Поэтому Холь не позволял себе приближаться к любимой ближе чем на два шага.
– Как долго продлится развлечение?
– Вениамин уехал задолго до рассвета и вернётся ближе к вечеру. Сегодня на ужин будет дичь… – Агафрена допила лимонад, вернула бокал на столик и очень светски осведомилась: – Неужели ты и в самом деле не слышал шум отъезда? Охотники так орали, что даже в Мритске вздрагивали.
– Я крепко сплю.
– Как человек с чистой совестью?
– Как человек, который абсолютно спокоен.
И это замечание напомнило Агафрене о теме, ради обсуждения которой она и позвала инженера на башню.
– Тебя не беспокоит эксперимент?
– Я всегда спокоен перед экспериментами, – улыбнулся Холь.
– Почему?
– Потому что не боюсь за результат. – Он облокотился на крепостной камень, поднял задумчивый взгляд к замершему в синеве неба рундеру и несколько иным тоном продолжил: – Если получится – хорошо. Если не получится, я стану опытнее, умнее и добьюсь своего чуть позже. Я не боюсь времени.
– Но оно идёт.
– Именно поэтому, Агафрена. Глупо бояться того, что нельзя изменить. Время – данность, от него никуда не деться, его можно лишь принять.
– Ты принял? – тихо спросила женщина.
Алоиз понял, что она имеет в виду, понял без объяснений, которые в их общении не требовались, понял и утвердительно кивнул:
– Мне пришлось, Агафрена. Я стал верить времени, потому что оно действительно лечит и… и помогает. Я убедился.
– Может, тебе помог Бог?
– Ты в это веришь?
– Я? – Женщина криво улыбнулась. – Последние годы я верю только в то, что вижу…
А когда-то, всего несколько лет назад, молоденькая Агафрена верила в любовь. В страстную, обжигающую, всепобеждающую любовь. И вера её была крепка, несмотря на менсалийские ужасы, подлости и предательства, кровавые погромы и страшные сражения. Агафрена верила, потому что перед её глазами разворачивалась удивительной красоты история взаимной любви прекрасного учёного принца с планеты Луегара и очаровательной Артемиды.
В то время Брангия вышла на пик своего могущества, армия, победоносно зачистившая лес, не имела ничего против завоевательного похода, и губернатор Борис всерьёз нацелился на южного соседа, намереваясь коротким, но мощным ударом присоединить его земли. И искал серьёзных союзников, готовых поддержать не только деньгами, но и войсками. Луегара на роль такого союзника не претендовала, так что в её сферопорту, в Мрадаграде, губернатор встречался с тинигерийцами, которые были не прочь укрепить своё влияние на опасной, но богатой валерицием планете. Борис проводил дни либо в переговорах, либо в подготовке к ним, а Артемида – Агафрена тогда серьёзно заболела и не смогла сопровождать отца в поездке – наслаждалась театрами, музеями, синематографом, художественными галереями, в общем, всем тем, чего была лишена на Менсале, и именно в опере ей представили инженера Холя – знаменитого луегарца, знаменитого учёного и знаменитого холостяка. Впрочем, последний пункт не имел особого значения: чувство накрыло их с головой, и вряд ли его могло заглушить хоть что-то в этом мире.
Уже на следующий день Алоиз познакомился с Борисом Брангийским, предоставил в его распоряжение все свои связи и обширные знакомства, поспособствовал заключению нескольких выгодных контрактов и предложил собственные услуги в деле переоснащения брангийских электростанций. Губернатор дураком не был, прекрасно понял причину неожиданного рвения учёного луегарца, предложил расставить точки над «i», услышал ожидаемое, пригласил дочь, осведомился её мнением и в конце разговора дал благословение на брак.
Счастливый тем, что его дочь покинет истерзанную родину.
Приготовления, свадьба, путешествие в Ожерелье, возвращение в Луегару, большой дом на берегу моря, светская жизнь – положение супруги известного человека обязывало, – благотворительность, мир искусств, а главное – любимый человек рядом… Агафрена восхищалась жизнью сестры. Немножко завидовала, не без этого, но в первую очередь радовалась, искренне надеясь, что её судьба сложится приблизительно так же, но…
Но Менсала жестока.
Через два года после свадьбы Артемиды рядом с Агафреной появился любящий мужчина, однако воспоминания об обстоятельствах его появления вызывали у Агафрены злые слёзы.
Через два года после свадьбы сестры Агафрена Брангийская была похищена.
С идеей присоединить соседнюю провинцию пришлось распрощаться, однако старый Борис по-прежнему оставался «на коне». Он полностью контролировал Брангию, он командовал пусть небольшой, но прекрасно обученной и оснащённой армией, он обладал авторитетом и… Эйфория от успехов привела к расслабленности. А расслабленность – к беде. Отказывая сватам Вениамина, Борис понимал, что северный сосед будет недоволен, но даже представить не мог, какие формы примет это неудовольствие. Забыл о публичном заявлении Мритского, что он восхищён красотой Агафрены. Не сообразил, что после этих слов тот не остановится.
Ещё через неделю четыре импакто Вениамина блокировали доминатор, на котором Агафрена отправилась гостить к Артемиде, принудили его приземлиться, сняли с борта главную пассажирку и доставили её в Мритск. Тем же вечером состоялась свадебная церемония, на которой никто не задавал невесте глупых вопросов, а затем – первая брачная ночь, имевшая все признаки изнасилования.
– Когда ты проведёшь эксперимент? – поинтересовалась Агафрена, тоже поднимая глаза к парящему рундеру. Чтобы не мешал зонтик, ей пришлось немного податься вперёд.
– Завтра, в первой половине дня, когда точка перехода будет активна, – тут же ответил Холь. – У нас всё готово.
– Абсолютно всё?
– Последнюю поверку я проведу после обеда. – Если Алоиз и удивился неожиданному интересу женщины, то никак этого не продемонстрировал.
– Насколько далеко от форта отойдёт рундер?
– Если пожелаешь, то мы останемся рядом, – пожал плечами инженер. – И ты сможешь наблюдать за ходом эксперимента с этого самого кресла.
– Главное, чтобы всё закончилось до наступления жары, – с наигранной томностью произнесла Агафрена. – После полудня здесь становится невыносимо.
– Договорились.
Желание поцеловать любимую стало невыносимым, Холь едва сдерживался.
Агафрена и походила, и не походила на его покойную жену. Внешне – как две капли воды. Алоиз не сомневался, что если бы Артемида дожила до возраста сестры, то выглядела бы так же: свежа, наполнена женственной силой, красива… Красива настолько, что перехватывает дыхание и путаются мысли. Красива настолько, что ради неё можно и убить, и умереть. Красива…
Но было и отличие: характером Агафрена была полной противоположностью яркой и энергичной сестре. Тихая, спокойная, предпочитающая коротать время с книжкой, мягкая… Наверное, только эти качества позволяли ей до сих пор находиться рядом с Вениамином.
Точнее, Алоиз не сомневался, что именно эти качества.
– Вчера вечером мы провели совещание, – продолжил импровизированный доклад Холь. – «Легавый» и «Повелитель» отступят на четыре лиги к югу, а мы отведём «Исследователя» на две лиги к северу. – Инженер махнул рукой, указывая приблизительное направление. – Но всё равно останемся в поле зрения.
– Ты планируешь быть на рундере?
Вопрос прозвучал очень странно, поскольку ответ был очевиден: «Да! Где же ещё?» И эта странность призвала Холя к осторожности.
– Да, я планирую быть на «Исследователе», – кивнул он, глядя Агафрене в глаза. – Эксперимент не только интересен мне, как его инициатору и ученому, – он важен сам по себе. Если всё пройдет успешно, мы перевернём историю Герметикона, наше открытие потрясёт мир, и поэтому я обязан…
– Чтобы войти в учебники истории, не обязательно рисковать лично, – сухо заметила женщина.
– Не понимаю? – растерялся Холь.
– Что изменится, если кто-то другой нажмёт на рубильник?
– Ну, принципиально…
– Вот и хорошо, – негромко, но безапелляционно отрезала Агафрена, крепко сжимая книгу. – Я прошу тебя не принимать участия в эксперименте.
– Что?
– Мы с Вениамином будем наблюдать за ходом эксперимента отсюда, с башни. Я хочу, чтобы ты составил нам компанию.
– Почему?
– Я так хочу.
И растерянный Алоиз понял, что спорить бесполезно.
* * *
– Удивлён, что вы не пробовали это вино, Саймон. Вы – настоящий ценитель красного… а вы, насколько я могу судить, именно настоящий, так вот, вы обязаны, просто обязаны были давным-давно насладиться букетом знаменитого Верпичайского Чёрного Старого.
– Я много слышал о нём, – вежливо отозвался Фил, – но не имел удовольствия пробовать. Менсала – не лучший мир для ценителя красного.
– Да, я понимаю, – протянул Руди.
– Местные вина производятся в небольших количествах, и их качество оставляет желать лучшего. А импортные к нам привозят нечасто. На Менсале предпочитают гнать крепкую бедовку: она проще в производстве и сильнее действует на организм.
– Бедовка глушит сознание.
– За это менсалийцы её и ценят.
– В таком случае я с особенным удовольствием открываю эту бутылку, Саймон, – рассмеялся Йорчик. – Обожаю наблюдать за тем, как неофиты приобщаются к Чёрному Старому и навсегда становятся его почитателями.